Последний приют

— Вы знаете, не такой я человек, чтобы сразу воспринимать такие вещи всерьез. Но просто невозможно не поверить.

— Даже наука признает существование необъяснимых явлений, — помогал ему ходжа.

— Приведу вам один пример. У нас в труппе есть артист Газали. Он героически сражался в Египте. Сын шейха, непредубежденный, свободный от предрассудков. Выбрал профессию артиста. Как и признает наука, есть какие-то необъяснимые силы. Так вот, он смеялся над людьми, которых при помощи молитв вылечил его отец. И сам, шутя, рассказывал, как в детстве его плевок в рот вернул кому-то дыхание. А ведь он на самом деле обладает какими-то сверхъестественными способностями.

— Друзья, разве не так? Вы же сами знаете, — произнес Пучеглазый, обращаясь к нам.

Он рассказывал придуманные истории, что якобы некая больная женщина родила после того, как Газали прочитал над ней молитву, или как он быстро вылечил одного раненого курда. Потом приводил себя в пример и долго рассказывал, как он болел, специально приписывая себе то тут, то там услышанные симптомы болезни губернатора. И что после молитв Газали ему сразу стало лучше.

— До сих пор не могу в это поверить. Может, это просто случайность. А может, и молитва подействовала, — говорил он.

Разговор шел и на другие темы, но губернатор больше ничего не слышал.

Когда мы уже прощались, губернатор сказал:

— Вы меня заинтриговали вашим другом. Завтра вечером я приглашаю вас на ужин. Приведите господина Газали тоже.

Когда мы вернулись в отель, Пучеглазый от радости плясал и кричал:

— Да здравствует свобода!.. Живем!

— Все это хорошо, а если у нас не получится? Разве Газали можно кому-то представлять. Он все время бредит, несет чушь. Как бы не подвел нас. Допустит какую-нибудь оплошность, — волновался ходжа.

— Не волнуйтесь вы так, справимся, — заверил Пучеглазый, облизывая свои усы.

Газали был не в себе, но мы все уже не могли отказаться от этой затеи.

— Будем все стараться, — сказали мы.

На все наши наставления он говорил: «Да, да!» И действительно, он вроде бы немного очнулся. С преувеличенной вежливостью он начал принижать себя. Газали потихоньку возбуждался, и его поведение вызывало удивление у окружающих. Однако губернатор ничего не замечал. Наоборот, Газали произвел на него впечатление.

— Если позволите, я приглашу господина Газали погостить у себя, — сказал он. Потом серьезно и немного стесняясь добавил: — Вы же знаете женщин, моя супруга хоть и образованная, но женщина есть женщина. У нее нервное расстройство, и как следствие она стала очень мнительной. Я хотел бы, чтобы Газали прочитал над ней молитву.

Нас ждала машина губернатора. При шофере мы не произнесли ни слова. Но когда уже поднимались по лестнице, не сдержались и опять пустились в пляс от радости. Макбуле, услышав наш рассказ, расхохоталась.

— Как бы он не намочил им постель. Пучеглазый говорил, что мочеиспускания это симптом выздоровления. А в таком случае они сочтут это за благое дело, — сказал ходжа.

Макбуле просто покатывалась со смеху, не обращая внимания, что на дворе полночь.

— Тише, услышат, — проговорила Ремзие.

— Ну и что! Возможно, даже будут счастливы, — высокопарно произнес ходжа.

— Я стала мастером по панихидам, а Газали — шейхом. На что надеялись и что нашли? — проговорила Макбуле.

— Не знаю, как ты. А вот я так и не понял, что искал. Однако твой смех лучше Газали лечит. Макбуле, хочу тебя попросить, сделаешь? — спросил ходжа.

Потом с видом, будто собрался зачитывать завещание, он произнес:

— Ты записывала когда-нибудь свой голос на пластинку? Конечно же, да. Но для меня ты можешь сделать еще одну пластинку? Только без всякого там саза. Хочу слышать только твой смех. Наверное, пора мне вернуться в свою меховую лавку. Стал похожим на Сервета. Делаю завещание: пусть, когда буду умирать, у моего изголовья звучит пластинка с твоим смехом.

