Страница 3 из 15
– Oui[5]. Говорят, ночами по коридорам бродит призрак, но никто еще не смог доказать, что это правда.
Мальчишка хмурится и вновь заглядывает Сирилу за спину.
– Это был не призрак. Кем бы он ни был, он опрокинул подсвечник.
– Мсье Роден, дорогой мой. Эмерик, верно?
– Oui, месье.
– Эмерик. Каждый вечер в одиннадцать я обхожу все здание. Если здесь бродят какие-нибудь воры, я непременно их замечу. – Сирил скрещивает на груди длинные тонкие руки. – Кстати, если я не ошибаюсь: когда я нанимал вас на работу этим утром, я четко обозначил, что третий этаж нужно вымыть к десяти вечера.
– Oui, месье, я как раз заканчивал.
Сирил вытягивает из нагрудного кармана блестящие часы.
– А сейчас уже почти десять тридцать.
Эмерик кивает и опускает взгляд.
– Oui, месье. Простите.
– Предлагаю вернуться к делу. – Сирил хлопает тенора по плечу. Эмерик вздрагивает от прикосновения, и при этом внезапном движении что-то блестит у горла. Я прищуриваюсь, чтобы рассмотреть.
Воротник рубашки чуть расстегнут, и из-под него выглядывает голубой камень на толстом кожаном ремешке. Камень чистый и яркий, как летнее небо, и так сверкает, что я хватаю собственное ожерелье, чтобы не охнуть.
Эмерик вновь шевелится, и камень исчезает из виду.
– И не переживай из-за Призрака Оперы, или что ты там видел, – продолжает Сирил. – Все находится под моим полным контролем. Муха не пролетит.
Эмерик хмурится, сводит густые брови, будто не вполне поверив, но кивает и размашисто шагает обратно.
Я понимаю, что высунулась из ниши, чтобы посмотреть, как он уходит, и провожаю глазами резкие линии широких плеч и уверенные стремительные движения длинных ног.
Когда парень скрывается из виду, а звук шагов утихает, Сирил окликает меня, не оборачиваясь:
– Исда?
Сглотнув, я выпускаю из рук кулон и прячу его обратно в вырез платья. Ладонь жжет в месте, где края украшения врезались в кожу. Я столько всего видела в воспоминаниях Эмерика: все эти цвета, свет, девочка-гравуар, и кровь бурлит, но я заставляю себя дышать медленно.
– Сирил, прости, пожалуйста. Это вышло случайно. Я…
Сирил устало взирает на меня.
– Мы не можем допускать случайностей, Иззи. Нужно быть осторожнее.
Я киваю, щеки горят под маской.
– Знаю. Я забылась.
Он вздыхает и указывает на лестницу.
– Пойдем?
Подобрав вспотевшей рукой юбки, я иду за ним на четвертый этаж и дальше по коридору к резной дубовой двери в его кабинет. Он вставляет в замок большой металлический ключ, поворачивает его со скрежетом и толкает дверь. Комната дышит в лицо холодным воздухом. Я захожу внутрь вслед за Сирилом и начинаю зажигать настенные светильники, а он подходит закрыть окно и надежно запереть его на щеколду.
Сирил обычно так взбудоражен во время наших ночных бесед после представления: болтает о продажах билетов, о выручке, о том, в каком восторге были посетители, прощаясь с ним. Однако сегодня он избегает моего взгляда и принимается перекладывать предметы на столе с места на место, будто они нанесли ему личное оскорбление, стискивая зубы так, что они вот-вот хрустнут.
В теплом свете видны книжные полки от стены до стены, набитые тысячами книг. Золотые буквы названий подмигивают курсивом с потертых корешков. К задним полкам приставлена рама с картой нашего города, Шанна, и еще одна, с картой нашей страны, Ворель. Золотые флаконы эликсира памяти занимают все пространство, свободное от элегантных авторучек и счетов с прошлых выступлений.
У меня перехватывает дыхание, как и всегда, когда я вижу статуэтку, которую Сирил держит на полке позади стола.
Она изображает Троицу. Трех ужасных гравуаров, которых принято поминать лишь шепотом. Трех женщин, которые однажды поставили мир на колени и умыли улицы кровью. Трех чудовищ, которые заставили всех бояться и убивать таких же, как они.
