Страница 24 из 98
— Ты такая. Тебе нужен шум.
Когда я нырнула в душ, он снова принялся собирать осколки.
***
Шесть привел меня в свою квартиру.
— Ничего не трогай, — сказал он, снимая свою кожаную куртку и бросая ее на диван. Я провожала его глазами, оценивая то, как он, двигаясь по комнате, включает лампы на своем пути. Я подняла глаза, посмотрела на верхний свет, который остался выключенным, и последовала за ним на кухню.
Тогда как моя квартира была стандартной, со своими белыми стенами и скрипучими полами, квартира Шесть была темным деревом и тишиной, вспышки света по всей комнате освещали анклавы, но не все пространство. Я прошла к одной из его книжных полок, провела пальцами по книгам по военной истории и остановилась на фотографии женщины с темными волосами, держащей маленького ребенка. Они выглядели так же, как люди из его бумажника. Приготовившись к тому, что он снова проигнорирует меня, я спросила:
— Кто они?
Шесть посмотрела на фотографию, прежде чем снова посмотреть на меня. Он, казалось, некоторое время боролся, прежде чем сказать:
— Лидия и ее дочь.
— Семья? — не знаю почему, но вокруг моих слов крутилась ревность.
— Помимо моей матери, они самые близкие люди, которые у меня есть.
Он сделал паузу и посмотрел на меня.
— Друзья. Хорошие друзья.
— Ты хранишь их фотографию в своем бумажнике.
— Да.
Я кивнула и продолжила ходить по квартире, касаясь всего только потому, что Шесть сказал мне не делать этого.
— Она очень красивая маленькая девочка.
Шесть нахмурился и прошел мимо меня.
— Я вырос вместе с ее мамой.
— Они живут здесь?
— Нет.
Шесть, кажется, не хотел говорить о Лидии и маленькой девочке с невероятными глазами.
На стене висело несколько фотографий Шесть в военной форме, окруженного другими военнослужащими.
— Ты был в армии?
— Спецподразделение.
Я прочитала надпись на одной из более официальных фотографий.
— Уильям?
— Это мое имя. Я не отзываюсь на него.
— Ну, понятно.
На одной из фотографий снизу была нацарапана приписка.
Спасибо, что ты был моим шестым, сражение.
На кухне он вытащил два стакана и налил в каждый виски. Я подняла вверх два разведенных пальца в знак мира, потом щелкнула ими и повернула к себе.
Он поднял бровь, но налил еще немного в каждый стакан, прежде чем протянуть его мне.
Моя рука сжалась вокруг стакана, скользя холодными пальцами по его теплым, и он отпустил стакан, весь его вес упал мне на ладонь.
— Идем к столу, — сказал он, показывая за мою спину.
Рядом с маленьким столиком, на котором среди груды бумаг и фотографий стояла полная пепельница, аккуратной башенкой громоздились коробки.
Он опустился в одно из двух кресел и жестом пригласил меня сесть в другое. Он отхлебнул виски и со стуком поставил стакан на стол. Не глядя, он включил настольную лампу. Вишневое дерево вспыхнуло светом за мгновение до того, как он подвинул мне стопку фотографий.
— Клэр, — сказала я, мгновенно узнав ее. Ее черные волосы были собраны в шиньон, вокруг головы — шарф.
— Она уехала в Сиэтл.
Я взглянула ему в лицо и увидела, что он наблюдает за моей реакцией.
— А?
Я взяла виски и отхлебнула его так же, как Шесть, а через мгновение принялась вертеть его во рту.
Он забрал у меня фотографию.
— Наверное, хорошо, что ты посоветовала ей отправиться за ним в Сиэтл, — тихим голосом сказал он, глядя на фотографию, а потом на меня. — Ты немного ускорила события.
— А?
Он кивнул.
— Клэр удивила мою клиентку в ее доме. А потом Клэр порвала с Клэем.
Я разрезала кулаком воздух и подняла бокал.
— Вперед, команда.
Улыбка тронула его губы, но он не поддался.
— Мой клиент дал Клэю еще один шанс.
Я поставила стакан на стол.
— Оу.
— И на этот раз она наняла меня, чтобы проследить за ним тщательнее.
Шесть открыл папку, перевернул ее и высыпал фотографии на стол.
