Жрица Анубиса

Ужин протекал в дружелюбной обстановке, за неспешным разговором, за распитием вина. Косей немного захмелел и разглагольствовал на отвлечённые темы ровно до того момента, пока девушку не позвали на подготовку к обряду. После этого тот словно подобрался, и хмель сошёл с него, как белый цвет с яблонь.

– Камазу, ты питаешься, как фараон, у тебя к столу жареная морская рыба, диковинные фрукты и салаты из овощей, сладости, которых в Египте и не сыщешь… – мягко, но глаза выдавали злобу и зависть.

– Чтобы тебя встретить, дорогой гость, – очень аккуратно и осторожно, делая кивок в его сторону, подмечая, как поджались губы Косея. – Тебя угостить, усладить, напитать, а в покоях ждёт тебя наипрекраснейшая из женщин этого храма.

Косей сощурил глаза, как будто не слыша ничего из посулов жреца.

– Есть у тебя дочь, – начал он, удовлетворённо улыбаясь, видя, как проступает испарина на лбу у Камазу, – и дар её – видеть богов, бесценный дар, дар, которого нет у ныне живущих… – он прервался, чтобы насладиться низким поклоном жреца, – и твои намерения и вправду прекрасны: она та, которая могла бы встать на твоё место…

– Могла бы? – озадаченно спросил жрец Анубиса, не понимая, к чему клонит, витиевато выражаясь, невнятный визави.

– Могла бы, если бы отцом был ты, – глаза, полные внутреннего удовлетворения, озорно заискрились, «любуясь» растерянностью, – и не отрицай, ты прекрасно знаешь, о чём я, ты нашёл её мать почти на сносях в пустыне, чудом выходив, назвав родившееся дитя своей дочерью, женившись на её матери…

– Что ты хочешь? – спросил тот сквозь зубы, понимая, что отрицать бесполезно, он откуда-то знал о происхождении Инпут.

– Отдай то, что не принадлежит тебе, – начал он и, ловя непонимание в глазах, продолжил, – отдай Инпут в жертву для обряда воскрешения Аменхотепа, тело которого ты готовишь к вечной жизни, пока душа его блуждает по лабиринтам загробного мира…

Камазу вскочил и, глядя на того с ужасом, давясь эмоциями, произнёс:

– Ты, верно, совсем спятил, Косей, невозможно воскресить то, что мертво!

– Для Амон-Ра это неочевидно, он может всё, я, как жрец, могу провести процедуру…

– Я подготовил фараона к вечной жизни, его душу ждёт суд Эннеады, – шепча, понимая, что разговаривает с сумасшедшим фанатиком.

– Это не имеет значения, кровь твоей названной дочери может оживить царя, – тихо, со священным трепетом и придыханием.

– Это невозможно… нельзя… – проговорил он, стискивая ладони в кулаки, – неслыханная наглость и дерзость – заявляться в храм и просить об убийстве…

Косей смерил того презрительным взглядом, медленно и грузно поднявшись.

– Жрец Анубиса, твоё служение умрёт вместе с тобой, держит на плаву тебя лишь одно: людям нравится божок, которому ты служишь, но Амон-Ра нужна полная и безоговорочная власть, без других богов, и ты либо присоединишься к нам, либо будешь низвергнут в забвение, тебе будет заказан путь в Царство мёртвых, и ты никогда не найдёшь покоя на житных просторах Осириса.

– Ты, верно, не слышишь сам себя, я не дам тебе убить свою дочь, – гневно.

– Конечно, нет, ведь ты сделаешь это сам, – видя, как тот задыхается от гнева, следя за движениями скул, смотря прямо в глаза, не испытывая ни капли стыда.

– Я не сделаю этого никогда, – твёрдо проговорил он, задыхаясь от беспомощности.

– Тогда это сделаем мы, и я не буду милосерден, как мог бы её отец, ведь я не целитель и не знаю, куда нанести удар, чтобы не было больно, чтобы смерть наступила мгновенно, – улыбаясь по-садистски, выворачивая тем самым душу у отца наизнанку. – Ты отдашь то, что не принадлежит тебе, для бога Амон-Ра.

– Если фараон узнает… – прошептал тот, уже понимая, что, пока его послание долетит до царя, его дочери уже не будет в живых.

