Последний приют

— Смотрите, это разве не Хаккы? — удивленно спросил он.

Да это был Хаккы; одетый в шикарный плащ, который был стянут в поясе. Рядом с ним Горбун.

Через несколько часов Хаккы уже переоделся. Только на этот раз на нем были элегантные брюки и в руках блестящий саз с металлическим корпусом. Не веря своим глазам, мы вышли на прогулку и на время забыли о своих вопросах.

Вечером повторилось то же самое. Опять новая одежда, ходжа был поражен. Потом мы заметили, что Пучеглазый хихикает.

— Мы в затруднительном положении, — сказал он. — Граница открыта. Люди пересекают ее. Можно и нам сходить туда и обратно.

— Что ты, Пучеглазый, это же незаконно, — возразил ходжа.

— Можно и так, а может, и нет, — смеясь, проговорил Пучеглазый. Потом, глубоко вздохнув, произнес: — Да нет, просто пошли купить пару брюк. Дядьке, Хаккы. Мы же для себя. Закон тут ни при чем.

— А потом?

— А потом нашлись покупатели. Мы хорошо заработали на этом. Девушки тоже были с нами. Им тоже кое-что перепало. Вот только на обратном пути они закапризничали и не хотели отдавать надетые на них вещи. А когда мы заставили их это сделать, они кричали и плакали, будто на них напали разбойники. Сначала Дюрдане наорала на них, а потом не выдержала и тоже расплакалась.

— Таможенники, комиссионные, все по закону, — продолжал Пучеглазый.

Пучеглазый был благородным человеком и с каждой своей сделки выделял каждому из нас какую-то часть.

— Удивляюсь я этому человеку. У него с собой никогда не бывает денег. Что он за чародей такой, — говорил ходжа.

— Народ ходит через границу, туда и обратно раза по четыре-пять. Покупают уйму вещей, — рассказывал Пучеглазый. — Проблем с продажей нет. Покупатели находятся тут же… Вот странные люди. С босыми ногами, зато на голове шапка. Синие трусы, шелковая рубашка и галстук.

В кофейне и молодые, и пожилые говорили об этом, как о чем-то пошлом.

— Бандит — святое существо, — странно пошутил Азми.

Глава тридцать восьмая

Осень. Мы снова в Каракёсе. За год тут многое изменялось. От наших прежних ощущений — ничего. Мы не нашли того, что оставили в прошлом году. И Даже то, что нашли, не дало нам прежней радости. В очередной раз мы сели за стол. Карта Азми, уже вся продырявленная, лежит перед нами, чтобы опять по ней мы могли составить программу. Тела наши уже привыкли к бродяжничеству.

Ходжа повторил свое грустное признание:

— Говорят, змея боится есть землю. Может, она права. Потому что землю нельзя есть. Она несъедобна. Но наступает все-таки пора, когда и ее приходится есть.

Когда он говорил это, у него тряслись руки. В последнее время у него часто такое случалось. Как и раньше, он все еще искал перемен. Но ко всему была уже какая-то апатия.

— «Нового» уже не осталось, — говорил он.

Почти на всех подействовали его слова. Может, он в какой-то степени тосковал по родине. Когда он заводил речь о Стамбуле, в его голосе слышалась теплота. Однако обратный путь… Оказаться в чужом месте вечером или утром, чтобы опять куда-то пойти. Но куда?

Ходже продолжали приходить письма. Когда бывали деньги, он писал ответы и отсылал их, но в последнее время он, казалось, даже не мог их прочитать.

— Может, мы едим землю и она уже заканчивается? — спрашивал он нас.

Погода была хорошая, но массовый перелет птиц уже начинался. Мы боялись, что погода неожиданно переменится и зима застигнет нас в дороге, как это случилось в прошлом году. У нас имелась причина, чтобы волноваться: Дядька — был совсем слаб. Что с беднягой? Наверное, почувствовал усталость и поэтому погружался в забытье. Его состояние действительно вызывало беспокойство. Он много спал, однако приступов боли не наблюдалось. В отличие от ходжи, у него на душе был полный покой. Он даже не знал, где находится. Ремзие держала его голову на руках, как маленького ребенка.

