Страница 7 из 15
Он пожимает плечами:
– Я и проходил, но никто, кажется, и слушать меня не собирается – все составляют себе представление о моих способностях с порога.
– Вы проходили профессиональное обучение?
– Я похож на человека, у которого хватит денег на такое? – Он указывает на залатанную куртку.
– Без обучения в опере на вас и не посмотрят. Но так уж вышло, что я весьма компетентная преподавательница по вокалу.
Я поражаюсь, как легко скользит с губ ложь. Остается надеяться, что он не расслышал напряженную нотку в моем голосе.
Он поднимает одну бровь:
– Вы? Но вы слишком юны для…
– Дело же не в возрасте. А в опыте – а этого у меня достаточно. Ну, так что скажете? Хотите учиться или нет?
– Мне нечем заплатить.
– Я разве упоминала деньги?
– А если не ради денег, то зачем вам все это?
«Затем, что я чувствую себя живой благодаря твоим воспоминаниям. Ради того, что я могу узнать благодаря девочке-гравуару из твоего прошлого. Ради шанса на свободу».
– Если у меня получится обучить певца для здешней сцены, – сочиняю я на ходу, – то докажу, что кое-чего стою как… Как мастер вокала. Меня начнут воспринимать всерьез.
– Но… – Он неловко мнется, вновь торопливо проводя ладонью по волосам. – Но вы же фандуар, да? Фандуарам вообще-то нельзя работать в профессиях, связанных с музыкой, учитывая, что вы можете вытянуть весь наш эликсир памяти или что там еще.
– Вам не кажется немного нечестным, что фандуарам можно работать только в Maisons des Souvenirs? – спрашиваю я. – А если бы вы родились с определенным даром, некой способностью, которую вы ненавидите, а мечтаете заниматься чем-нибудь другим – ну, скажем, музыкой? Разве правильно, что целая жизнь определяется формой лица и какой-то силой, которой я не просила… – я опускаю голос до низкого глубокого шепота, – или какой-то судьбой, которую я не выбирала и не желала?
Он долго молчит, а когда заговаривает, то его голос едва слышен:
– Вы правы. Это нечестно.
– Я не прочь учить вас, – продолжаю я, не отводя глаз. – Потому что у вас выдающийся голос, который заслуживает быть услышанным.
Он выглядит задумчивым, но все равно чуть кривит бровь, и я понимаю, что он еще не убежден до конца.
– А где мы будем проводить уроки? И когда?
Я сглатываю. Единственная возможность, единственное место, где нас не обнаружат, – это мой подземный склеп. Сирил туда годами не спускался, так что вряд ли пойдет и сейчас. Но при одной мысли о том, чтобы привести туда кого-то, в мое личное пространство, тихое и мирное, внутри все леденеет.
Сжав на юбке кулаки, я отвечаю:
– Я живу здесь, в театре. Ну, под театром. В полночь вы могли бы спускаться туда вместе со мной и учиться.
– Звучит жутко таинственно. Почему бы просто не попросить мсье Бардена выделить нам какое-нибудь помещение в течение дня?
Время утекает. Мой слух обращен к потолку, я жду скрипа половиц и стука каблуков, знака, что Сирил уже ищет меня.
– Сирил позволяет мне жить здесь, скрываясь от профессии фандуара, до тех пор, пока я не вмешиваюсь в дела, которые могут повредить его репутации. Я больше чем уверена, что ему не понравится перспектива того, что я стану давать уроки вокала, да еще и днем, когда кто угодно может на нас наткнуться.
– Сирил?
– Месье Барден! – раздраженно поясняю я. Ну почему он задает так много вопросов? – Он… старый друг семьи.
Эмерик чуть расслабляется.
– Правда? Так вы близко его знаете?
Сколько можно ему рассказать?
– Он, наверное, даже больше, чем друг семьи. Он мне как отец.
Эмерик вскидывает брови, а уголки губ ползут вверх.
Я бросаю взгляд на лестницу за его спиной, ожидая, что увижу там высокую тонкую тень Сирила, который спускается к нам.
– Простите, но мне пора. Так что вы скажете насчет уроков?
Эмерик вслед за мной оборачивается поглядеть на ту же самую пустую лестницу, но, кажется, он больше не сомневается.
