Страница 5 из 46
Я ПОРАБОЩУ ЭТОТ ЖАЛКИЙ МИР.
Наваждение отступило быстро, так же резко, как и пришло, оставив горькое послевкусие пока еще смутного осознания расслоения разума. Я сойду с ума? Стану копией Кровавого бога? Исчезну как личность? Или мы сплавимся навечно с ним в единое целое?
Я медленно поднимаюсь с земли, привыкая к новому телу.
Первый шаг. Я почти падаю, но успеваю вцепиться в стену.
Второй.
Ноги предательски дрожат. Откуда этот тремор, если я уже мертв?
Восемь ломаных шагов до двери растянулись на четырнадцать с половиной минут. Я оперся на железный лист всем своим весом. Было не заперто.
Тяжелые темные капли срывались с мрачных небес, затянутых серыми клочьями облаков, загородившими дневное светило. Они барабанили по крышам домов, грязному асфальту, скапливались в хлюпающие под подошвами лужи. Завыли собаки.
Шел кровавый дождь.
Глава 4. Голод
Занимательный факт.
Каждую секунду в мире умирает человек. Точнее, если углубиться в статистику и более точные данные, 1,78 человека. Округлим в меньшую сторону. Один человек. Чей-то отец, брат, сын, абсолютно незнакомый и ничем не примечательный тип, конченная гнида или проверенный огнем, водой, медными трубами, Адом и Израилем кореш. Плюс-минус около половины центнера мертвечины — может больше, может меньше. И где-то полтора метра ростом, общемировая планка пока что колеблется в районе ста шестидесяти двух сантиметров. С моими шпалообразными габаритами в метр девяносто три, как-то слабо вериться, что большая часть человечества настолько мелкая, но тем не менее.
Вернемся к показателям смертности.
Каждую секунду в мире становится на один труп больше, опять же по статистике, не беря во внимание иные факторы. Каждый твой вздох, каждая мысль, пролетевшая в твоем черепе — и кто-то умер. По твоей вине или нет уже не важно. Он уже кусок остывающего мяса. Оптимистично, не правда ли? Мы не знаем их имен, мы не слышали их голосов, мы не видели их лиц и мы не ведаем, что творилось в их головах, но они уже мертвы.
Сто семь смертей в минуту.
Сто, мать его, семь человек. В минуту.
Сто семь человек, которые будучи учеными могли создать лекарство от до этого момента неизлечимой болезни.
Сто семь человек, которые могли растить детей или только начинать обзаводиться семьей.
Около сотни не слишком заботящихся о физическом состоянии человек, даже с банальными кухонными ножами смогут отправить на тот свет весьма впечатляющее количество себе подобных, особенно если будут грамотно координировать свои действия.
Шесть тысяч триста девяносто смертей в час.
Что могут сделать шесть с половиной тысяч человек? Пугающе много.
Сто пятьдесят три тысячи смертей каждый день. Каждый гребаный день.
Пятьдесят шесть миллионов смертей в год.
Сколько человек преданы земле?
Сколько сожжены в печах крематориев, пламени пожарищ или погребальных кострах?
Еще один крайне занимательный факт — на планете Земля по самым приблизительным и неподтвержденным расчетам умерло около ста миллиардов представителей вида "Homo Sapiens".
Вопрос. Кто-нибудь задавался мыслью, навязчивой, безумной, неосуществимой и в некоторой степени параноидально-шизофренической — что если они вернутся?
Что если в какой-то момент человеческой истории мертвецы восстанут из своих могил? Далеко не все, только те, чьи тела еще сохранили возможность передвигаться, но тем не менее это вполне ощутимо качнет более или менее устоявшийся мировой экономически-социальный баланс.
И нет, это не очередной повод травить баянистые шутейки навроде "Возвращение к жизни часто зависит от места действия. Воскрес в Иерусалиме — чудо. Воскрес в Голливуде — зомби". Когда человек умрет, его труп вскроют, выдадут справку о причине смерти, отпоют, заколотят в деревянный ящик, после чего зароют на два метра под землю и если он после вышеперечисленного внезапно вернется к себе домой, к оплакивающим его родным… если повезет и этот случай вызовет внимание журналистов — кто-то определенно неплохо так наварится.
А если вернутся двое? Трое? Пятеро? Десяток?
