Стальное сердце

Днем он добывает камни и грузит в тачку, а Джино их ссыпает в кузов грузовика. Когда Чезаре устает, они меняются местами. Охранники выкрикивают приказы, а узники нехотя подчиняются – те, кто не понимает по-английски, повторяют действия за остальными. Замешкаешься – охранники с дубинками тут как тут.

Однажды утром на исходе января, спустя две недели после прибытия на остров, Чезаре пытается выкопать булыжник, но тот не поддается. Слишком тяжелый, вдобавок острый, едва держится на лопате. Руки сводит от напряжения, и Чезаре приходит в голову, что если уронить булыжник на ногу, не придется больше копать. По утрам, во время переклички, он заглядывал в лагерный лазарет и мельком видел ровные ряды кроватей, а две печурки обдавали его теплом.

Глядя на неустойчивый камень, Чезаре представляет, как тот сорвется с лопаты, раздробит ему ногу. Боль. Тепло. Отдых.

Он поворачивает лопату боком, и камень соскальзывает, слышен крик, рядом оказывается вдруг Джино, хватает его за руку. Камень падает сразу на две ноги, его и Джино.

Полсекунды, полвздоха. Боль невыносимая. Чезаре слышит вопли – свои, Джино, затем крик охранника; его поднимают с земли, он и сам не заметил, как упал. Охранник что-то орет ему в лицо, и Чезаре не сразу понимает.

– Пусти! Покажи.

Охранник пытается разжать руки Чезаре, но Чезаре не дает, ему хочется покрепче уцепиться за эту боль, помешать ей ускользнуть сквозь пальцы. Кто-то отводит в сторону его руку, охранник смотрит на покореженный башмак и, ругнувшись, поворачивается к Джино, который так и лежит на земле, сжавшись в комок.

– Вот черт! – кричит охранник. Судя по тому, как выглядит ботинок, ступня у Джино должна быть всмятку. – В лазарет обоих.

Чезаре подхватывают под руки, с одной стороны Антонио, с другой Марко, тот самый, что назвал Чезаре предателем, когда он начал переводить приказы охранника. С тех пор Марко иногда посматривал на Чезаре косо, но больше не угрожал и в драку не лез – они вместе копали, вместе мерзли, делили черствый хлеб и жидкий суп. Если Марко катил мимо Чезаре свою тачку, они обменивались понимающими взглядами.

Сейчас он держит Чезаре за плечи, обдавая его едким запахом пота.

Ступню пронизывает боль. Рядом стонет Джино. Ботинок у него смят, набух черной кровью. Чезаре отводит взгляд.

– Mi dispiace, – обращается он к Джино. – Scusi[3].

Но Джино в ответ лишь машет рукой.

В лазарете их с порога окутывают тепло и свет. Из двадцати коек заняты лишь несколько. Антонио и Марко сажают их на койки у входа и сами, отдуваясь, плюхаются рядом.

К ним тут же, сердито стуча каблучками, подбегает медсестра. Сестра Крой, представляется она – молоденькая опрятная блондинка, судя по говору, местная. Все четверо наперебой объясняют, что случилось. Сестра Крой, поджав губы, указывает Антонио и Марко на дверь, а сама глаз не сводит с красных меток у них на форме.

Выпроводив их – не без труда, – она вновь оглядывает двух пострадавших. Джино лежит на койке, в лице ни кровинки.

Сестра Крой машет руками:

– Нет, нет, нет! В грязной форме у нас не лежат!

Она ждет, подбоченясь, но Джино и не думает вставать, и она, наклонившись, тычет его в бок.

– Он ранен, – цедит Чезаре сквозь зубы, превозмогая боль. – Ему на нога камень упал. И мне тоже.

– А вы, оказывается, по-английски говорите? – Сестра Крой, сдвинув брови, оглядывается на Чезаре. И, снова мельком глянув на красные метки, отводит глаза.

Чезаре силится улыбнуться:

– Немного. Чуть-чуть. – Лицо у медсестры нисколько не смягчилось, и Чезаре прибавляет: – Я учил в церкви.

– Ну так скажите вашему другу, чтоб не ложился. Доктор чуть позже из Керкуолла приедет, а друг ваш, если хочет лечь, пусть наденет пижаму. Или пусть слезает с чистой постели.

Она бросает обоим пижамы. Материя на ощупь мягкая и, кажется, теплая; хочется зарыться в нее лицом, прижаться щекой, вдохнуть запах.