– Если вы обещаете не красть мой эликсир во время этих уроков…
– В самом деле, мсье Роден, это уже оскорбительно.
Он поднимает руки:
– Осторожность не будет лишней, когда в деле замешаны прекрасные дамы в масках.
Я вздрагиваю. Он что, только что назвал меня «прекрасной»?
Он вновь протягивает мне руку:
– Когда начнем?
Я какое-то время взираю на его руку, а потом подаю ему собственную. От прикосновения к чужой коже я прихожу в смятение. Но не только. Еще есть какое-то сладкое чувство, будто теплые объятия бойкой кантаты.
– Встречаемся в полночь в вестибюле, – велю я, отпускаю его руку и стремительно иду мимо него к лестнице со всем возможным достоинством.
Сработало! Эмерик мне поверил, и меньше чем через час мы встретимся снова на первом уроке.
Если все получится, я могу и в самом деле оказаться такой же, как гравуар из его воспоминаний: свободной.
Глава 5
Встреча с Сирилом проходит быстро, а когда оканчивается, я слетаю вниз по ступенькам, чтобы навести порядок в комнате. Запихиваю под кровать платья и чулки, поправляю покрывало для более приличного вида. Бросив взгляд на маленькие, украшенные серебром деревянные часы на ближайшей книжной полке, я издаю стон. На тумбочке громоздятся грязные бокалы, пол усыпали скомканные листы пергамента с прошлой недели, когда работа над музыкальным сочинением застопорилась; а до полуночи осталась пара минут.
Я хватаю с полки кинжал и запихиваю за пояс, прячу в карман платок и бегу по катакомбам наверх, в театр.
Добежав до вестибюля, я останавливаюсь за углом, чтобы привести в порядок маску и поправить корсет. Выждав, пока дыхание не успокоится, я расправляю плечи и стремительно выхожу.
Эмерик стоит напротив главного входа, неотрывно глядя на острые крыши Шанна и иссиня-черное небо над ними.
– Месье Роден! – Я останавливаюсь на полпути.
– Эмерик, – поправляет он, не оборачиваясь. – Город незабываем ночью, правда? Все эти фонари и дым из труб…
– Мне тоже всегда так казалось.
Он оборачивается ко мне, и глаза его ярки, как звезды за спиной.
– Вы жили в Шанне всю жизнь?
Я достаю из кармана платок. Некогда болтать: Сирил может пройти мимо в любую секунду.
– Нам пора. Завяжите глаза.
Он фыркает:
– Ни за что.
Я делаю несколько шагов вперед, все еще протягивая ему платок:
– Будет… безопаснее, если вы не узнаете дорогу.
– Безопаснее? – он выгибает бровь, но криво ухмыляется в той манере, которая углубляет ямочку на правой щеке. – Простите, но перспектива блуждать с завязанными глазами по полному призраков театру вслед за загадочным фандуаром с кинжалом не выглядит «безопасной».
Я сердито смотрю на него.
– Не говорите глупостей!
– А, так это я глупости говорю? – он качает головой, расплываясь в улыбке.
– Надевай чертов платок!
– Нет!
Я свирепо гляжу на него.
– А если я скажу «пожалуйста»?
– Вежливость никогда не помешает.
Я закатываю глаза.
– Пожалуйста?
– Такая замечательная, вежливая юная леди! Но… Все равно нет.
Я пихаю ему платок.
– Ты всегда такой?
– Какой?
– Неисправимый. Невыносимый. Невозможный.
– Да, – смеется он. – И, позволь заметить, дивная аллитерация вышла.
– Теперь понимаю, почему ты так хорошо моешь полы.
Он сощуривается:
– Какое отношение мытье полов имеет к лучшим чертам моего характера?
– Ты же говорил, что мама заставляла тебя все отмывать каждый раз, когда ты плохо себя вел.
Он откидывает голову и смеется звонко и чисто, как колокольный перезвон:
– Touché[8]!
Смех его, хоть и тихий, отражается от плитки и стен. Я оглядываюсь через плечо, молясь, чтобы Сирил или был поглощен работой и не слышал, или уже собрался и ушел домой.
– Ладно, – я оборачиваюсь к Эмерику и отбираю у него платок. – Не надевай.
8
Сдаюсь! (фр.)