Последний приют

— Оставь его в покое, пусть войдет!

Несколько дней назад рабочие стали разбирать и выносить двери с верхних этажей, шкафы и тому подобный хлам. Некоторые из этих вещей свалили прямо во дворике. Проходя мимо, я заметил, как с одного из двух стоящих у дверей старых кресел поднялся высокий человек и с притворной веселостью и смелостью двинулся в сторону господина Сервета. Оказалось, он знал нашего патрона. Увидев его вблизи, мне тоже не составило труда его узнать. Это был один из самых авторитетных актеров первых лет после провозглашения конституции… Я видел его в пьесе «Высокопочтимый победоносный Константин». Тогда на нем были блестящие доспехи, наверное, он играл роль Константина. Сейчас он был стар, бледен и одет в лохмотья. Бедняга, чтобы скрыть свое бедственное положение, сделал все, что возможно: старый черный костюм очень аккуратно выгладил, жирные пятна на воротнике вывел бензином, однако запах бензина до сих пор не выветрился. Его лицо из-за того, что он довольно редко брился, имело какой-то странный блеск. Из-за глубоких морщин он в нескольких местах порезался, когда брился. На манишке виднелось еле заметное кровавое пятно, тщательно замытое водой, хотя разводы еще были видны.

Господин Сервет с жаром, дающим надежду бедняге, пожал ему руку и, потрепав по щеке, сказал:

— Подумать только, наш любимый мастер!

Мастер играл свою роль совсем неплохо.

— Я зашел пожелать вам удачи. Вы обязательно добьетесь успеха в этом деле! — говорил он, и его манишка раздувалась, как доспехи Константина. Да, выбранная роль оказалась действительно неплохой. Однако не то время он выбрал для нее. Это была минута, когда господина Сервета больше всего переполняли эмоции. Поэтому наш патрон обошелся только тем, что просто пожелал ему долгих лет жизни.

На войне я видел многих людей, убитых рядом со мной. У некоторых из них, перед тем как упасть, был такой вид, словно они не верили, что их подстрелили. И у этого появилось такое же выражение на лице. Он продолжал улыбаться во весь рот. Потом я заметил, как его губы побелели, их словно свело судорогой.

Второй тоже был известным актером того же периода. В отличие от первого, он оказался маленького роста и полноватым. Он сидел во втором кресле. Не заметив нас, он продолжал ожидать своей очереди.

Третий был любимцем зрителей более раннего периода и относился еще к орта-оюну. Он играл вместе с Кавуклу Хамди. И у того были такие же мягкие черты лица и взгляд. Сейчас он, наверное, на улице продавал сладости. Однако я сразу понял, что у нас он ничего просить не станет, ему даже не придет это в голову. Только немного посидев в уголке — уйдет. Это было понятно по его нерешительности.

По двору бегали дети и преграждали нам дорогу. Господин Сервет, раздаривая улыбки, кивая, приветствовал всех. А я словно совершил какое-то преступление, шел, опустив голову. И если кто-то хотел подойти ко мне с вопросом, то, увидев мое состояние, отходил, так ничего и не спросив.

В конце сада на женской половине находились развалины кухни с несколькими выступами стен и двумя торчащими трубами. Возле них проходила стена, на которую можно было взойти по нескольким ступенькам. Мы хотели провести экзамен на свежем воздухе, на этой стене под деревьями среди дико растущей травы.

Из-за того, что рабочие сложили во дворе вынесенные с верхних этажей огромные куски мрамора, господин Сервет нашел сходство с древнегреческим театром. Кроме того, эта стена имела для нашего патрона историческую ценность. Во времена, когда его отец был губернатором, под предлогом чьей-то свадьбы он соорудил здесь сцену и до конца лета ставил на ней пьесы. Напротив сцены под высокими каштанами поставили длинный стол.

Господин Сервет, посадив с одной стороны учителя литературы, с другой меня и Макбуле, расположился во главе стола. Мы еще раз повторили наш девиз: «Искусство, только искусство… Только бы не набрать в труппу разного сброду!»

И начали.

