Рассадник добра

— Эй, послушайте! — начала Машка. Шея у нее нестерпимо зачесалась.

Яр-Мала ловко наступила ей на ногу и перебила:

— Желает ли Тиу такой жертвы?

— Обыкновенно он не отказывается, — удивился серый жрец.

— Чужачка слишком молода, чтобы обрадовать Тиу, — возразила Яр-Мала. — Она ребенок, по меркам своего народа. Не оскорбит ли великого Брата такой дар?

Серый задумался, а Ва-Ран неловко заерзал в своем кресле.

— Проведем проверку, — решил жрец.

«Только бы я ему не понравилась! — лихорадочно думала Машка, надеясь, что мысли ее слышны местному богу. — Ну зачем я ему нужна? У меня тонкие кривые ноги, плохие волосы и зубы. Куча прыщей. И вообще я ужасно наглая и вредная. Готовить не умею. Пусть лучше Ва-Рана заберет. Он забавный, хоть и педофил».

Привычно рухнув на колени, жрец призвал своего кровожадного бога. Чуть помедлив, Яр-Мала последовала его примеру. Если бы не серьезность ситуации, Машка бы залюбовалась сейчас ими. Были в совцах боги в этот момент или нет, она не знала, но хорошо видела, что пластика движений, выражения лиц и даже цвет глаз у священнослужителей изменились.

— Замри! — холодно приказал ей жрец-Тиу, и она замерла не сумев даже пожелать воспротивиться его повелению.

Он медленно подошел к ней и щелкнул пальцами по навершию ритуального жезла. Повинуясь его щелчку, оттуда выскочило тонкое лезвие. «Хотела бы я иметь такую штуку», — лениво подумала Машка. Жрец размахнулся и быстрым движением рассек ее щеку. Машка мгновенно вспомнила соседку сверху, седенькую хрупкую старушку в неизменном черном платке Алину Ивановну, с энтузиазмом рассказывающую о христианстве каждому, кто не против слушать. Бабушка Алина носила с собой молитвенник и поучала: «Ударили по левой щеке — подставь правую!» Машке такая модель поведения всегда казалась глупой и непрактичной, однако сейчас она почувствовала болезненное желание последовать совету и подставить под удар вторую, еще невредимую щеку. Было почти не больно, только кровь капала на каменные плитки — кап-кап-кап, — вызывая у Машки целую гамму разнообразных, довольно странных ощущений.

Тиу провел рукой по ее щеке и облизал окровавленные пальцы.

— Я приму эту жертву! — заявил он. — Она нравится мне. В ней есть сила. Часть ее силы я отдам обиженному. Я сказал.

— Таароа возражает! — поспешно крикнула желтая жрица-Таароа.

Ярко-зеленые глаза ее блеснули, как две молнии. В осеннем воздухе на заднем дворе было что-то странное: он слегка искажал все видимое вокруг, точно был горячим. Машка чувствовала, что рядом ходит что-то большое, как сухопутный кит, однако на глаза показываться не хочет.

Серокрылый Ра-Таст замешкался, и Машка отшатнулась от него, обретя свободу мыслей и движений. Шея ужасно затекла, а рубаха была заляпана кровью.

Яр-Мала воздела руки, и в небе расцвел зеленовато-голубой, очень красивый цветок. Его мертвенное сияние коснулось лиц и перьев, сделав их на мгновение пугающими. Порез на щеке начало ужасно щипать, и Машка громко ойкнула. Цветок распался на миллион крохотных искр и погас. Машка подняла руку и ощупала пострадавшую щеку: крови не было, пореза тоже, однако от подбородка к скуле и дальше, к виску, тянулся толстый выпуклый шрам. «И почему, черт возьми, я не ношу с собой зеркало?!» — подумала Машка. Поразмыслив еще немного, она решила, что, может быть, оно и к лучшему.

Ра-Таст отбросил жезл и простерся возле алтаря пятном неправильной формы. Он стал практически плоским в своем религиозном экстазе, только встопорщенные перья над клювом слегка подрагивали в такт его дыханию.

— Тиу согласен, — наконец отозвался он. — Тиу признает мудрость великой сестры и силу Разумца.

«Опять этот настырный бог!» — подумала Машка, но отрицать то, что сейчас его вмешательство ей на руку, не стала. Распоротая щека — это, конечно, весьма неприятно, но все же лучше, чем отрубленная голова.

