Страница 61 из 78
- Лика, это было здорово. – Максим подходит ко мне. – Ты обязательно должна выступать. Я хочу, чтобы ты сыграла с нами.
- Нет, Максим, прости. Я не могу.
- Почему, Лика?
- Я… ты же видишь, я в положении…
- Беременным нельзя выступать на сцене? Или у тебя лично какие-то противопоказания?
Он ввел меня в ступор. Никаких противопоказаний не было. Живот, конечно, уже был заметен, но не настолько, чтобы его нельзя было спрятать за удачным платьем, если бы я захотела скрыть этот факт. Но…
- Это тут ни при чём. Я не хочу выступать.
- Почему? – Максим смотрел с улыбкой, а я… меня почему-то это задело. Какая ему разница?
- Извини, ты бестактен.
Я встала из-за рояля, мне зааплодировали все посетители. Сделала легкий поклон и сбежала в дамскую комнату.
Я не хочу выступать. Действительно не хочу и всё. Странно ли это?
Странно, что раньше я не придавала этому значения. Мне нравилось то, что я могу учить детей. Нравилось играть в свое удовольствие. Кому-то нравится сцена, весь этот антураж, блеск софитов, публика. Я к этому равнодушна. Правда.
Раньше не придавала значения, а теперь… Теперь, наверное, не хочу выступать еще и потому, что Алексей сказал тогда.
Он ведь заподозрил во мне корысть, когда спрашивал, не хочу ли я стать знаменитой пианисткой! Он тогда еще думал, что я с ним не просто так. Что я хочу использовать его капитал и связи, чтобы стать звездой.
Господи, какой бред! И как больно…
Смотрю в окно на простуженный Питер. Моё какао остыло. Мне уже нужно идти. Но Инна сидит напротив. Кажется, она еще что-то говорила, но мне было все равно.
- Лика? Ты меня не слушала?
- Извините, нет. Мне… мне не важно, что у вас было. Не важно, что вы скажете. Мне пора идти.
- То есть ты к нему не вернешься? – Инна смотрит на меня пристально, пытаясь понять что-то. Может то, почему я ушла от богатого, красивого мужчины? Но… ведь она и сама сделала тоже самое?
- Зачем мне к нему возвращаться?
- Ну… судя по твоему виду, уж прости, твой мужчина и близко не так богат, как Александровский.
- А вы всё меряете только деньгами, да? Не думаете, что кому-то на деньги плевать?
- Я не думаю. Я в это не верю.
- Ну и зря. Всего хорошего.
- Подожди… Ты в курсе, что он развелся со мной?
Ёкнуло. Как бы я не хотела сказать обратное, но нет, моё бедное сердце все-таки дернулось. Замедлило ход, словно споткнулось, а потом побежало догонять вчерашний день…
- Я не слежу за его жизнью. Я ничего не знаю. Мне… мне все равно.
- Врёшь.
- Хорошо. Вру. Не все равно. Но это ничего не меняет. Ясно?
- Он же вроде любил тебя?
- Ключевое слово – вроде. Мне правда пора идти. У меня урок.
- Ты работаешь?
- А что? Вас это удивляет?
Решительно шагаю на неё, потому что она перекрывает мне путь к выходу.
- Еще минутка. Я ведь скажу ему, что видела тебя! Ничего не хочешь передать?
- Говорите, мне все равно. Обойдемся без передач. Или, если хотите, передайте пламенный привет. И скажите, пусть будет счастлив.
Выхожу. С трудом сглатываю – в горле ком, в глазах свербят непрошенные слезы.
Город на Неве такой большой, и надо же мне было встретить тут именно её!
Теперь Алексей узнает, что я замужем. Ха-ха! Вот и прекрасно, пусть знает! Только вот про ребенка не хочется, чтобы узнал, мало ли… Заподозрит, что малыш от него, начнет выяснять. Трепать нервы мне и моему несуществующему мужу.
Может, правда, выйти замуж за Максима? Он ведь мне не только место пианистки в своем небольшом оркестре предлагал…
На полном серьезе всю неделю об этом думаю.
А потом мне становится плохо. Прямо во время частного урока. Не знаю, что со мной, но почему-то в душе такая пустота, тяжесть. Вроде ничего не болит, но я… я дышать не могу. Задыхаюсь на полном серьезе, хотя раньше таких приступов не было. Мама ученицы вызывает «скорую», меня забирают в больницу. Больше всего боюсь потерять ребенка. Хотя второй триместр называют самым спокойным, но видимо не в моем случае.
