Никогда с тобой

Соня ахает, когда я сжимаю ладонью ее грудь и одновременно с этим толкаюсь членом ей в промежность. Судя по едва различимой дрожи, что прокатывается по всему ее телу, попадаю куда нужно. И ей приятно. Пиздец просто. Я готов кончить в штаны лишь от того, как отзывчиво она дрожит и как с ее губ срываются стоны.

— Тан… — шепчет мое имя, когда смещаюсь с губ на шею, когда оставляю там яркие отметины.

Не знаю зачем. Никогда этой херней не страдал и не любил, когда что-то оставалось от других. Ни засосы, ни царапины — терпеть не мог, а ей — оставляю. Хочу, чтобы видела, чтобы смотрела, вспоминала. И знаю, что увидит он. Я определенно хуевый друг. Не тот, на кого можно положиться в трудную минуту, хотя, видит бог, я думал, что на меня — можно. Что в любой ситуации я горой за друзей. Всегда, что бы не произошло. С Романовой что-то не так. Никакие установки не работают, я просто напрочь на ней повернут.

— Тан… хватит…

Пытается меня отстранить, да только разве я в состоянии позволить? Затыкаю ей рот поцелуем, запечатываю снова, чтобы ничего не говорила, а сам смело проталкиваю руку между нашими телами. Прикасаюсь к ней между ног прямо через ткань штанов. Надавливаю, и она хрипло стонет. Пиздец, как она стонет. Крышу рвет на каждом выдохе.

— Доверься мне, — тихим шепотом ей на ухо. — Доверься, Сонь…

Говорю это и надеюсь, что оттолкнет. Давай же, Романова, прояви свой характер и не доверяй, мне нельзя, нельзя верить, но она кивает. Смотрит на меня как-то странно и кивает. Доверяет. Блядь…

Мне сносит крышу. Я снова ее целую. Хватаю за бедра руками и толкаю на себя. Чувствую, как она промежностью по всей длине члена проезжает и выгибается.

— Покатайся так… — настойчиво говорю в ее губы. — Так, как я сделал… двигайся. Будет круто, обещаю.

Сам едва понимаю, что говорю, просто хочу продлить те искры, которые реально сыпятся из глаз, когда прокатил так Романову.

Она мотает головой и застывает. Конечно, не делает так, как я просил.

— Ну же, — почти приказываю и снова повторяю движение.

Отстраняю Соню к коленям, а затем подтягиваю к себе. Медленно-медленно, чтобы она почувствовала, чтобы задрожала всем телом, чтобы отбросила все сомнения, раз уж не сбежала раньше. Не отказалась ведь? Значит, поздно давать заднюю. Слишком поздно. Я не разрешаю.

— Давай, малыш… тебе будет хорошо.

Я ликую, когда она повторяет движение уже сама. Без помощи моих рук. Чтобы не думала, впиваюсь в ее губы и ощущаю, как двигается. Медленно, как я и показал. Наши дыхания учащаются, поцелуй прерывается. Оба утыкаемся друг другу в плечо и просто оглушающе громко дышим. Я знаю, что она близка к разрядке и помогаю ей. Ускоряю темп, толкаясь бедрами навстречу. Соня охает и цепляется руками за мои плечи, а потом… потом она вскрикивает. Негромко, но я слышу и едва успеваю оттолкнуть ее на колени, достать из штанов член и кончить себе на живот, глядя на ее раскрасневшиеся щеки, опухшие от поцелуев губы и возбужденный взгляд.

Она ошарашенно смотрит на то, как струи спермы оседают на моей коже, заторможенно моргает, словно не может поверить, что это действительно произошло и никак не двигается. Продолжает сидеть на коленях, с опущенными по швам руками. Я успеваю достать влажные салфетки и вытереться, когда Романова, наконец, приходит в себя. Вначале неспешно ерзает на коленях, пытается перебраться на пассажирское сидение, но у нее не получается.

— Подожди, — командую и прячу член в трусы, застегивая следом штаны.

После этого что-то происходит. Что-то, чему я никак не могу дать определения. Она словно только сейчас осознает происходящее, начинает вырываться, когда я пытаюсь ей помочь и пересадить ее в пассажирское кресло.

— Отпусти! — вопит. — Отпусти меня.

Я убираю руки. Соня наклоняется, открывает дверцу с моей стороны и… выскакивает наружу, решительно шагая куда-то вперед. Когда понимаю, что она не собирается возвращаться, завожу двигатель и еду следом. Дальше действуют на автомате. Беру ее куртку и выпрыгиваю из авто, шагая за ней.