— Теперь я стала его мамой, — шутила Ремзие.

Мы испытывали тоску и грусть не только потому, что перед нами лежала истрепанная карта, а из-за окружающих нас лиц. С одной стороны, волновала неизвестность. Но, с другой стороны, всякий раз видеть одни и те же лица и одну и ту же панораму… Как говорил ходжа, земля уже несъедобна.

Однажды утром Ремзие подошла ко мне и сказала:

— Мой совсем больной. Что будем делать?

— Как бы чего не вышло.

— Я тоже этого боюсь.

Мы отвели Дядьку к знакомому врачу. Сначала он сказал, что Дядька здоровее нас всех и что у него нет ничего серьезного, только из-за возраста ослаб организм. Но после анализов и осмотра сделал заключение:

— У бедняжки нефрит и еще кое-что. Он не сможет с вами продолжать путь.

— Но мы должны завтра или послезавтра уже отправляться в дорогу.

— Оставьте его у нас. Поместим в больницу, какая никакая, а все-таки крыша над головой, — сказал врач мягко.

— А как мы без Дядьки поедем?

Ремзие стала плакать. Я, чтобы успокоить ее, слегка погладил по спине.

— Не брошу его, останусь с ним, — проговорила она.

Потом, поняв, что все бесполезно, как-то разом пришла в себя и вытерла слезы.

Врач говорил с ней, будто обманывал ребенка:

— Вот увидите, госпожа Ремзие, он поправится. Вы сюда еще вернетесь. А пока он погостит у меня. Я вам буду сообщать о его состоянии.

— Нет, доктор, ничего не надо писать. Мы тоже не будем спрашивать! — сказала Ремзие уже совершенно другим тоном.

Две ночи подряд мы ходили в больницу. А в последнюю ночь были там всей труппой.

— Каждого из нас может постигнуть такая участь. Знаем ли мы свой конец? — произнес Пучеглазый своим низким голосом.

— Скажите, доктор, возможно ли такое, что перед смертью у человека появляется философское отношение к жизни и на него находит божественное отупение? — спросил ходжа.

Газали прочитал Дядьке молитву.

— Спою тебе еще раз песенку, — сказала Дядьке Макбуле.

— Лала, мы уезжаем на несколько дней.

— Я тоже поеду, я с вами!

— Тебе тут будет хорошо. А мы скоро приедем. Ты поправляйся и жди нас.

— Я тоже ему говорю, что вы вернетесь, — произнес врач и даже захотел показать ему какую-то игру.

Несмотря на то что Дядька не понимал, тот продолжал объяснять.

— Посмотри на лист.

— Это письмо? От кого? Мне это?

— Ты тоже ждешь писем?

— Вам буду писать.

— Нам не надо ничего писать!.. — вскричала Ремзие.

Глава тридцать девятая

Мы надеялись, что город Ван будет развиваться. С Диарбакыра сюда часто приезжал главный инспектор с большой делегацией. Гази для благоустройства города составил план, говорили даже, что здесь намеревались открывать университет. И еще сообщили, что он, приказав в короткий срок проложить железную дорогу, объездил Среднюю Анатолию и вернулся назад.

После нашего последнего визита Ван очень изменился. На берегу озера уже завершалось строительство. Повернувшись, я еще раз посмотрел на старый вид Вана.

С моим неравнодушием к декору, вид разрушенных городов всегда навевал мне чувство хорошей грусти. Рухнувшие, обваленные стены, окна, улицы вызывали у меня какие-то образы. Но в Ване не было развалин и камней. Было нечто другое. И этот вид не давал полета фантазии. Однако чистые, аккуратные здания заставляли забыть обо всех несчастьях.

Мы приехали сюда с разбитыми сердцами, но вскоре обрели какую-то надежду. Знакомый, которого я знавал еще по Кадикею, оказался здесь губернатором.