Последний приют

Банкет… Этот банкет я буду всегда вспоминать с улыбкой. Под него мы украсили большой зал в мужской половине особняка. Был накрыт большой старинный стол — самое дорогое, что у нас имелось из табельного имущества. Господин Сервет в тайне от нас взял напрокат из дорогого ресторана очень красивый и дорогой набор столовых приборов. И еду заказал не в столовой, как мы договаривались, а в дорогом ресторане под названием «Гюзель Аксарай Локантасы».

Во главе стола восседал господин Сервет. По обе стороны от него расположились несколько его пожилых родственников и старых друзей семьи. За ними следовало несколько писателей и переводчиков, которые были в ссоре с Дарюльбедаи. Далее несколько журналистов и театральных критиков, опять-таки обиженных на Дарюльбедаи. И наконец, мы… В красивом вечернем платье — Макбуле, ходжа — в поношенном смокинге из нашей коллекции костюмов и так далее…

Ближе к концу банкета господин Сервет, посмотрев на настенные часы и вспомнив, что они не работают, взглянул на свои наручные часы и постучал ножом по тарелке. Официант — тоже один из аксессуаров, взятых напрокат в том же ресторане «Гюзель Аксарай Локантасы», подумав, что это зовут его, быстренько подбежал к столу. Между тем как это было сделано для того, чтобы привлечь внимание и призвать к тишине разговаривающих на другом конце стола гостей. Господин Сервет много дней готовил свою речь, но в последнюю минуту на лист с речью опрокинулось оливковое масло, поэтому разобрать, что там написано, было практически невозможно. Время от времени бросая взгляд на эту бумажку, господин Сервет начал:

— Уважаемые гости и драгоценные друзья-театралы! Своды этого полуразвалившегося особняка хранят на себе печать истории Османской империи. Ученые поговаривают о том, что скоро изобретут аппарат, на который, как на пластинку граммофона, будут записывать старые голоса на этих древних камнях. Если бы эти ученые поспешили, то мы бы с вами сегодня смогли бы услышать голоса моего деда Садразама Ниязи-паши и весь кабинет министров, когда он, бывая больным или уставшим, проводил в этом самом салоне собрание. И ныне тоже покойный мой отец Софу Сейфуллах-паша во времена, когда управлял вакуфами[55], опять же в этих стенах вместе со своими сослуживцами говорил о самых важных делах государства.

И этот особняк, как и Османская империя, скоро станет историей. Мне, как последнему представителю этого великого рода, посчастливилось в последний раз произнести речь под этими сводами.

Он замолчал, и в салоне повисла гробовая тишина.

— Однако, мои дорогие гости и любимые друзья, — произнес он, встрепенувшись. — Вы не подумайте, что я жалуюсь на свою судьбу. Потому что, закончив свою миссию в истории, эти развалины сегодня самое прекрасное место для возрождения. Я хочу вам сообщить превосходную новость. Здесь будет открыт Новый турецкий театр!

Эти последние слова находящиеся в конце стола артисты встретили дружными аплодисментами. Сидящие рядом с господином Серветом сановники ответили на эти рукоплескания легкими кивками и слабой улыбкой.

На этот раз господин Сервет со слезами на глазах и голосом, иногда срывающимся до писка, обратился к ним:

— Вы оказали нам честь своим присутствием на нашем скромном банкете в честь открытия Нового турецкого театра. Друзья и члены моей семьи самые старые завсегдатаи этого особняка. Вы очень хорошо помните, что я с малых лет предчувствовал, что театр — это школа благовоспитанности и нравственности. Моя семья много билась, стараясь избавить меня от этой любви. Однако эта любовь в сердце никогда не погаснет. Самые лучшие учителя того времени давали мне уроки, а я в это время думал о Мольере и Шекспире. Ночью, перепрыгивая через каменную стену «Галатасарая Султанасы», я убегал в театр. Поэтому бесчисленное количество раз был наказан. Вы хорошо помните, что однажды отец даже отправил меня из-за этой любви в ссылку в наше имение в Халепе. Однако ничто меня не сбило с этого пути. Может, немного поздно, но в конце концов я достиг своей цели. А успех Нового турецкого театра, без сомнения, развеселит и их души.