К счастью, с малышом все в порядке. Да и со мной то же. Но меня оставляют на недельку, понаблюдать.
В клинике мне, как ни странно, спокойно. Стараюсь не слушать жутких разговоров про роды и патологии. И неожиданно задумываюсь о предложении Максима.
Неожиданно потому, что в зоне отдыха для тех, кто лежит на сохранении я вижу пианино.
Это кажется нереальным – но он там стоит! Я даже спрашиваю у доктора – откуда? Оказывается, заведующий отделением участвовал в каком-то эксперименте, влияние живой музыки на внутриутробное развитие плода. Пианино появилось для того, чтобы будущие мамочки могли послушать приходящих в отделение музыкантов. Это снова вызывает у меня удивление, но и этому находится объяснение.
– А в нашем отделении нет тяжелых, нет пациенток с травмами, в периоды, когда нет сезонных вирусов сюда даже посетителей пускают. Почему же не пригласить пианиста? – доктор явно заинтригован моим интересом, - а что вас, собственно, смущает? Вы против музыки?
- Я? – улыбаюсь, и вместо ответа сажусь за инструмент, пробую несколько аккордов – оно еще даже не расстроено!
Хочется сыграть что-то нежное, легкое, поднимающее настроение, сама собой на ум приходит мелодия.
«River flows in you», корейского композитора и пианиста Ли Рума. Кажется, её сейчас знают все. Начинаю мягко, ненавязчиво, понемногу набирая обороты, мелодия течет во мне, согревает. Кажется, поднимает меня на какую-то новую высоту, помогая забыть о моих проблемах, о бедах и горестях. И я забываю и забываюсь. Играю, ощущая силу, возникающую между мной и этим почти забытым тут инструментом, который, оказывается, способен на самом деле дарить радость…
Когда я заканчиваю, неожиданно для меня раздаются аплодисменты. А я ведь даже не заметила, как довольно просторную рекреацию заполнили пациентки.
- Еще… пожалуйста. – это говорит моя соседка по палате, Маша, она ждет тройню, постоянно плачет, боится, что не справится. Смотрю на неё и знаю, что буду играть.
Отрывочек из саундтрека к фильму «Амели» Яна Тьерсена. Потом играю что-то из Циммера.
Наверное, я немного странная пианистка, я люблю классику, да, очень. Но я прихожу в восторг от того, что и современная музыка вызывает у людей такие эмоции.
На следующий день меня снова просят сыграть. А потом еще.
Я получаю удовольствие от игры.
Игра на фортепиано меня возрождает. Я отключаюсь, могу думать о том, что со мной случилось как-то отрешенно. Не обвиняя никого. Не страдая.
Он ведь просто играл со мной, да? Играл в любовь. Ему было так увлекательно в неё играть. Конечно, он ведь играл на самом совершенном инструменте. На моей душе. Играл, извлекая из моего сердца самые звонкие ноты. Складывая их в красивую мелодию. Наслаждаясь ею. Ему хотелось еще и еще. Больше звука, сильнее, мощнее. Он не заметил, как инструмент стал расстраиваться. А когда понял, что звук уже не тот, решил просто избавиться от несовершенной игрушки.
Не задумываясь, что это именно он её сломал.
Но игрушка ведь тоже хороша? Ей очень нравилось, что на ней играют. Ей хотелось достичь вершины. Хотелось исполнить такую музыку, которой не было ни у кого. Она не заметила, как растянулись струны, как рассохлась дека, как стали западать некоторые клавиши… ей стоило попросить музыканта остановиться. Сделать паузу. Дать ей отдохнуть, что бы она пришла в форму.
Просто послушать друг друга. Просто сказать правду.
Но музыкант оказался жесток. А инструмент глуп.
Вот и вся сказка о любви…
Меня выписывают, и все отделение просит прийти еще раз, дать концерт.
И я соглашаюсь.
А потом Максим приезжает в гости, с корзиной фруктов и трагичной для него новостью.
- Лика, беда. Мой пианист упал, сломал ногу. А у нас серия концертов. Я не знаю к кому обратиться, и…
- Да.
- Что?
- Да, да, я готова. Я сыграю.
Он, похоже, ошарашен еще больше, чем я. Думал, ему придется уговаривать, умолять.