Последний приют

Не выносящий никакого вида скуки бедняга ходжа всегда пребывал в радостном настроение, однако в делах, в успех которых он не верил, он старался оградить нас от любой опасности.

В перемене настроя труппы большую роль играла Макбуле. Макбуле оказалась намного лучше, чем я о ней думал в самом начале. Она вела себя как хозяйка. Иногда она выглядела очень привлекательной, настоящей женщиной, но, когда злилась и орала на всех своим зычным голосом, превращалась в стерву.

Что касается дисциплины — она, как и Азми, одним своим видом заставляла всех слушаться. Больше всего я переживал, что Макбуле захочет играть роли молодых девушек. Однако бедняжка понимала свое положение. Даже знала, как это будет выглядеть со стороны. Наша дружба была на той стадии, когда мы, не таясь, могли говорить на разные темы.

— Я настоящая женщина, — говорила она мне открыто, не стесняясь, — однако не на сцене. Сохрани меня Аллах, если я захочу, то любого могу завести. Но не стану. А что, если вдруг из зала начнут возмущаться? Что тогда делать?

Поэтому в серьезных пьесах она играла пожилых женщин, а в комедиях — молодых девушек.

Меня немного пугала Сюхейла. Иногда, попав в волну, она в самых захватывающих пьесах, самые сложные волнительные моменты превосходно играла вместе с Рейханом. Однако время от времени оба они изрядно портили нам настроение.

Сюжет пьесы был таков: из двух дружащих между собой семей молодой человек и замужняя молодая женщина влюбляются друг в друга. Взвесив все «за» и «против», подумав обо всем, они решают сбежать. Однако в ночь побега молодая женщина, увидев, насколько привязан к ней муж, отказывается от принятого ранее решения.

Рейхан, как говорила Макбуле, — настоящий зубрила, но не отличающийся хорошей памятью. Лицо красиво, как у ангела… Однако, к сожалению, нет способности к искусству. Словно боясь, что слова смешаются в голове, он стоял на сцене не шелохнувшись. Кроме того, опять же, как зубрилы, закрывал глаза, а самые волнительные, полные протеста слова читал со странной выразительностью, словно главы из Корана. С другой стороны, Сюхейла. Мы не могли отучить ее от манеры произносить слова противным нервным голосом, словно она ругалась с мужем из-за зарплаты. Играющая роль свекрови Макбуле постоянно сходила со сцены и подходила ко мне.

— Господин Сулейман, я сойду с ума… Как может человек, все бросив, убежать из дома ради этого придурка, — говорила она.

Рядом с нами крутились Шахин, Лале, Хаккы и Алеко.

Хаккы был сыном няни господина Сервета и в то же время его другом детства. Он проявлял интерес к фокусам и гипнозу. Он походил на калмыка, а широкие брови придавали ему вид шалопая. Он начинал в подмастерьях в Карагезе, а потом стал интересоваться всякого рода фокусами. Даже успел немного побывать медиумом. Закрыв руками глаза, он находил то, что от него прятали… Одним словом, никому не причиняющий вред и живущий в своем мирке бродяга. У нас он следил за гардеробом и другими вещами, то есть состоял в должности бутафора. Хотя, если было надо, мог заняться уборкой и ремонтными работами.

Через несколько дней после начала работы среди нас появилась машинисточка в каракуле господина Сервета. Она занималась тем, что печатала роли.

— Она одна из наших актрис! — поведал мне ходжа сенсационную новость.

Моя интуиция подсказывала мне, что господин Сервет боится обнародовать это. Еще он боялся проблем с семьей.

Знать такие подробности, опираясь только на интуицию, было невозможно. После того как я прижал ходжу, он все рассказал мне. Я понял, что все, о чем он говорил мне, это слова господина Сервета. Наш патрон открыл ему душу. Даже между собой они договорились мне ничего не рассказывать. Ходжа, увидев, что я нахмурился, сказал:

— Не порть себе этим настроение. Ничего не поделаешь. Это же театр. Такое начало было заложено давно. И в конце концов, все ведь у него в руках. Мосты сожжены, бежать некуда. Мы уже в пути.

Я улыбался, словно одобряя его слова. Мне даже показалось, что в чем-то он прав.

