Добывайки

— Под?

— Да. Даже имена у них звучали неправильно. Они думали, что у них собственные имена, непохожие на человеческие, но вы сразу слыша­ли, что и имена взяты ими у людей. Даже у дядюшки Хендрири и его дочки Эглтины. Все, что они имели, было добыто у людей, у них не было ничего собственного. Ничего. И при этом они были очень обид­чивы и очень высокого о себе мнения и думали, что они хозяева Земли.

— Не понимаю.

— Они думали, что мы, люди, созданы только для того, чтобы испол­нять черную работу… великаны, предоставленные в их распоряжение. Во всяком случае, так они говорили друг другу. Но брат утверждал, что в глубине души они боялись. Он считал, что от этого они и сделались такими маленькими. От страха. С каждым поколением они становились меньше и меньше и прятались все глубже и глубже. В давние времена здесь, в Англии, наши предки рассказывали много историй о «маленьком народце» (Так в Англии называли эльфов.) .

— Да, я знаю, — отозвалась Кейт.

— В наши дни, — неторопливо продолжала миссис Мей, — если они и существуют, то найти их можно, вероятно, только в старых, спокойных домах, далеко от больших городов и шума, в домах, где жизнь идет по установившемуся раз и навсегда порядку. Порядок для них — порука без­опасности; им очень важно знать, в какие комнаты можно заходить и ког­да. Они не останутся надолго в доме, где живут неаккуратные взрослые, непослушные дети и домашние животные.

Тот старый дом был, конечно, для них идеальным… хотя некоторые из них считали, что он чуть-чуть холодноват и слишком пуст. Тетя Софи была прикована к постели, после того как упала с лошади во время охоты лет двадцать назад. А кроме нее там были только миссис Драйвер, эконом­ка и кухарка, да Крэмпфирл, садовник. Изредка появлялась на короткое время какая-нибудь служанка. И все. Когда мой брат приехал туда, ему еще долго пришлось лежать в постели, и первое время добывайки, по-ви­димому, не знали о его существовании.

Он спал в бывшей детской, за классной комнатой. В то время классной комнатой больше не пользовались, мебель стояла в чехлах, и там было полно всякого старья: сундуки и сундучки всех размеров, сломанная швейная машина, парта, портновский манекен, стол и несколько стульев, пианола; дети, которые когда-то на ней играли — дети тети Софи, — уже давно выросли, женились, вышли замуж, умерли или разъехались по све­ту. Дверь между детской и классной комнатами всегда стояла открыто настежь, и с кровати брату была видна большая картина над камином, изображавшая битву при Ватерлоо, и на стене в углу — шкафчик со стек­лянными дверцами, в котором стоял на полках кукольный сервиз, очень старый и хрупкий. Если дверь из классной комнаты тоже оставляли от­крытой, он видел освещенный коридор, который вел к лестнице. Каждый день под вечер на площадке лестницы появлялась миссис Драйвер с под­носом в руках, где лежало печенье и стоял высокий граненый графин с доброй старой мадерой. Она несла его в спальню тети Софи и на обрат­ном пути прикручивала газовый рожок в коридоре, так что оставался лишь маленький голубой язычок, а затем, тяжело ступая, медленно спу­скалась по лестнице и исчезала внизу.

Там, внизу, в холле, стояли часы, и всю ночь мальчик слышал, как они отбивают время. Это были высокие напольные часы, куранты, очень старые.

Каждый месяц в дом приходил мистер Фрит из Лейтон-Баззард и за­водил их, как это раньше делал его отец, а еще раньше — дед. Говори­ли (а мистер Фрит знал это наверняка), что за восемьдесят лет часы ни ра­зу не остановились, и можно было предположить, что они ни разу не оста­навливались и до того. Главное было — не сдвигать их с места. Стена за курантами была обшита дубовой панелью, а пол из плитняка так стерся от частого мытья за все эти годы, что часы, говорил мне брат, стояли слов­но на каменной платформе.

А под курантами в самом низу дубовой панели была дырочка…

Глава вторая

Это была дыра Пода… ворота в его крепость… вход в его дом. Не думайте, что дом был поблизости от часов, вовсе нет. К нему вели длинные, темные и пыльные переходы с деревян­ными дверцами между балками и металлическими воротца­ми против мышей. Чего только не использовал Под для этих воротец — створку складной терки, крышку от шкатулочки для монет, квадратные кусочки дырчатого цинка от старого ящика для хранения мяса, проволочную хлопушку для мух… «Я вовсе не боюсь мы­шей, — не раз говорила Хомили, — но я не выношу их запаха». Напрас­но Арриэтта просила позволить ей завести мышку, маленького мышоноч­ка, которого она выкормила бы с рук… «как Эглтина». Хомили сразу же начинала грохотать крышками от кастрюль и восклицала: «И вспомни, что с ней случилось!» — «Что? — всякий раз спрашивала Арриэтта. — Что случилось с Эглтиной?» Но на это никто не давал ей ответа.

