Несносная заложница

Она всхлипывает, стоит моим пальцам найти ее влажную глубину. Они играют с ней, дразнят, доводят до исступления.

Вера поворачивает голову в мою сторону, требуя поцелуя. Однако на поцелуи я крайне скуп и уж она-то с прошлого раза должна была усвоить этот урок. Умело уворачиваюсь, хватая ее за шею. Не больно, но достаточно чтобы зафиксировать и предотвратить последующие попытки. То, что мы спим второй раз, не дает ей привилегий.

— Давай, милый, — прерывисто шепчет, руками нащупывая ширинку.

Не так быстро, милая. У меня на тебя другие планы.

Разворачиваю ее к себе лицом, не сильно давлю на плечи, и она послушно опускается на колени.

— Он хочет ласки, — гляжу на нее сверху вниз.

— Тогда он ее получит, — растягивает на губах игровую бесстыдную улыбку.

Решительно тянется руками к ремню, с которым справляется ловко и быстро, расстегивает пуговицу и, слава яйцам, добирается до ширинки, после чего тянет бегунок вниз. Ее проворные шаловливые пальчики почти добрались к цели. Да, детка, еще немного…

И я готов к еще одной ночи без обязательств и условий, где чужда скромность и мораль, как…

— Тебе, кажется, звонят.

Черт!

— Секунду, — хриплю, достаю из заднего кармана телефон, принимаю вызов.

Вера так и остается сидеть на полу. Я ей подмигиваю, чтобы немного приободрить и отвечаю настойчивому нежеланному абоненту.

— Слушаю.

— Сына, — слышу знакомый самодовольный голос, тотчас же напрягаясь. И какого черта я не посмотрел, кто звонит? — Что ж ты про своего старика забыл? Не навещаешь, не звонишь, как в воду канул. А я тут сиди, да гадай, куда наследничек запропастился.

Это театр и пыль в глаза. Мы никогда не созванивались, чтобы просто поболтать. Исключительно по делу.

— Что-то срочное? Я занят.

— Знаю я, чем ты занят, — фыркает. — Пока ты телками стены обтираешь, эта гнида палки в колёса нам вставляет, — уже привычным грубым тоном цедит.

— Павлов? — сразу понимаю я, между тем застегивая ширинку и ремень под расстроенное сопение Веры.

— Он, шакалье рыло! — взрывается Мурчик. — Напролом попер, сучий потрох! Да я, таких как он, в девяносто втором за яйца на мосту подвешивал! Ультиматум мне поставил. Говорит, что если землю не отдам, то старому делу ход даст.

Теперь мне совершенно точно не до той, что кошкой трется о мою шею, осыпая жаркими провокационными поцелуями.

— Какому делу? — отодвигаю Веру. Нахожу куртку, натягиваю, пока девушка обиженно обжимает стену, уже без меня.

— Да мало-ли там этих дел! Че я каждое, что ли помню?! — он замолкает, а затем змеей шипит, — Ну, ничего-ничего, Андрюшка, поглядим, кто кого натянет. Ну, не дрейфь, сын, папка уже все порешал. Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал!

Это настораживает. Знаю, я его. И как решает - тоже прекрасно осведомлен.

— Что ты сделал?

Черт! Если он влез, то из этого дерьма не выплыть чистым.

— Дуй сюда мухой! — говорит, по-странному смеясь.

— Что. Ты. Сделал? — рычу, но он только громче хохочет и отключается.

Твою мать!

— Не в этот раз, детка, — бросаю взор на весьма недовольную Веру. — Мне пора.

Похоже, больше мне здесь ничего не обломится, и она это ясно дает понять, указывая рукой на дверь.

Пожав плечами, иду на выход. Сейчас у меня есть проблемы поважнее обиженной бабы. И одна из них, похоже, обдолбанный в сопли папаша.

С тех пор, как началась конкретная дележка территории с Лавровым (таким же «бизнесменом, как и Мурчик), он не просыхает. Пал Палыч Лавров известен тем же, чем и мой отец. Вор, мошенник, рэкетир. Ныне я говорю это без эмоций, принимая как должное. Однако в детстве всем врал, что мой папа космонавт. Папа.… Надо же, тогда я еще произносил это слово без отвращения. Возможно ли это, потому что до моих полных двенадцати я его видел исключительно на нескольких старых фотографиях, что мама хранила у себя под кроватью?! Он был слишком занят другими женщинами, и ему было не той, что всегда его ждала дома. Слишком любил ходить по краю, чтобы навещать своих сыновей, не боясь, что однажды, пойдя в школу, они могут не вернуться, а если вернуться, то только по частям.