Содрогаясь всем телом, он опустился на землю и заплакал. Меня охватила бесконечная печаль…

Вижу, как рядом стоящая Ремзие, рыдая, повисла ходже на шее.

Ходжа плакал и целовал ее:

— Все прекрасное происходит почему-то поздно!.. Вот пойми его теперь!..

Как-то забавы ради я записал на пластинку голос Дядьки. Пластинку сохранили. Но никто ничего не говорил ни про Дядьку, ни про пластинку.

Неожиданно Ремзие вспомнила про нее:

— Давайте возьмем граммофон из казино и послушаем голос Дядьки!..

— В такое время?

— Давайте, Сулейман, — попросила Макбуле.

Мы стали слушать пластинку. В ночной тиши раздавался смех Дядьки. Мы все рыдали.

Я чувствовал, что, наверное, Дядька уже умер. Однако на самом деле он умирал именно сейчас.

В сердце Ремзие его место теперь занял ходжа.

Глава сорок первая

Макбуле давно почувствовала, что настает конец. Безысходное расставание подступало.

Впервые это случилось через два дня.

Утром я проснулся от плача. Удрученно рыдал Горбун. Все были как помешанные. Наконец сказали, что случилось. Хаккы, когда ловил рыбу на озере, вместе с рыбаками внезапно упал в озеро и утонул. Тело так и не нашли. Я вдруг вспомнил, как, когда-то защищая его, ссорился на пароходе. Разве я думал, что так горько буду оплакивать его смерть.

— Пропадаем, пропадаем, — плача, говорил ходжа.

Ремзие укладывала ходжу к себе на колени, как когда-то Дядьку.

«Новый театр» исполнял свою самую большую драму. Страсть влюбленных, близость людей. И смерть, приносящую разлуку, горечь и боль. Семейные узы служат ключом от безысходности.

Видя, как маленький Горбун рыдает в объятиях Пучеглазого, я ощущал близость семьи в последний раз.

За глубоким трауром последовало радостное событие. Масуме выходила замуж за богатого молодого человека, и по этому поводу они устроили небольшой прием. Наш будущий зять не отставал от Масуме, пока она не согласилась выйти за него замуж. Конечно же, без участия Дюрдане здесь не обошлось.

Наконец настал день свадьбы. Масуме была настоящей красавицей. Восхищенный жених все время подходил к нам:

— Я убежден, ваш театр — лучше любой школы. Девушка, воспитанная даже в самой строгой семье, никогда не станет такой. Свободные нравы… Это искусство. Масуме лучше любой девушки, воспитанной в строгих правилах.

В этот вечер мы все вместе праздновали.

* * *

Ближе к вечеру Ремзие получила письмо. Конверт был весь исписан, и вид у него оказался сильно потрепанный.

Мы жили на верхнем этаже отеля, где шел ремонт. Раньше на этом этаже была кофейня, а теперь, как предполагал Пучеглазый, хотели сделать игровой салон. А пока мы тут подбирали ненужные доски, чтобы закинуть в печку.

Почтальон поднялся наверх и передал письмо Ремзие. Та, несмотря на то, что прочитала свое имя на конверте, очень удивленно спросила:

— Мне письмо?

Письма нам приходили очень редко, а Ремзие вообще никогда. Нам всем стало любопытно, однако Ремзие никак не открывала письмо. А ведь так легко разорвать конверт и удовлетворить всеобщее любопытство. Но она все смотрела с сомнением на письмо.

— Что это за безразличие?.. Я умираю от любопытства, — сказала Макбуле.

Ремзие с тем же видом спросила:

— Что это может быть?

Потом сделала вид, что кладет его в карман, а затем снова вынула.

Я понимал, что она чего-то ждет. Когда все отвлеклись, Ремзие потихоньку разорвала конверт. Создавалось впечатление, будто она не хочет разочароваться и поэтому тянет…

Я наблюдал за ней. Наконец Ремзие вскрыла конверт, пробежала глазами письмо, смяла его, сделав жест, будто хочет бросить его в печь.