Нога болит. Чезаре, встав с койки, помогает подняться Джино, вдвоем они ковыляют за ширму и переодеваются, как велела им сестра. Дважды они чуть не падают, но Чезаре все-таки удается, пристроив товарища между стеной и тумбочкой, помочь ему натянуть брюки. Страшно снять ботинки, увидеть, что у них с ногами.

От гнетущего чувства вины у Чезаре перехватывает горло. Больно глотать, больно думать, что сказать Джино, а тот стоит бледный, лицо в бисеринках пота. Чезаре шепчет извинения с каждым вдохом.

Непонятно, куда пристроить форму, но не бросать же это грязное тряпье на пол, еще не хватало, чтобы молоденькая измученная медсестра подбирала, и он вешает форму на спинку стула, свернув ее красными метками внутрь.

Они ковыляют обратно, и Чезаре укладывает Джино на койку наискосок, чтобы ботинки не пачкали матрас, а потом и сам валится на хрустящие белоснежные простыни.

Возвращается сестра Крой и, взглянув на их пижамы, потом на обувь, кивает:

– Совсем другое дело. Доктор вот-вот будет. – Голос ее смягчился, и, глядя, как она поит еще троих больных – у них кашель, – Чезаре замечает, какие ласковые у нее руки.

– Спасибо, – говорит Чезаре, когда она приносит воды и ему. – Вы работаете медсестрой в… Керкуолл? – Незнакомое слово дается с трудом.

– Нет, – отвечает она. – У меня три младшие сестренки и двое братишек, всех кормить надо. Не хотела я иметь дел с пленными, но раз уж вы и так в Керкуолл будете приезжать… – Она пожимает плечами.

– Итальянцы в… Керкуолл? – Чезаре старательно выговаривает чужое слово. – Где это?

– На самом большом острове. – Медсестра показывает рукой: – Вон там, через пролив.

Чезаре об этом слышит впервые: по утрам пленных делят на группы, а кого куда отправляют, он не знает.

– Кто туда ездит, в Керкуолл? – спрашивает Чезаре.

– Пока никто, – отвечает сестра Крой. – Это всего два дня назад придумали. Кто-то из вас будет приезжать, помогать на фермах, так будет проще всех прокормить. Никому это не по душе. Но мама моя говорит, что раз уж от пленных нам никуда не деться, значит, можно мне и здесь подработать, помочь семье.

Она разглядывает стакан с водой у себя в руке, будто забыв, что Чезаре рядом. Чезаре ждет, в голове у него сумбур, нога ноет.

Сестра Крой продолжает:

– Ездить на этот остров, конечно, приятного мало, но все, что про него рассказывают, это бредни, мама так говорит. Хотя оберег она мне все-таки дала, веточку белого вереска. У нас такие на дверь вешают. – Достав откуда-то пучок сухих листьев, бурый, а не белый, она кивает с полуулыбкой. – И двойняшки здесь живут, никто их не трогает.

– Двойняшки? – вспыхивает Чезаре. И тут же жалеет, что переспросил, потому что медсестра, пристально глядя на него, перестает улыбаться и оправляет юбку.

– Некогда с вами тут болтать, пора записи делать для доктора.

Коротко вздохнув, она спешит прочь, стуча каблучками.

Джино уснул. По стене ползет квадрат света от окна. Ногу то и дело пронизывает боль, Чезаре считает эти приступы.

Он уже совсем отчаялся дождаться доктора, но тут раздаются шаги – шаги двоих – и входит сестра Крой, а с нею высокий человек, уже в годах, но осанистый, с пронзительным взглядом.

– Давайте-ка посмотрим. – Наклонившись, он начинает стаскивать с Чезаре башмак.

В ноге стреляет, и Чезаре, стиснув зубы, еле сдерживает стон. Доктор ощупывает его распухшие, почерневшие пальцы, велит согнуть их, это у Чезаре получается с трудом, и он стонет сквозь зубы.

– Возможно, перелом, в лучшем случае сильный ушиб. – Говорит доктор медленно, отчетливо. – Сделаем перевязку. Отдыхайте. Два дня, а там видно будет. – Он показывает жестами, будто бинтует, затем поднимает два пальца.

– Спасибо, – отвечает Чезаре. – Моему другу еще хуже. У него кровь, сам идти не может.

– А вы хорошо говорите по-английски, – замечает доктор, присматриваясь к Чезаре. – Писать умеете?

Чезаре кивает.

– С товарищами вы в хороших отношениях?

3

Мне очень жаль, прости (ит.).