– Фараон далеко и к тому же вне себя от радости, что его отец покинул этот бренный мир, глупец даже не догадывается… – Косей ухмыльнулся собственным мыслям, замолкая, не делясь своими планами. – Сделай это сегодня ночью, таинство проведу я, ты и твой храм устоит, Амон-Ра отблагодарит тебя, не тронув, ты будешь жить и служить своему богу.

– Я сделаю всё, что ты просишь меня, Косей, великий жрец великого Амон-Ра, сам, помощники мне не нужны, – склонился перед ним Камазу.

Когда он вновь посмотрел на Косея, его лицо было бледным, как будто в нём уже исчезла жизнь, как будто он умер в тот момент, когда согласился убить дочь.

Сумерки Древнего Египта. Завеса Анубиса.

Инпут тщательно выводила на руках узоры, теряя терпение и внушая самой себе, что это всё необходимо для наведения красоты и лоска.

«Если я его снова увижу… – улыбнулась, скрывая блаженное выражение лица от других девочек, готовящихся к обряду инициации очередной жрицы, рука дрогнула, зазвенев частыми браслетами из золота. – Я бы так хотела пасть ниц перед ним, уж я бы не задрожала, как те глупые курицы, когда их ведут за завесу, вот бы как-нибудь подсмотреть, что там… Четыре весны – это так долго, ждать долго, а вдруг он найдёт себе пару, полюбит земную жрицу, ведь это возможно или нет? Ведь это единственный бог, у которого нет спутницы, Бастет не в счёт, она ветреная богиня, он любит одиночество, или я чего-то не понимаю… Ну что там, за пеленой, куда уходит новая жрица, куда потом исчезает? – вопросы роились в юной голове совсем неюные. – Хоть бы одним глазком…»

– Девочки, готовы? – в помещение вошла их наставница, и девочки, стараясь не организовать давку в дверях, по парам вышли из приготовительного помещения.

Юные помощницы вышли в широкий коридор с красочными рисунками, ярко повествующими о том, как Анубис судит человека, как определяет судьбу, как просит богиню мудрости Маат помощи в этом, как заботится о каждой душе, стараясь проводить каждого в страну Осириса, как оплакивает каждую душу, если она не смогла пройти в Вечные врата.

– О, великая мать Исида, благодарю тебя, что когда-то ты спасла маленького Анубиса, – благоговейно прошептала девочка, в который раз рассматривая рисунки на стенах.

Бойкой стайкой они вбежали в огромный зал, по периметру которого стояли огромные медные светильники в дыму курящихся ароматных трав. Инпут радостно улыбнулась, она любила ту светлую атмосферу приготовления жрицы для бога справедливости. Наставницы раздали им в руки по маленькой зажжённой свече, и девочки стройным хором благозвучных голосов затянули благодарственные песнопения. Где-то в глубине залы заиграли систрум** и ручные барабаны, ловко складывая ноты в торжественную мелодию.

Исподлобья Инпут взглянула на введённую в залу и поставленную перед завесой девушку в тонкой рубашке, не скрывающей всех соблазнительных изгибов тела.

«Дрожит», – презрительно заметила дочь жреца, но всё же не смогла не признать томной красоты девушки.

Она увидела, как, откинув на секунду полог, из священного места вышел Камазу с перекинутой через плечо шкурой леопарда с клеймом Анубиса в виде анха. На вытянутых руках он поднял маску шакала того окраса, что не существует в природе, – чёрного, и торжественно водрузил себе на лицо. Молодая девушка почувствовала присутствие Анубиса. Тёмную, закручивающуюся в кокон холодную энергию. Волосы по-звериному встали на руках и зашевелились на затылке.

«Не боюсь, – упрямо, считывая животный рык из глубины второго плана этой реальности, куда часто приходил бог, привилегия её дара – видеть и слышать то, что скрыто для других, скрыто до тех пор, пока сам бог не соизволит воплотиться. – Интересно, знает ли о моём присутствии? А чем он пахнет? – и тут же одёрнув себя. – Убогая, – и тут же, – но никто не запрещает мечтать, мне бы только дорасти до её возраста, мне бы только взглянуть в его глаза, мне бы только сказать ему, как я люблю его и что я хочу…»

– Очи в пол, – строго скомандовал отец.

Инпут опустила голову, видя лишь, как голые пятки девушки исчезают из её поля зрения. Она поднималась по ступенькам.