Заставляющие напрягаться сенсации. Недавно упокоенные вновь начинают ходить по земле, ведомые смазанными смертью обрывками воспоминаний и раздробленной личностью. И с каждым днем на свет вылезают все новые и новые существа, когда-то бывшие людьми. Чем больше проходит времени — тем более древние останки пропитываются Тьмой, дабы гремя рассохшимися костями нести ужас и смерть, и тем больше меняется "свежачок", одержимый звериной жаждой крови и плоти. Они меняют форму и размеры, теряют последние очертания чего-то человекоподобного и вызывают приступы дикого панического ужаса у каждого, кто будет иметь наглость или неосторожность воззриться на них дольше, чем на пару секунд. У некоторых будет пробуждаться разум, складываться в черепной коробке хаотичной мозаикой из бесчисленного количества фрагментов, а кто-то так и останется на уровне вечноголодного животного.
Блеклые тени себя прежних, бродящие по залитым густой тенью улицам, едва слышно шепча слова смысл большей части которых попросту не в силах понять.
Вот что такое Кровавый Ливень Носторгота. Некромантическое и черномагическое вмешательство божественного уровня в саму суть мира. Смерть целого пласта мироздания. Крайне занимательное зрелище, на мертвенный свет которого обязательно рано или поздно явятся падальщики Темных миров. Но эта смерть не будет мгновенной. Медленное угасание, стекающее кровью бессильно мечущейся в цепях жертвы на ритуальном алтаре. Живые, борющиеся за каждый новый вздох до самого конца, рано или поздно падают в кровавую грязь бездыханными трупами, дабы спустя неопределенное время восстать из нее кровожадными бестиями Преисподней, вырывающими глотки своих родственников, друзей и близких.
Капли крови, крови мертвых богов этого мира и гноя, вытекающего из злокачественных опухолей ткани материальности вмперемешку с метафизическим нечто, срывались с небосвода с тихим шелестом, походящим на заупокойную молитву. Люди на всех континентах поднимали головы вверх, в недоумении. И каждый из них теперь был отмечен печатью смерти. Даже в самом глубоком и неприступном бункере, в самом глухом участке лесополосы, на Эвересте и на дне Марианской впадины. Дождь — всего лишь физическое проявление, видимое и осязаемое, того, что окутало души всех живших, живущих и будущих жить в пределах этой версии планеты Земля. Наиболее свежие мертвецы зашевелились в своих гробах. Умершие недавно вздрогнули, выгибаясь от волны судорожных сокращений мышечных волокон. А в наиболее старых останках… в египетских пирамидах, в древних гробницах и вмурованных в кладку средневековых замков костях зародилось нечто, чему технократическая наука нашего общества попросту еще не дала названия, да и вряд ли подозревала о самом факте гипотетической возможности существования чего-то подобного.
Я стоял под струями дождя, прикрыв веки.
Кровь стекала по моему черепу, шее и одежде, потертым джинсам и темной мастерке с капюшоном, растекаясь по растрескавшемуся асфальту. Я чувствовал, как наполняюсь силой, той самой силой, от которой в квартирах уже начинают покрываться сединой наиболее впечатлительные и просто чувствительные к окружающему пространству люди.
И вместе с силой я чувствовал голод.
Вполне анатомически объяснимый голод человека не евшего несколько суток подряд и голод власти. Голод могущества. Голод возможностей.
Воспоминания Кровавого бога разжигали мой аппетит. Я знал на что сейчас был способен и знал что смогу делать, если насыщусь жизнью. Такой манящей, сладкой и отдающей расцветающим на вкусовых рецепторах непередаваемым привкусом.
Каждый шаг давался легче, чем предыдущий.
Доковылять к входу в ближайший подъезд, заново привыкая к телу.
Монолитная пластина входной двери. Оборванные объявления о покупке металлолома, старой электротехники и отключении горячей воды на несколько дней. Домофона не было уже года как три — бездонно-черное чрево, забитое пожеваными окурками самых дешманских сигарет. Напрячь мышцы, облепливающие плечевой сустав и предплечье. Такое простое движение дается с выворачивающим мозговое вещество наизнанку трудом. Подушечки пальцев бессильно соскальзывают по отполированной сотнями ладоней рукояти — круглого и тускло поблескивающего каплевидного шарика, напоследок мазнув когтями по металлу.