Последний Эсхатон

— Глупая затея. Что-нибудь обязательно случится не так. К чему же ты всё-таки клонишь?

Грани не переставали странно кружиться вокруг друг друга.

— Нет, Эмелис, ты просто представь, какой мир может возникнуть из нашего с тобой замысла. Рано или поздно тебе наскучит это черное ничто.

— Да, пожалуй, ты права. Но я боюсь играть в эту игру.

— Бояться нечего. Возможно, именно наши создания смогут отыскать ответы на те вопросы, которые не могли найти ни на моей, ни на твоей родине… Возможно, они даже смогут использовать Вечное сердце по своему назначению, дать реальности новый шанс и придать ей новую, иную форму.

Эмелис начала чувствовать неладное. В словах Альма-матер звучала нотка пессимизма. Она знала что-то, чего всё ещё не знала девушка, и умело скрывало это от неё.

— Поглоти три грани Вечного сердца. Внутри тебя они не соединятся, зато ты сможешь ими управлять, будто ты и сама есть Вечное сердце.

— Нам не хватит места для создания нового мира… пространство диссоциативности крайне мало.

— Я могу расширить это пространство, сделать во много раз больше…

— Альма-матер, признайся, что ты задумала?

— Я жажду найти ответ на мучащий меня вопрос. Ответ будет скрываться где-то в нашем с тобой мире, я это чувствую, я это знаю… и… Хорошо, я буду с тобой откровенна. Я знаю, что рано или поздно Постулат доберется и до нас с тобой, он наверняка уже уничтожил мою родную Вселенную, и до твоей Вселенной он не добрался только из-за того, что его ограничивало Вечное сердце. И нам обеим нужно быть готовыми к этому ужасному событию. Я клянусь, я говорю тебе правду. Я будто прозрела, и теперь вижу суть вещей такой, какая она есть. Если Постулат сможет заполучить три грани Вечного сердца, каждому телу, каждой душе и каждому осмыслению души и тела придется страдать целую Вечность, и даже больше.

— Неужели…

— Я хочу понести свою жертву. Своими последними силами я расширю диссоциативность до огромных масштабов, принесу себя в жертву, а ты поглотишь каждую грань по отдельности… На тебя вновь падет огромная ответственность, но с этим тебе необходимо смирится. Просто дай мне знак, и я начну процесс расширения диссоциативности. Это необходимо.

— Альма-матер?

— Да, Эмелис Рейн?

— Начинай.

***

Стоял теплый день. Вечнозеленые листья деревьев колыхались на ветру, приносили блаженство и небольшой, освежающий холодок. Царство Киники процветало и очень быстро стремилось к пику своего развития.

Шехина и Метатрон прогуливались по теплому саду с множеством цветов. Над их головами пролетали многочисленные птицы. В воздухе стояло спокойствие. Люди стремились к постоянному самопознанию и самоопределению.

Сидя на деревянной скамье, Шехина повернулась к мрачно стоящему рядом Метатрону. Его тело было искусственным, но роботом его назвать было нельзя. Он был настолько же робот, насколько сама Шехина была человеком.

— А знаешь, Трон, всё-таки я сомневаюсь, что нам осталось жить припеваючи ещё долго. Мне кажется, что когда-нибудь произойдет какое-нибудь ужасное событие, которое повлечет за собой падение нашего возвышенного царства, и вместе с ним падет любая жизнь. Не зря наша общая Праматерь поручила нам держать в сохранности эти артефакты.

Её голос был благозвучен. Метатрону всегда нравилось проводить время с ней именно из-за её звучного, певчего голоса. Да и их мать поручила ему вечно присматривать за ней, а иначе он бы просто стоял на месте, и ждал приказов, будто он действительно был роботом.

— Ты права, — настолько же мрачно ответил Метатрон, насколько мрачно сам и выглядел.