— Клэр была не единственной.
— Ну, ни хрена себе.
Меня это не удивило.
— У него всюду связи.
Шесть вытащил пачку сигарет, встряхнул ее, вытащил одну и сунул в рот. Я видела, как он нахмурился, похлопывая себя по лбу в поисках огонька.
Я сунула руку в карман пальто и бросила ему золотую зажигалку.
— Моя зажигалка.
— Моя зажигалка.
Его глаза метнулись ко мне, когда он закурил сигарету, пламя отбрасывало тени от его рук. В перерывах между затяжками он спросил:
— Ты можешь изобразить печаль?
Я положила руку на стол ладонью вверх и позволила ему бросить зажигалку в мою руку.
— Могу ли я изобразить печаль? — спросила я.
Он кивнул и вынул сигарету изо рта. Он выпустил дым через пространство между нами, и я вдохнула, позволяя ему покрыть мое горло, наклоняясь ближе к нему через дюймы, которые разделяли нас.
Он облизнул губы.
— Клэй питает слабость к печальным женщинам.
Я слушала, но мой разум был сосредоточен на его губах и волнительном запахе табака, наполнившим воздух.
— Я умею изображать грусть.
Наклонившись вперед, я выдернула сигарету из его губ и поднесла к своим. Я щелкнула кончиком языка по его кончику, пока вдыхала, позволяя вкусу задержаться.
— Ты что, выпрашиваешь у меня сигарету или пытаешься показать, как изображаешь грусть?
Он скрестил руки на груди и наклонился ближе ко мне, опершись на стол.
— Потому что если последнее, то у тебя не очень хорошо получается.
— Я умею играть печаль, доверься мне.
Его глаза скользнули по обнаженной коже моего запястья, но он даже не вздрогнул. Вместо этого он схватил мою руку чуть выше порезов и держал ее неподвижно.
Он смотрел на них без эмоций, не прикасаясь к ним, но я все равно чувствовала беспокойство в его руке. Я не выставляла их напоказ, но когда они обнажаются перед кем-то, я часто вижу, как вздрагивают их глаза, сжимаются челюсти. Я чувствовала смятение и, иногда отвращение. В глазах Шесть я не видела ничего из этого.
— Когда ты это сделала?
Я повернула запястье и посмотрела, но мне не нужно было физическое напоминание, чтобы вспомнить.
— Пару дней назад.
— Зачем?
На этот вопрос был миллион ответов, но поскольку Шесть не осуждал меня, я выбрала самый честный из них.
— Потому что иногда тебе нужно напоминать, что все можно вылечить.
Я говорила о своей голове, о сумасшедшей Мире, которая обитала там. Я затянулась сигаретой и наклонилась ближе, выдыхая дым изо рта в открытый рот Шесть.
С минуту он не двигался, то ли впитывая мои слова, то ли позволяя моему дыму омыть его губы, я не знаю. Но он меня услышал.
— Мне нужно, чтобы ты сыграла грусть.
— Тут эхо?
Под его острым взглядом я вздохнула.
— Хорошо, — согласилась я, испытывая странное удовлетворение от того, как он поднес сигарету к губам, зная, что еще несколько секунд назад она была в моих. Я откинулась назад, чувствуя, как пузырь вокруг нас в этот момент лопнул. — Почему ты не включаешь свет на потолке?
Шесть тоже откинулся назад, но все равно склонился ко мне.
— Потому что я не хочу, чтобы все было освещено.
— Я думала, ты предпочитаешь темноту.
— Если я предпочитаю темноту, зачем мне включать свет?
— Потому что мы не можем все время жить в темноте.
Клочья белого дыма скрывали его глаза от моего взгляда, но я знала, что он смотрит на меня.
— А какое у тебя оправдание?
— Оправдание?
— Ты обнимаешь тьму.
— Я безумна.
Это все, что я знала после множества часов терапии и дюжины диагнозов.
— Я не обнимаю тьму, это она обнимает меня.
Шесть взял пульт дистанционного управления и включил проигрыватель. Из динамиков полилась музыка, и он оставил ее. Он повернулся ко мне с распростертыми объятиями.
— Это твоя песня.
Это была песня «Killer Queen» от Queen. Я какое-то время слушала эту песню.
— Согласна.