Без сомнения, ходжа сразу доложил господину Сервету, что я в курсе всего, потому что в течение двух-трех часов всем все стало известно.

Господин Сервет захотел, чтобы мы между нашими приготовлениями занялись репетицией «Дамы с камелиями». Это было против наших принципов, однако патрон настаивал.

— Разве «Дама с камелиями» не красивое воспоминание для всех нас?.. Кроме того, мы же не собираемся ставить ее в Стамбуле!.. Что, если мы начнем репетировать с артистами, не задействованными в других пьесах? Заставим поработать и Рюкзан. Да и желание есть у бедняжки. Рейхан тоже свободен… Так у нас появится и третья пьеса…

* * *

Это дело мы поручили господину Сервету. Он всегда поступал, как ему заблагорассудится. Но из-за того, что за ним следили, у него всегда был вид школьника, прогулявшего уроки. В одной из комнат начались приготовления к «Даме с камелиями». Мы развлекались тем, что иногда ходили на них посмотреть. Дюрдане, говорившая, что одно время играла в этой пьесе, стала кем-то вроде режиссера.

Между тем как я уже отмечал, формировались группы. В моей были Азми, Макбуле и ходжа. Но ходжа одновременно входил и в другие группы. Например, к патрону…

Среди нас самым одиноким был Нури. По мере необходимости он выходил на сцену, произносил свои монологи и опять забивался в свой угол. Да еще и Ремзие… Она приходила всегда на работу первой, с таким выражением на лице, которое пресекало все попытки завести с ней дружбу. Она всегда была одна. Меня заботил только один вопрос: что делает здесь эта толковая чистосердечная девушка? Как уживется она среди них?

Были и такие, которые обижались на нее за это. Конечно же, во главе всех стояла Макбуле. Она попробовала с ней подружиться, но, поняв, что номер не пройдет, затаила на нее злобу. Иногда она язвительно называла ее «барышня», а иногда просто — «ледышка».

Наиболее бросающейся в глаза особенностью этой одинокой девушки была необычайная простота. Например, она могла лечь на пол, чтобы достать карандаш, закатившийся за шкаф, или пришить пуговицу дядьке, или же принести стакан воды Дюрдане. В противоположность другим, которые сразу обижались на замечания, она с готовностью отвечала: «Поняла!» Она весело смеялась даже над простыми шутками. Она никого никогда не просила о помощи, все делала сама. Когда не могли найти суфлера, она с готовностью работала за него. Она бралась за все, не боясь позора, а когда все получалось, ее глаза просто светились…

Однажды ходжа сидел на Краю подоконника. Неожиданно ноги его соскользнули, и он не смог удержаться. Ремзие, увидев это, быстро подбежала к нему, обняла, и они упали вместе. Ходжа из-за того, что остался под ней, немного расшибся. Ремзие заливалась от смеха. У нее была такая особенность: когда она чего-то стеснялась, то начинала громко смеяться. В конце концов ходжа, приподняв ее, поставил на ноги.

— Смейся, ради Аллаха, я, чтобы тебя рассмешить, готов выброситься с третьего этажа, — сказал он.

Глава одиннадцатая

Наконец-то мы вышли в море. Это была моя первая ночь в море после многих лет. Я находился один на юте, после того как мы отплыли из Зонгулдаге[64]. Лежал, завернувшись в плащ, в кресле-качалке.

Береговые огни, после того как мы взяли курс, быстро исчезли, и мы попали в бескрайние просторы. Птицы, хотя и было темно, все еще продолжали летать.

Я всегда чего-то ожидал от моря. Даже когда-то думал о том, чтобы построить небольшой парусник и на нем пуститься бороздить морские просторы. Ближе к последним годам перемирия, когда я искал работу, мне предложили место секретаря в конторе по перевозкам, которыми занималось одно Сенегальское грузовое судно. Капитан судна да и вся остальная команда были сенегальцами и говорили по-французски. Среди них оказались и те, кто знал арабский. Эта маленькая конторка находилась в одном из удаленных уголков пристани Сиркеджи[65]. Бывая там, я словно попадал в другой мир, где жили люди с другим цветом кожи.