— Кавум тоже с нами согласен. Он ведь, вроде как, нынешний правитель Киники, и при этом всё равно не уверен в стабильности нашей родины. Из нас троих он был рожден немногим раньше нас, а значит он немногим и мудрее. Но даже этот фактор не дает ему полной уверенности в том, что всё останется на своих местах навечно. Разве тебя это не беспокоит?

— Я не умею беспокоиться.

Метатрон всегда сохранял невозмутимость.

— Ты, видимо, даже не понимаешь, насколько сильно и сама Всея боится чего-то неопределенного, едва заметного в воздухе… За личиной спокойствия прячется мрак и смерть, жестокая смерть, наша всеобщая смерть. Впервые это заметил сам Кавум, как только ему начало плохеть. Разве ты не помнишь?

— Кавум плох собой. Он слаб. Он может ошибаться.

— Нелестно так отзываться о собственном брате, Трон.

— Ты думаешь также, как и я.

— Да, так и есть. Но я ведь не говорю этого в открытую, — Шехина виновато улыбнулась. Метатрон смутился и устремил взгляд на высокий замок на горе. От горы отходили отдельные гигантские камни, и те висели в воздухе, а на них принято было селится людям, и обосновывать свои деревни. Но обычному народу позволялось жить и в самом замке, просто не все переносили его большой размер. Метатрон не понимал, для чего же тогда предлагать людям жить в замке, если их можно селить снаружи.

— Сколько ему осталось жить?

— Трон, откуда мне знать? Это знает лишь Праматерь, и раз она всё-таки доверила ему грань Сути, то это вполне может означать то, что жить он будет ещё долго. Не находишь этот ответ логичным?

— Логично.

— Ну вот и хорошо. Я думаю, нам пора возвращаться к святилищу. Я боюсь за… неё.

— Почему?

— В воздухе витает смрад разложения. Мне это не нравится.

— Это запах цветов, Шехина.

— Почти одно и то же, Трон…

Шехина встала со скамейки, и потянулась. Метатрон пошел через зеленую арку в сторону святилища их всеобщей Праматери. Прогулка будет долгой, так как Всея решила обосноваться на границе владений Царства Киники в молчании и рассуждении, которое не прерывали бы лишние для неё паломники, но её собственным детям она была рада.

Наследница королевского престола царства Киников последовала за своим братом. Она оглядывалась по сторонам, будто выискивая в высоких кустах что-то или кого-то, что затаилось в них. Но ничего в них не было. Повсюду лишь росли цветы. Прекрасные цветы, прекрасный запах которых поднимался постоянным и теплым ветром, и разносился по всем Киникам. Деревья мирно покачивались на этом ветру, стояли уже не первый год, и всё равно внутренне беспокоились о том, что этот ветер рано или поздно обломает им ветки. Но ещё ни одну ветку он не обламывал.

Отдельные камешки сами по себе подлетали в воздух, и застывали на одном месте, прежде чем обратно упасть на землю. Переполошенные не первый год этими явлениями жучки каждый раз боялись, что подлетевшие камни будут приземляться прямо на них, но ещё ни один такой камешек не раздавил ни одного такого жучка.

Бывало, что посреди цветущих полян и садов Киников могли быстро пролетать маленькие розовые искорки, будто малюсенькие удары молнии, взявшиеся из ниоткуда. Но и они не причиняли никакого вреда, более того, были неосязаемы, и ты мог даже не почувствовать, что через тебя пролетела одна такая молния.

А птицы летали, летали, летали… И было в этом что-то непременно волшебное, постоянное, вечное… Мир крутился вокруг своего единственного светила, которое даже звездой то не было, и все это прекрасно знали, и все почитали единственную Праматерь Всею за то, что она дала им всем вечную жизнь, которой нет у неё самой. И уже никогда не появится, ведь она от неё отреклась. Царство Киники и само будет стоять вечно, и что бы с ним не случилось, все всё равно знали, что теперь всё будет хорошо. Всё будет хорошо.