Только Под знал дорогу к дыре под часами — не дорога, а настоящий лабиринт. Только Под умел открывать воротца. На них были сложные задвижки-застежки, сделанные из заколок для волос и французских була­вок, и только Под знал их секрет. Его жена и дочка вели жизнь без тревог и забот в уютной квартирке под кухней, далеко от опасностей, которыми мог грозить дом над их головой. В кирпичной стене ниже уровня кухонного пола была решетка, сквозь которую Арриэтте был виден сад — кусочек гравиевой дорожки и клумба, где весной цвели крокусы и куда ветер при­носил лепестки с цветущих деревьев. Позднее там расцветал куст азалии, и иногда прилетали огромные птицы… Они клевали что-то, ухаживали друг за другом, а порой дрались.

— Ну виданное ли это дело — часами сидеть и глазеть на птиц, — вор­чала Хомили. — А когда мне что-нибудь от тебя нужно, тебе всегда недосуг. В моем доме, у моих мамы и папы, не было никакой такой решет­ки, и слава богу! Ну-ка, сбегай принеси мне картошки.

Так она говорила и в тот день, когда, прикатив картофелину из кла­довой по пыльному проходу под половицами, Арриэтта сердито пнула ее ногой, так что картофелина влетела в кухню, где Хомили стояла, накло­нившись над плитой.

— Да что это с тобой?! — сердито воскликнула Хомили, оборачиваясь к Арриэтте. — Еще немного, и я была бы в кастрюле с супом. И когда я го­ворю «картошки», я имею в виду «картошки», а не «картошку». Возьми-ка ножницы и отрежь мне ломтик.

— Откуда я знала, сколько тебе нужно, — пробормотала Арриэтта, а Хомили, возмущенно фыркнув, сняла с гвоздя на стене половинку сло­манных маникюрных ножниц и стала срезать картофельную кожуру.

— Ты погубила эту картофелину, — ворчливо сказала она. — Теперь ее нельзя будет откатить назад, раз я ее вскрыла.

— Подумаешь, важность, — сказала Арриэтта. — Да их там целая куча.

— Вы только послушайте ее! Целая куча! Ты понимаешь или нет, — серьезно и даже торжественно продолжала Хомили, откладывая «нож», — что твой отец рискует жизнью всякий раз, когда добывает картофель?!

— Я хотела сказать, что их целая куча у нас в кладовой.

— Ладно, что бы ты ни хотела сказать, не вертись у меня под нога­ми, — проговорила Хомили, снова принимаясь сновать по кухне, — мне надо готовить ужин.

Арриэтта вышла в столовую — там, в очаге, уже ярко пылал огонь, и комната выглядела весело и уютно. Хомили гордилась своей столовой. Стены ее были оклеены обрывками писем, найденных в мусорной корзине, и Хомили расположила их так, что строчки бежали сверху вниз вертикаль­ными полосками. На стенах висели разноцветные портреты королевы Вик­тории — марки, несколько лет назад добытые Подом из коробочки на бюро в кабинете. Там стояли лакированная, обитая внутри бархатом шкатулка для украшений, которая служила им стулом-ларем, и незаменимая в хо­зяйстве вещь — комод, сделанный из спичечных коробков. Там был покры­тый красной плюшевой скатертью круглый стол, который Под смастерил из деревянного донца коробочки для пилюль, взяв в качестве ножки рез­ную подставку от шахматного коня. (Пропажа этого коня в свое время вызвала большую суматоху в доме, когда старший сын тети Софи, неожи­данно приехавший к ней на несколько дней, пригласил викария «сразить­ся после обеда». Роза Пикхэтчет, служанка, заявила, что она немедленно от них уходит. Вскоре после этого обнаружилось, что недостает кое-каких других мелочей; с тех пор в дом не брали служанок, и миссис Драй­вер царствовала безраздельно.) Сам конь — так сказать, его бюст — стоял в углу на подставке-катушке; он выглядел очень изысканно и придавал комнате тот особый оттенок, который может дать только скульптура.