Люди на другом конце стола аплодировали этой тираде, а драгоценные гости сидели с все больше вытягивающимися лицами и помутневшими от злости глазами и молчали. Только находящийся рядом со мной и щелкавший, как деревянными тапочками для хамама, вставной челюстью мускулистый бывший паша, словно говоря: «Да покарает тебя Аллах», ехидно улыбался.

После столь напыщенной речи господин Сервет перешел к программе. Он долго ругал Дарюльбедаи.

— Мэр города Джемиль-паша начал очень хорошее дело. Однако очень жаль, что довести его до конца не смог. В первые годы среди управления был один добропорядочный человек, мой друг детства — ныне покойный Решат Рыдван. Этот уважаемый театрал, умерев в рассвете лет, не успел передать «Дарюльбедаи» в хорошие, знающие свое дело руки, и это благое намерение превратилось в «тащи, что плохо лежит». Я не буду произносить длинную речь о том, что нам предстоит с вами делать, дабы не наводить на вас скуку. Но, что бы мы ни предпринимали, мы должны сделать это во много раз лучше, чем в «Дарюльбедаи». Главными ценностями в Новом турецком театре будут только искусство, мастерство и талант.

Когда господин Сервет представлял новым гостям своих сослуживцев и во главе всех их меня, мне показалось, что люстра, положение которой на треснувшем потолке мне с самого начала не нравилось, свалилась мне на голову. Сидящий рядом со мной мускулистый паша повернул голову в мою сторону. Его взгляд нельзя было забыть. Я точно так же смотрел той ночью на глупости господина Сервета.

Наконец все закончилось. Провожая почтенных гостей до дверей, я стал свидетелем того, как мускулистый паша, не заметив меня сзади, говорил своему соседу:

— Софу Сейфуллах-паша и вправду был прорицателем. Он всегда говорил, что этот негодный мальчишка разрушит мой дом.

Глава девятая

Перейду теперь к экзамену. В мощеном дворике, тянувшемся до сада на женской половине особняка, нас ждала, можно сказать, устрашающая толпа. После того как проводили гостей, мы все вместе прошли сквозь эту толпу и направились в комнату для адъютантов, находящуюся в домике напротив. В тот момент это была комната режиссера. У дверей нас ждал араб в сюртуке, в полах которого заплетались его кривые ноги, с длинными седыми волосами, доходившими почти до поясницы.

— Дядька ходжи, мы заняты. Никого не впускай! — сказал ему господин Сервет.

Дядька ходжи был самым старым работником. Интересно, сколько могло ему быть лет, если он еще при Садразате Ниязи-паше был унтер-офицером? Потом с Софу Сейфуллахом-пашой, который был в то время ответственным за доставку денег и подарков в Мекку, поехал туда, где и получил титул ходжи. А сейчас, постарев, он исполнял обязанности дворецкого при Новом турецком театре.

Мы пригласили для проведения экзамена несколько сценаристов, учителя литературы и одного из газетных критиков. Другой не смог остаться, потому что должен был написать статью о муниципалитете и порте. После пятнадцатиминутного совещания комиссия вышла из комнаты режиссера и опять с той же торжественностью проследовала в сторону сада, где должен был проводиться экзамен.

Из ожидавших на улице желающих попасть на экзамен большинство оказались молодые ребята. К тому же и основным нашим условием была молодость и хорошее образование. Однако среди них были и пожилые и даже, как мне показалось издали, несколько актеров театра импровизации. Кто знает, на что они надеялись, ожидая здесь. Среди них имелся даже маленький горбун… До банкета, видя как один из наших людей издеваясь, гонял его от дверей, мое сердце не выдержало, и я сказал: