Моя (чужая) жена

— Ты не в том положении, чтобы ставить условия и возражать. Ты сделаешь все, как я сказал. Это еще не все.

— Что еще?

— Ты продашь всю свою недвижимость и пожертвуешь деньги в благотворительный фонд. Любой. Начнешь все с нуля. Город я выберу сам.

— Ты совсем больной? — закипает Игорь.

— Больной тут один — ты, — сужаю веки я. — Настолько больной, что много лет морочил голову моей жене! К тому же ты будешь не один.

— То есть? — непонимающе таращится на меня Игорь.

— Ты женишься.

— Чего-о-о?! На ком?

— На Марии. В конце концов, у вас общий ребенок. Она будет рада. Почти. Будешь жить с ней настоящей, — я саркастично выделяю последнее слово, — семьей. Без права на развод. Мои люди скоро доставят ее тебе в лучшем виде.

— Она меня шантажировала. И это она заложила меня и Катю заказчику, — выплевывает Игорь презрительно. — Я не женюсь на ней!

— Еще как женишься. В конце концов, ты много лет успешно изображал мужа, вот и продолжишь делать то же самое. Или отправишься в тюрьму на долгие годы. Ну так, что выберешь?

Игорь молчит, но по его поникшему виду я понимаю, что он не откажется. Перспектива сесть в тюрьму пугает его куда больше брака с Марией.

— Сейчас тебя отвезут собирать вещи и готовиться к отъезду. Не вздумай что-нибудь выкинуть, я тебя найду и уже не буду так добр.

При последнем слове у Игоря начинает дергаться уголок губ.

Так его и оставляю. Будь моя воля, он бы сел. Впрочем, брак с Марией станет тем еще испытанием и для него, и для нее.

По словам Кати, Маша мечтала о богатой жизни больше всего на свете. Ну, и Игоре в качестве того, кто обеспечит ей эту самую жизнь.

Что ж, Игоря она получит, вот только ее мечтам о богатстве сбыться не суждено. Уж я об этом позабочусь — выберу для них самый захудалый городишко, где ни о каком приличном заработке и речи быть не может.

Да и Игорь лишится всех своих связей, возможностей и тех же денег. Всего того, что хотел получить, когда согласился на роль мужа Кати. Если прибавить к этому жизнь с нелюбимой женщиной, то…

Они ежедневно будут наказывать себя сами, зная, чего лишились, и обвиняя в этом друг друга.

Катя

Я давлю на звонок, переминаясь с ноги на ногу.

— Может, еще спят? Все-таки еще рано. Хотя обычно в этом время уже встают…

— Откроют. Я рядом, ничего не бойся, — Руслан ободряюще сжимает мою вторую ладонь.

Дверь и правда вскоре открывается, и вот на нас смотрят три пары глаз. Матери, отца и Вани. Я вспоминаю, что он как раз должен был вернуться из командировки. Что ж, вовремя, поговорю сразу со всеми.

— Заходи, — начинает отец и только сейчас замечает, что я не одна. — Кто это?

— Это мой муж, Руслан.

— Как это муж? — пятится мама. — Ты ведь не развелась?

— Это Катя не развелась, — поджимаю губы я, ледяным тоном добавляю: — Но вам ведь прекрасно известно, что я не Катя, а вы мне не семья. Поговорим?

Я не жду приглашения, захожу внутрь, и родители сторонятся с бледными лицами. Ваня морщится, смотрит на меня виновато, отводит взгляд.

Я прохожу в зал, и псведородственники вынужденно тащатся за мной, дружно садятся на диван, периодически пялясь на Руслана, который стоит в дверном проеме.

— Как ты узнала? — ошарашенно хлопает ресницами мама. — Когда? Тебе что, Игорь сказал?

— Нет, я узнала не от Игоря, — начинаю я, пытаясь унять охватившую мое тело дрожь. — Как именно, неважно. Важно другое: заказчика больше нет. Бояться вам больше нечего. Кстати, меня зовут Ольга, если вам вдруг интересно. Ваш Борис Евгеньевич украл меня у Руслана и скрывал много лет. С вашей помощью!

— Ольга… — негромко повторяет отец себе под нос. — Мы не знали, он сказал нам совсем другое.

— Кто бы сомневался, — скрещиваю я руки на груди. — Я хочу понять, почему вы согласились? Зачем вам это было нужно? Вы ведь понимали, что дело нечисто, не могли не понимать!

Во рту пересыхает, и я облизываю губы, выжидающе глядя на тех, кого считала родителями.

Они молчат, словно воды в рот набрали.

— Ну же, — хмурюсь я, — скажите правду хотя бы сейчас.

— Я расскажу, — глухо говорит мать, — если ты пообещаешь не сообщать Маше.

Маше? Снова Маша? Хотя чему я удивляюсь.

— Хорошо, — киваю.

— Что ты уже знаешь? — подает голос отец, и я рассказываю.

— Ты знаешь почти все, — морщится мама. — Все так, Борис Евгеньевич вышел на нас в больнице. Все началось с Кати.

— Чем она болела?

— У нее была лейкемия. Она могла не дождаться операции по пересадке костного мозга, ведь у нас не было денег, чтобы врачи поторопились. Сама понимаешь, очереди и подходящего донора можно ждать месяцами. Борис Евгеньевич пообещал много денег, плюс ускорить процесс, найти донора. Оплатить все расходы. И мы согласились. Жизнь за жизнь. Мы бы на все пошли ради детей. У тебя есть дочь, и ты должна меня понять. Разве ты бы не сделала все ради нее?

Сделала бы, безусловно. Сердце щемит от затаенной обиды и боли, но я понимаю их мотивы. Кто его знает, как поступила бы я в такой ситуации? Воспитывать дочь столько лет и день за днем смотреть, как она угасает. Ужас. Такого и врагу не пожелаешь.

— За это, — продолжает мама, — нам нужно было взять тебя к нам четвертым ребенком, Борис Евгеньевич хотел сделать тебе документы.

— Но… — слова застревают в горле, — Катя ведь все равно умерла.

— Да, — по щеке матери катится слеза. — В этом не было вины Бориса Евгеньевича. Катино сердце не выдержало лечения, она не дождалась донора.

— И тогда просто обошлись без ложных документов, а я заняла ее место, — охаю я.

Но почему они не отказались, раз их дочь все равно не выжила? Спешу задать этот вопрос вслух:

— Одного не понимаю, если Катя умерла, почему вы не отказались?

— Потому что он помог не только ей. Он помог и Маше.

— Как это помог? Разве она болела? — вскидываю брови я.

— Твои воспоминания о пожаре хоть и ложь, потому что ты там не жила, но пожар у нас и правда был. Случился почти сразу после того, как слегла Катя, а с нами связался Борис Евгеньевич. Знаешь, говорят, молния в одно и то же место не бьет, а нас вот ударила.

— В смысле?

— Одна дочь при смерти, и вторая за малым не погибла. Пока мы были в больнице, а Иван на работе, Маша осталась дома одна, и начался пожар. У нее очень сильно обгорело лицо и живот. Мы метались из одной больницу в другую, разрывались между ней и Катей. А когда с лица Маши наконец сняли повязку, я там так и обмерла, — плачет мама. — Лицо моей девочки, моей красивой славной девочки исчезло.

Ноги перестают держать, и я опускаюсь в стоящее рядом с диваном кресло.

Это они что, согласились на лживую жизнь, чтобы подправить лицо Маши?

— Не надо нас осуждать, — замечает мой взгляд мама. — Ты сама знаешь, как несправедлива жизнь. Что с ней стало бы, не попроси мы Бориса Евгеньевича об операциях для нее? Ни работы бы у нее не было, ни мужа, ни деток. Какая ж это жизнь? Тем более мы уже согласились ради Кати. Сказали, что эти деньги Борис Евгеньевич может вычесть из той суммы, что планировал нам платить каждые два года.

Так вот почему они жили так небогато! Теперь все понятно. Они бы тоже начали получать деньги, как и Игорь, просто позже.

— Все получилось, и Маша стала даже красивее, чем прежде. Осталось так, несколько шрамов, и те скрыты волосами. Вот только Катя вскоре умерла, а отказаться мы уже не могли. Где нам было взять столько денег, чтобы вернуть их Борису Евгеньевичу? Квартиру и ту купил он. Нам даже жить было негде. К тому же он четко дал понять: либо мы возвращаем деньги, либо нам всем не поздоровится.

— И почему мне нельзя рассказывать об этом Маше? — недоумеваю я.

— Потому что она считает, что все было только ради Кати, что Борис Евгеньевич сильно потратился, и мы все равно должны ему баснословную сумму. Она не знает, сколько денег ушло на ее операции, думает, что их сделали в ожоговом центре. Мы не хотели, чтобы она всю жизнь жила с чувством вины и считала, что вся семья вынуждена притворяться только из-за нее.