Бывший моей соперницы

Смеюсь ей в лицо. Смеюсь в голос, чтобы она понимала, насколько неубедительно звучит.

— Врёшь ты, Надька, много. Но бездарно. Ты ведь дрожишь не от страха сейчас… Не от брезгливости… Так почему я не могу взять тебя снова?

— Прежде чем что-то брать, покажи, что взял презервативы.

Я безуспешно напрягаю растёкшиеся мозги.

А я их покупал? Не помню… Дело дрянь!

Но тело несговорчивой злючки, продолжающей даже полуголой смотреть на меня волком, слишком охренительно, чтоб их отсутствие стало аргументом.

— У меня нормальная реакция, — заверяю развязно, на ощупь начиная расстёгивать пуговицы на своей рубашке.

Пусть бесится. Это она от упрямства.

Ещё немного и продавлю.

— В каком месте нормальная? Ты еле на ногах стоишь! — Надя проявляет неожиданную прыть и, пользуясь, заминкой, толкает меня в грудь. — Прекрати... Я тебя не звала, слышишь? Проваливай или я закричу.

Мне хочется нагнуть её над столом. Жуть, как хочется. Но я не могу.

Одно выводить её на эмоции: возбуждать, дразнить, обламывать, и совсем другое — доводить до жести. Край, на котором мы балансируем слишком скользкий, один неосторожный шаг и привет обитателям дна.

Надька добегает до двери, когда я перехватываю её за руку и крепко прижимаю к себе.

— Будут тебе презервативы, — цежу сквозь зубы. Зависаю взглядом на приоткрытых губах.

Смотрю… Смотрю… И вижу же, что саму аж шатает, так хочется. Но целовать не рискую.

Меня же потом и под дулом отсюда не сдвинешь.

Чёртова истеричка…

Резко отрываю её от себя и выхожу в трезвящую прохладу ночи. За спиной незамедлительно щёлкает замок. Один… Второй…

Вот, значит, как, Надюш? Запираешься на все какие есть засовы?

С полчаса пинаю тополиный пух, с ненавистью глядя на все попадающиеся по пути аптеки. Вот это да. Вот это я повёлся! Кинула как лоха!

Фиалка, несмотря на цвет волос, совсем не дура. Со мной упрямством, конечно, не потягается, но в целом держится вполне достойно. Сумела подловить как школьника!

Череп раскалывается. В паху всё чугуном звенит и ломит. Расслабился, называется!

И с концами уйти упрямство не позволяет, и что сказать не знаю в своё оправдание. Что я скажу? Что мне крышу рвёт уже сутки, или сколько мы там с ней знакомы? Что мне стыдно за своё поведение? Так мне не стыдно. Максимум стрёмно, что позволил себя облапошить.

Скрипнув зубами, разворачиваюсь в обратную сторону. Всё же сказать что-то нужно. Пусть за закрытой дверью начну, а там как пойдёт. Не привык я сдаваться.

Надин двор освещает тусклая лампочка. Ночь звенит тишиной. Я замедляю шаг, издалека разобрав голоса. Перед её и соседской калитками натянута общая бельевая верёвка. Помедлив, всё-таки останавливаюсь за влажным пододеяльником, из-за которого хорошо просматривается плетёное кресло у палисадника с созвездиями душистого табака.

Ума не приложу, что здесь забыл посреди ночи Солнцев. Один. В смысле без Иры. Зато Фиалка рядышком цветёт и пахнет!

Они о чём-то шепчутся наедине, и только последний дурак не прислушался бы.

Надя

Ремизов уже давно выматерился на мою дверь и свалил, а я продолжаю вжиматься в стену, укладываю в голове его визит и выводы напрашиваются неутешительные.

Первое. Ни один из ванильных мальчиков, когда-либо входивших в моё окружение, не смел хватать меня за волосы как норовистую лошадь под уздцы, без серьёзных рисков для здоровья. Не говоря уже о посягательствах на другие части тела…

Почему-то с Марком это не работает. Бесит, скот, аж не могу! Но позволяю. Как будто блок стоит! Ну и рефлекс, конечно, срабатывает. Организм не проведёшь. Он помнит, что если поддаться, то этот самый скот сделает всё, чтоб в голове стало волшебно пусто, а мышцы наутро приятно ломило. Вывод: ни один из знакомых мне пай-мальчиков, не дал мне почувствовать твёрдой руки.

Второе. Мне такого счастья не надо.