— Таароа была вынуждена, — всхлипывая, повинилась желтая жрица. — Она должна защищать Тиу и свой народ.

— Тиу понимает, — принял Ра-Таст ее извинения. — Ты можешь идти, человеческая девочка. Таароа поручилась за тебя. Теперь наш народ не имеет к тебе претензий.

Глаза его снова напоминали стекло. В них не осталось и следа того страдания, что заметила Машка во время обряда. Наверное, совцы и жили по-настоящему лишь во время своих странных религиозных церемоний. Повинуясь внезапному порыву, она протянула руку и погладила жреца по помявшемуся крылу. Тот крыло отдернул и клацнул клювом.

— Спасибо вам и вашим богам, — сказала Машка. — Я только хотела, чтобы вы не огорчались. Я же на вас не злюсь. Все будет хорошо, обязательно. Знаете, ребята, у меня такое чувство, что у вас все сложится.

Ра-Таст удивленно взглянул на нее, совсем по-птичьи склонил голову набок, будто прислушивался к чему-то, и вдруг оглушительно чихнул.

— Таароа счастлива, — ровным голосом поведала желтая жрица. — Девочка права. Она принесла нам удачу. Разумец больше не сердится на совцов.

— Прощение, прощение! — радостно загомонили птицеголовые вокруг.

Неуловимым движением Ра-Таст наклонился и выдернул длинное перо из своего крыла. Судя по тому, как он вздрогнул, это было больно.

— Я хочу, чтобы ты не обижалась на нас, маленькая самка, — сказал он, протягивая Машке перо. — Я в долгу перед тобой. Возьми это в знак моей признательности. Мое перо не имеет силы, в нем нет никакой магии, и ты не сможешь позвать меня, если я тебе понадоблюсь. Но каждый, кто увидит мое перо у тебя, будет знать, что ты — мой птенец.

Желтая жрица глядела на них во все глаза. А Ра-Таст обернулся к шумящей публике. Совцы хлопали в ладоши так, что даже маленькие, давно атрофировавшиеся крылышки на их плечах возбужденно трепыхались. Они обнимались и кричали друг другу что-то радостное. Некоторые махали разноцветными лентами, которые не успели пригодиться для торжественной церемонии казни Машки. Все это напоминало кадры из старого документального кино: окончание войны, народные гулянья и прочие публичные ликования. Оперение большинства совцов было серым, белым или черным. Если бы не редкие цветные пятна — совцы и совки, вступившие в период ухаживания, — ощущение старого черно-белого фильма было бы полным.

Глядя во все глаза на торжественную фигуру длинноклювого жреца, Машка испытала сильнейшее дежавю. Совцы носили странную одежду, походка их была подпрыгивающей, но все прочее удивительно напоминало что-то ранее виденное. Дома. По телевизору. Хотя по телевизору чего только не покажут!

Они медленно шли по коридору к выходу из Башни. Полы свободной одежды жрицы подметали пол, вздымая облачка золотистой пыли. Глаза в стенах были закрыты, видимо, из уважения к Машке.

— Много поколений мы больше половины жизни проводили в состоянии оцепенения, — рассказывала Яр-Мала. — И самые крошечные птенцы, и старики — все были подвластны спячке. Каждый из нас совершенно беззащитен во сне, потому многие в это время погибали, несмотря на все предосторожности. Таково было наказание чужого могущественного бога.

— А за что он так обозлился на вас? — поинтересовалась Машка.

— Разумец вспыльчив, — объяснила Яр-Мала. — Однажды мы не узнали его, явившегося к нам, и высмеяли.

— Ну и что? — не поняла Машка. — Ты что, хочешь сказать, что он злился на вас столько времени? Идиот, честное слово. Я-то думала, боги мудрые... Ну пошутил над ним кто-то неудачно, зачем же столько поколений наказывать?

— Он простил, — напомнила жрица, — Не стоит оскорблять его снова. Чужой бог мстителен.

— Если я этого товарища встречу, я ему обязательно скажу, что думаю о его поведении, — пообещала Машка. — Отчего-то он подозрительно часто рядом со мной появляется. Не иначе, ему что-то от меня надо. А раз надо, я заставлю его меня выслушать.

Яр-Мала усмехнулась:

— Опасно заставлять богов.

— А что делать? — Машка пожала плечами. — Должен же их кто-то воспитывать! Что такое хорошо, что такое плохо и тому подобное...