— Подожди! — кричу, но она лишь ускоривает шаг, а затем и вовсе срывается на бег.

Бежит по направлению трассы, но не успевает туда добраться, я ее догоняю и разворачиваю к себе.

— Отпусти! — вырывается. — Не трогай меня.

— Оденься, простудишься, — выдаю, хрен пойми зачем. Мне, так-то, наплевать, простудится она или нет. Абсолютно наплевать, так ведь?

— Господи, — выдыхает Соня, глядя на меня с ужасом. — Что ты наделал?

Иначе что? Но на ум ничего не приходит, даже когда она толкает кулачками мои плечи. И куртку, конечно же, не берет.

— Я наделал?! — отвечаю. — Кажется, ты была вполне не против и, клянусь, я бы трахнул тебя там, ты бы не отказала.

— Нет, — мотает головой, распахивая глаза в ужасе еще шире. — Нет!

— Да, блядь… Я бы выебал тебя, слышишь? Потому что ты хотела!

Она шлепает меня ладонью по лицу. Наверное, со всей силы, потому что кожа начинает гореть, но это херня в сравнении с тем, что творится внутри. Там — ураган самых разных эмоций.

Иначе… ты сдохнешь…

Слова вспоминаются только сейчас, когда внутри все неподконтрольно дрожит. Почему я не могу отключиться, как всегда перед заездом? Почему, блядь, сейчас, не выходит просто остыть и равнодушно смотреть на то, как она продолжает отдаляться.

Глава 38

Соня

Мне страшно… очень-очень страшно…

©Соня Романова

У меня шок! Я слабо соображаю, куда и зачем вообще иду. Просто шагаю вперед, подальше от машины, где… что? Боже, я даже определения случившемуся не могу дать. Грехопадение? Унижение? Слабость? Что со мной случилось? Это алкоголь? Уверена, что он! Я бы ни за что и никогда сама… никогда.

Шаг. Еще шаг. И еще. Я просто иду, ничего не слыша вокруг, пока крепкие руки не хватают меня за плечи и не разворачивают к себе.

— Отпусти! — кричу, наверное. Не слышу совсем себя, в голове такой гул и тело словно ватное. Ничего не соображаю. — Не трогай меня.

— Оденься, простудишься, — слова Тана долетают словно сквозь толщу воды.

Я несколько мгновений на него смотрю, как на привидение, а затем на меня шквалом обрушивается все случившееся. Не могу сказать, что я об этом забыла, но когда перед глазами возникает Тан, все заново чувствую. Каждое его касание помню, каждый хриплый выдох и…

— Господи, — выдаю с ужасом. — Что ты наделал?

Меня трясет. Впервые так себя чувствую. Разбитой, морально раздавленной. Физически ощущение, что меня переехал поезд, но при этом, если прислушаться, в теле такая легкость, я бы даже сказала слабость. И скорее она приятная, чем…

Мне страшно… очень-очень страшно от таких мыслей.

— Я наделал?! — срывается почти на крик. — Кажется, ты была вполне не против и, клянусь, я бы трахнул тебя там, ты бы не отказала.

— Нет, — я в ужасе распахиваю глаза.

Что он такое говорит? Я бы не позволила, конечно нет!

— Нет!

Меня иначе воспитывали. Отец, когда еще был жив, всегда твердил, что мальчикам нужно только одно, и я должна быть внимательной. Вообще, об этом наверное должна разговаривать мама, но у нас с ней хоть и были близкие отношения, о таком она умалчивала. Со мной говорил папа, и я его слушала. Парней обходила стороной, хоть в школе ко мне особо и не клеились. Встречаться предлагали, но я отказывала, не чувствуя взаимной симпатии.

Мы с Таном… никто друг другу. Мы не встречаемся, не испытываем взаимной симпатии. Он вообще меня ненавидит, а я… я не знаю! Не знаю, что к нему чувствую. Просто рядом с ним теряюсь. Не знаю, как себя вести и все позволяю ему на автомате.

— Да, блядь… Я бы выебал тебя, слышишь? Потому что ты хотела!

Я отшатываюсь от его слов, как от пощечины. Закрываю уши руками и разворачиваюсь, отдаляясь. Лучше идти пешком, честно, лучше пешком, чем с ним в одной машине.

Меня трясет от холода, пока шагаю. Куртка, которую Тан со злостью пихнул мне в руки, не помогает. Не согревает так сразу продрогшее уже до костей тело. Я кутаюсь плотнее и продолжаю шагать. Останавливаюсь, когда до дороги остается всего ничего. Туда идти страшно, а назад возвращаться некуда. С Таном в машину я не сяду. И ловить попутку не буду.