У меня дед бабке слова поперёк не скажет, отец живёт по маминой указке. И результат налицо — здоровые отношения, крепкие семьи. Уж насколько не от мира сего эта Ира, а тоже замуж собралась за лапочку Солнцева. Так что даже думать тут нечего, впредь буду следовать двум простым правилам:

Не связываться с Ремизовым, и не наживать себе проблем! Ну, постараться, по крайней мере.

Нечего быть рабыней предающего тела. Довела себя, что дрожу как чумная! Слабость в коленках жуткая, никак в себя не приду. А к Марку я не чувствую ничего особенного, пожалуй, только благодарность, что спас мой пьяный зад от приключений. И раздражение. Всё.

Стою ещё немного, вздыхаю и иду на кухню, раздумывая по пути, может подправить настроение бокалом вина? Всё равно не усну теперь. При Ремизове я потому и отказалась, что пить совсем не умею.

В голову бьёт моментально. По телу разливается приятный кураж. Прям хорошо, что при нём пить не стала, опять отдала бы контроль не голове, а заднице.

Стук в дверь, одновременно требовательный и показательно деликатный, бьёт по неудовлетворённым потребностям очень не вовремя. Я как раз вспоминаю, что неплохо бы одеться, раз уж лишила себя плотских утех. Но в основном сожалею о принятом решении. Алкоголь и Ремизов явно действуют заодно!

Дверь распахиваю всклокоченная и возбуждённая, с твёрдым намереньем наградить его за настойчивость. Разом меньше, разом больше — ничего не изменится. Прямо сейчас мне жизненно необходимы его твёрдая рука и наглость.

Но на пороге стоит растерянный Тим.

Внезапно.

— Ааа?.. Кхм … Я не вовремя? — Взгляд Солнцева скачет как чумной заяц, старательно огибая мои бесстыже выставленные напоказ прелести.

Нормально так сбила возбуждение. Напрочь.

— В моём доме ты всегда желанный гость, — мстительно адресую ему шальную улыбку. — Проходи, что ты как неродной.

— Надь, я, наверное, лучше завтра зайду…

— Куда? — Цепляю пальцем капюшон его толстовки. — Ты сейчас уйдёшь, а мне полночи гадать, зачем приходил? Или ты просто позлить меня хотел?

— Нет, конечно! Поговорить хотел… Только давай, на улице, — бормочет сбивчиво, ужом выскальзывая из толстовки, которую я продолжаю удерживать пальцем, как на крючке. — Накинь, замёрзнешь...

Ох ты ж, заботливый мой. Холодно, как же! Мои босые ступни на плитке скорее замёрзнут.

Ну да ладно. Всё же любопытство во мне побеждает. Послушно ныряю руками в рукава.

Тим сразу же вжикает молнией до самого моего подбородка. Помедлив секунду, ласково заправляет мои растрёпанные волосы за уши. В серых глазах что-то странное творится. Такое, словно ему меня… Жалко?

Дурак! Не надо мне сострадания! Себя пусть жалеет! Это не я лезу в хомут! Не я вливаюсь в семейку, где его место на коврике, или куда там определяют бедных родственников? У меня-то как раз всё шикарно… Ни в чём себе не отказываю: ни в развлечениях, ни в удовольствиях… А то, что глаза щиплет, так… Так совпало!

Я моргаю, перевожу взгляд на его кисть, там новая татуировка — вдоль вены надпись «Ира». Высвобождаюсь. Злость поднимается внутри такая, что даже касания неприятны. А ещё больше бесит то, что я ведь пару мгновений до этого всерьёз ждала раскаянья, как самая что ни на есть наивная овца!

— Зачем пришёл? — шлёпаю босыми ногами к клумбе, чтобы скрыть написанные на лице эмоции.

— Хотел убедиться, что ты Ире не враг.

— Прости? — выдыхаю ошарашенно.

А я ещё думала, что он меня уже ничем не удивит.

— Иногда женщины творят разные плохие вещи, чтобы испортить жизнь сопернице. Говорят из мести гадости или много чего другого... Тебе лучше знать, как там оно у вас бывает. — Тим разворачивает меня к себе и сжимает пальцами плечи. — Надь, повторюсь, моё к тебе отношение не изменилось. Мы были друг у друга первыми во всём. За столько лет родными друг другу стали, и этого не изменить. Я хотел бы услышать от тебя, что ты не держишь зла на Иру.

Вот, значит, кто его заботит.

Я очень стараюсь, чтобы тон меня не выдал.