Я отрываю взгляд от их изуродованных лиц и обнаженных зубов и усаживаюсь на деревянный стул перед столом Сирила – стул, на котором я так часто сидела, что кажется, будто его смастерили специально под все изгибы моей спины. Сцепив руки на коленях, я упорно смотрю в пол, игнорируя взгляды Троицы, бурящие лоб, и жду, когда Сирил что-нибудь скажет. Что угодно.
– Я постараюсь быть незаметнее, – обещаю я. – Такого больше не случится.
Он вытаскивает с полки книгу, смотрит на обложку и кладет ее на стол, стараясь не потревожить множество бутылочек, которые аккуратными рядами заполняют угол стола. Держа в тонких руках книгу, он какое-то время недовольно смотрит на название, а потом поднимает взгляд на меня.
Его серо-голубые глаза полны чувств, которые я так хорошо знаю, что могу положить на музыку. Разочарование суживает их уголки. Огорчение выдает форма бровей, насупленных так, что они касаются ресниц. Но сильнее всего испуг: он тревожит цвет радужек, будто брошенный камень, и тревога обращается волной. Можно целый концерт написать, изучая этот взгляд с осторожными четвертными нотами и скрытыми басами.
Я поднимаюсь, тянусь через стол и легонько накрываю его ладонь своей, не мигнув, не отведя взгляд.
– Я в порядке, Сирил. Он меня не заметил. Он не знает, кто я.
– Ты уверена? – едва шепчет он.
– Oui. Я в безопасности.
Мы молча смотрим друг на друга, и я практически слышу отзвук его голоса: он ритмично читает стишок в конце моей любимой сказки, «Шарлотта и зеркало забытых вещей», и угасающий трепет каждого слога убаюкивает меня, маленькую, пятилетнюю. «Шарлотта смотрела в зеркало и видела много вещей», – бормотал он неисчислимое количество раз. «Бочонок, бумажки, ботинок, бананы, что солнца желтей…»
– Все хорошо, – уверяю я его, сжимая руку.
Сирил выдыхает, стискивает зубы и наконец кивает.
– Нельзя расслабляться, Исда. Никогда. – Он понижает голос: – Уверен, незачем напоминать, что беспечность может стоить тебе жизни.
Я качаю головой:
– Незачем.
– Хорошо. Потому что если я тебя потеряю… – Он сглатывает и сжимает переносицу тонкими пальцами. – Я не выдержу. – Он опускает руку и накрывает мою кисть ладонью, а уголки губ в улыбке изгибаются кверху. – Кроме того, ты оказалась просто незаменимой со своими способностями к подмене памяти. Не знаю, справился бы театр без тебя.
Я смеюсь:
– Рада помочь.
Он всматривается в мое лицо мягким взглядом:
– Но тебе самой этого достаточно? Я не меньше тебя хотел бы, чтобы тебе было незачем прятаться, чтобы ты могла принимать большее участие в выступлениях. Небеса знают, как вокалистка ты куда лучше, чем те, кого я когда-либо нанимал.
Румянец покрывает щеки.
– Мне достаточно и этого.
Он склоняет голову, ощущая дрожь лжи. Мы оба знаем, что ничего не будет достаточно, пока я не могу встать на этой сцене.
Я склоняюсь к нему и смотрю в глаза.
– Я и так получила больше, чем любой другой гравуар, и за это буду вечно благодарна.
– Обещай, что будешь вести себя осторожнее.
Я киваю:
– Такого больше не повторится.
Он смотрит на меня долгим взглядом, затем отпускает руку и устраивается в высоком кожаном кресле за столом. Лицо его расслабляется.
– Так. Если не считать происшествия с Роденом, я бы сказал, ты сегодня неплохо справилась. После «Le Chanson des Rêves’ публика осталась в отличном настроении.
Я ерзаю на краешке сиденья, не пытаясь изгнать из голоса радостное возбуждение.
– У меня получилось стереть тот момент, когда у тенора сорвался голос, как минимум у трех четвертей зала!
Губы Сирила изгибает довольная улыбка.
– У тебя получается все быстрее. Такими темпами мы распродадим все места на «Le Berger[6]» за несколько месяцев.
– Ну на него-то билеты продать не так уж сложно.
Сирил берет со стола одну из бутылочек с эликсиром памяти и катает по ладони.
– Народ всегда его обожал, это правда.
5
Да (фр.)
6
«Le Berger» (фр.) – «пастух».