Молодые талантливые ребята, выбравшие, правда, неверное время, как немного раньше старый актер, и полагающие, что зайти первыми это большая смелость, как ночные мотыльки, бросились на огонь, потеряв разум. Девочки, мальчики, студенты, сбежавшие из школы ученики… Опрятно одетые ребята из хороших семей… Рядом с ними, может, с утра искавшие на фабрике или в каком-нибудь магазине маломальскую работу подростки из бедных семей… Любители из домов культуры и безработные бродячие артисты…

Сначала экзаменуемые подходили к столу. Им задавали стандартные вопросы. Почти все, словно узнав о нашем девизе, подняв глаза к небу, отвечали:

— Любовь к искусству, только любовь к искусству!

Один из них, будто вспомнив второе ключевое слово нашего девиза «мастерство», заговорил невинным голосом:

— Уважаемый, посмотрите в мой табель успеваемости. По математике у меня есть двойки, но зато по литературе я первый ученик в классе. — Тем самым он и выдал себя с головой.

— А, значит, так? Подойди, я хочу, чтобы ты прочитал наизусть отрывок из «Эшбер»[56], — сказал учитель литературы.

Учитель был неплохим человеком, однако очень серьезно относился к своим обязанностям. Его бывший ученик стоял и умоляющим взглядом просил помиловать его. Но тот с сердитым лицом стал его отчитывать:

— Ради Аллаха, что я, обязан везде, куда ни пойду, видеть твое лицо?! Что ты, все время будешь маячить передо мной?

Однако парня после школы жизнь изрядно потрепала, и он прозрел. Увидев, что его надеждам не суждено сбыться, он не стал сдерживаться и выпалил:

— О, это вы, ваше высочество, всегда стоите у меня на пути и преграждаете Мне дорогу! — чем рассмешил нас всех.

После подобных разговоров ребята выходили на сцену и читали на выбор один из трех предложенных нами отрывков, а потом то, что подготовили сами. Таким образом, из первых вошедших на экзамен после первой схватки провалили шесть человек. Потом показался юноша примерно двадцати трех лет. Тело как у Аполлона, курчавые темно-русые волосы, белый широкий лоб, одна из бровей немного приподнята, безукоризненной формы нос, ослепительно белые зубы — одним словом, писаный красавец. Кроме того, направляясь в нашу сторону, он шел спокойно, а не спотыкался от страха, как другие. По этой походке и не по годам серьезному лицу можно было решить, что он уже успешно сдал экзамен.

Макбуле, слегка присвистнув, не смогла сдержаться и прошептала:

— Аллах, это же Арман из «Дамы с камелиями!»

Экзаменаторы приняли вежливый вид, потому что после того как юноша назвал свое имя (Пертев Турхан), они поняли, что он из знатной богатой семьи.

На сцене он говорил медленно, закрыв глаза. Однако это было не столь важным недостатком. Даже где-то выглядело совсем неплохо.

— Думаю, что Новый турецкий театр нашел молодую звезду, — сказал господин Сервет, чуть не прыгая от счастья. — Есть, уважаемые, есть в этом народе что-то… Какие таланты… Только надо уметь искать!

После Пертева Турхана произошел скандал. Все тот же маленький горбун вывел из себя и развеселил уставших от чрезмерной серьезности членов приемной комиссии. Он, проигнорировав очередь, как-то пробрался за дверь, ведущую в сад. А чтобы его не поймали, бегал по саду. Отделавшись от преследователей, он, тяжело дыша, подошел к столу и сделал перед господином Серветом реверанс, согнувшись при этом в два раза, словно было мало того, что он карлик. В освещенном солнечным светом саду я смог разглядеть его получше. Узкий лоб, близко посаженные глаза, маленькие уши, похожие на две деревянные ложки, выступающая челюсть, доходящая, когда он говорил, до самых ушей. Он был в пиджаке и очень походил на обезьяну, надевшую жакет, рукава которого доходили до самых колен. Не дожидаясь, когда ему что-то скажут, он вытащил из кожаного мешочка, который держал в руках, какие-то бумаги и выложил их перед господином Серветом. Там говорилось, что он выступал с труппой бродячих актеров и работал очень хорошо. Среди этих бумаг обнаружилось одно волнующее свидетельство, в котором говорилось о том, что «это алмаз и для любой труппы редкостное счастье». Но горбуну этого было мало, и он сам написал для себя еще несколько свидетельств.