Страница 36 из 98
Это был тест, и я его провалила. Ужасно.
— Ты что-нибудь ела? — спросил он меня по телефону.
Нет.
— Да. — От этой лжи у меня начался зуд. Я посмотрела на свой аквариум с рыбкой, где на самом верху плавал Генри. Белое пятно. — Генри умер.
— Интересный переход. Ты его съела?
— Заткнись.
Мое сердце стало нежнее в его отсутствие, что было прискорбно, потому что это лишь породило все мои страхи.
Это началось через три ночи после его отъезда. Я не бегала весь день, мое тело было беспокойным, поэтому я взяла в руки кисть и отправилась в местечко, ожидающее своей покраски.
Где-то около трех часов ночи я отошла посмотреть, что у меня получилось, и почувствовала, как меня пронзило осознание. Руки Шесть. Я нарисовала их. Они были пестрыми, но это были теплые цвета — бежевые, коричневые и темно-бордовые. Таким я его и видела. Теплое пятно, удерживающее меня.
Я не влюбилась в Шесть так, как вы читали об этом в книгах. Падение подразумевает плавный переход от стояния к отсутствию, но в том, как я полюбила Шесть, не было ничего плавного. Не было никакого приземления на дно; я просто застряла. Слова путаются у меня в горле, сердце колотится. Я была ребенком, держащим что-то драгоценное, хрупкое и опасное — то, о чем я не была готова заботиться.
Любовь к Шесть не была постепенной, она была внезапной. Была тишина, а затем раздался шум, громкий, пульсирующий шум. Не было никакой настройки, никакого предупреждения, никакого намека на то, что должно произойти.
Это просто случилось, когда я смотрела на эту картину. Словно парад в моем сердце, буря в моей душе. Это было не падение, это был взрыв, уничтоживший мою жизнь.
То, что было ничем, стало всем.
Любовь зажала меня в тиски. Я знала, что не могу сказать ему.
Меня любили и отпускали миллион раз до Шесть, но любовь к нему была настолько велика, что я была уверена, что не смогу ее вынести. Не в одиночку. И если он отпустит меня, эта любовь поглотит меня, задушит меня.
Я сидела на полу, когда он появился. Он бросил свои сумки на пол и поднял пластиковый пакет, в котором была еще одна оранжевая золотая рыбка. В другом у него была какая-то еда. Она вкусно пахла, и я поняла, что ничего не ела в тот день.
Он исчез в ванной с мертвым Генри и вернулся, почистив аквариум и наполнив его. Я наблюдала, как он поместил золотую рыбку в пластиковом пакете в аквариум.
— Генри Четвертый, — с гордостью сказал он и принялся за пакеты с едой.
Пока Шесть уезжал на работу, я уже успела завести несколько рыбок. Я была дерьмовым владельцем домашних животных. И я позволяла Шесть продолжать заменять моих мертвых золотых рыбок, пока я делала вид, что мне все равно.
Но я не притворялась, когда речь шла о моих чувствах к Шесть, о том, что произошло между нами. Я знала, что он любит меня, потому что, хотя мне нравилось время от времени делать вид, что я его не замечаю, нельзя было отрицать, что какая-то часть того, что я чувствовала, отзывалась и в нем.
Я была обеспокоена. Когда он был в городе, Шесть почти каждую ночь ночевал в моей квартире. Когда он не был в разъездах, мы вместе выполняли работу, подсознательно строили совместные планы, создавая видимость нормальной жизни между нами.
Но я негодовала. Меня возмущало, что он спокойно заменял мне золотую рыбку, как будто ожидал, что я не смогу справиться со смертью своей гребаной домашней рыбки. Он разгружал меня еще до того, как чувство вины успевало поселиться в моем доме. Я возмущалась любовью к нему, которую я наконец-то, молча, признала, возмущалась тем, какой нуждающейся она меня сделала.
Но больше всего меня возмущало то, что из-за своей любви я чувствовала себя совершенно неполноценной. Шесть мог залечить мои раны, дать мне работу, сохранить крышу над головой, кормить меня ужином. А что могла сделать я? Ничего, кроме как дарить ему любовь, которая была испорчена и лишь малая часть — честна.
— Здесь пахнет сигаретами. — Он внимательно посмотрел на меня.
— Я не бросала, если ты на это намекаешь.
— Я тебя об этом не просил. — Его глаза сузились. — Ты бегала?
Было гораздо труднее лгать ему, когда он рассматривал меня под микроскопом. Поэтому я неопределенно пожала плечами.
Он поцеловал меня, поставил тарелку с едой и сказал:
— Мне нужно принять душ.
Когда в ванной потекла вода, я достала спрятанный пакетик, который купила несколько дней назад на контрабандные купюры, и сделала линию на гладкой столешнице стола Шесть, быстро вдохнула и вытерла стол, чтобы скрыть любые свидетельства того, что я сделала. Я забила его таблеткой, которую стащила у Джерри, — что-то маленькое и синее, но гарантированно заглушающее голоса в моей голове.
К тому времени, когда он вышел из ванной, я была покрыта до локтей дюжиной цветов краски. Он подошел ко мне сзади, восхищаясь тем, что я делаю. Я была под кайфом, но все равно знала, когда его тело напряглось, когда его голова наклонилась, он понял, что я больше не трезва.
— Ты под кайфом, — вздохнул он. Я проигнорировала то, как его разочарование защемило мое сердце.
— Да, — подтвердила я, судорожно кивая головой. Я провела пальцами, смешивая цвета, и опустила руку на холст. Его пальцы схватили меня за подбородок, потянули, пытаясь заставить посмотреть на него. Я сопротивлялась безрезультатно, так как ему не потребовалось особых усилий, чтобы развернуть меня.
Он обхватил мое лицо руками, мозоли впились в мои скулы.
— Что на этот раз, Мира?
Ты любишь меня.
Я знаю, что любишь.
Скажи мне, что любишь меня, скажи мне, скажи мне.
Я одна, и мне нужно, чтобы ты сказал, что любишь меня.
Голоса в моей голове стали громче, а не тише, после того как я проглотила таблетку.
— Скажи, что любишь меня, — выпалила я.
Я ожидала, что он будет шокирован. Я ожидала отрицания. Но я получила нечто другое.
— Не скажу.
Комната была яркой, разноцветной в моем безумии.
— Скажи мне. — Кокаин пронесся через мою систему, заставляя меня прижаться к нему, заставляя меня хихикать.
— Нет.
Я толкнула его, отпихивая к стене.
— Скажи мне. — Я сильно закашлялась у его груди, сжимая его рубашку крепкими кулаками. — Скажи мне, — сказала я снова, громче, но мой голос был надломлен. Мои кулаки стали крепче, злее. Я отвела одну руку назад и сильно ударила его в грудь. — Скажи мне, черт возьми! — крикнула я.
Я ударила его снова, и хотя какая-то часть моего подсознания знала, что это неправильно, я не могла остановиться. Я била его снова и снова, пока его руки не сомкнулись вокруг моих запястий, и он тихо сказал:
— Прекрати.
— Я знаю, что ты чувствуешь это. — Я почувствовала, как мои губы приоткрылись, а глаза наполовину закрылись.
— Тогда почему ты хочешь, чтобы я это сказал?
Потому что я одна.
Потому что я не хочу, чтобы ты любил меня.
Потому что я люблю тебя.
Потому что все болит.
На мгновение я прижалась к его груди. Я держалась за него, голова кружилась, когда я пыталась поймать одну из мыслей, быстро проносящихся в моей голове.
— Потому что я не хочу быть одна.
Я так одинока.
Я нелюбима.
Я нежеланна.
— Заткнись! — закричала я, обхватив голову руками, направляя свое разочарование на голоса в моей голове. — Заткнись! Заткнись! — Мое горло болело, голова раскалывалась, кулаки болели так, словно я колотила по стальной стене. Я отпрянула от его груди, а затем врезалась в него головой, оттолкнув его на несколько шагов назад. Его руки сжали мои плечи.
— Опомнись, Мира, — приказал он, встряхивая меня. — Ты не можешь так разговаривать со мной, когда у тебя в голове облако кокса.
Не просто кокаина.
Что-то еще.
Я покачала головой, вперед-назад, снова и снова, хихиканье вспыхивало и распространялось, как щекотка, по всему моему телу. Я чувствовала себя одновременно беспокойной и напряженной, как гитарная струна, которую дергают и не отпускают, дергают и не отпускают. Мои пальцы скользнули по его груди, и я дернула рубашку, как гитару.