Я прогоняю воспоминания многолетней давности. Слишком много воды утекло с тех пор. Да и вообще все, что связано с Мурчиком «слишком».

Я уже выезжаю с парковки, когда раздается очередной телефонный звонок. Несмотря на то, что номер не подписан, узнаю последние три цифры.

С папашей не договорился, решил через меня действовать, Павлов? Этот трюк не пройдет, неужели так и не дошло? Неохотно снимаю трубку.

— Тебе, мелкий говнюк, жить надоело?

Ничего себе заявочки!

— Я тебя живьем закопаю, понял?! Где она?

— Она? — удивляюсь. — Кто она?

— Моя дочь, сукин ты сын.

А, за это ты мне ответишь, Павлов.

— Почем мне знать? Я к вам в няньки не нанимался, — хмыкаю, а на деле до меня доходит… где она.

— Я от вашей забегаловки камня на камне не оставлю! И если ты думаешь, падаль, что сможешь меня шантажировать, то спешу развеять твои сомнения. Ты мне ее сам привезешь. Привезешь сегодня до полуночи, — убедительно, ни на йоту не сомневаясь, что так оно и будет, произносит.

— А если нет?

— То я тебя из-под земли достану, щенок. Достану, чтобы снова закопать.

Он отключается, а гоню, что есть мочи. Выжимаю педаль на полную, лихо закручивая руль на поворотах, чтобы уже через несколько минут остановится напротив «офиса» Мурчика.

У старого совсем башню сорвало! Это ж надо было отчебучить! Умыкнуть девчонку! Я разъярен, прохожу мимо секретарши, не внимая на ее вскрики.

Что? Нельзя, говоришь? Босс занят? Ничего, дорогая, потом доделает свои «дела».

Пинком открываю дверь, залетаю в кабинет. Он один, и как всегда без света. Хлопаю рукой по стене, чтобы развеять этот гребаный мрак.

— Ты что творишь? — становлюсь напротив него, а он только невинно тянет лыбу.

— Петр Алексеевич, он сам! Я пыталась остановить, но он не стал слушать! — позади тявкает секретарша.

— Поди, Мариночка! — машет ей рукой, и она, еще раз встревоженно оглянувшись на меня, покидает кабинет, тихо прикрыв за собой дверь.

— С чего столько шуму, сынок? Вот, Мариночку мне напугал.

Ему смешно. Ему определенно точно доставляет удовольствие, когда все вокруг мечутся, как подорванные по его прихоти.

— Где девчонка? — требую ответа, упираясь кулаками об стол.

Мурчик лениво крутит стакан с горючим в руке, неспешно цедит, наслаждаясь букетом, точно сомелье, задумчиво размышляя:

— Удивительные нотки шоколада. Послевкусие такое… — щелкает пальцами, подбирая слова, — сладостное. Плеснуть?

— Обойдусь, — коротко отвечаю. — Где девчонка?

— Что ты заладил, — с громким стуком ставит стакан на стол, морщась, — где, где. Отдыхает, малышка.

— Что ты задумал? — заглядываю в его глаза, но вижу лишь насмешку. — Павлов не станет с тобой играть в игры. Ты слишком далеко зашел.

— Это они… Они слишком далеко зашли! Думали нагнуть меня! Кинуть с Лавровым хотели!

Это его разборки. Его — не мои. Но, так или иначе, я уже втянут. Павлов ударит сперва по слабому звену. По мне. Я и подавно не слабак, но у меня есть совесть, а для этого мира это слабость, которой не брезгуют пользоваться.

— Девчонка останется здесь, сынок. Нравится тебе или нет. И если Павлов мне не уступит, то ее пустят по кругу. Видел ее? — хитро ухмыляется. — Хороша чертовка!

Рука сжимается в кулак. С этим человеком у меня нет ничего общего кроме крови. Крови, от которой я бы с превеликим удовольствием отказался.

— Пусть будет по-твоему, — словно соглашаюсь я, между тем в голове строя план.

— Вот и славненько. Договор дороже денег, сын, — притворно журит пальцем. — А чтоб тебе в голову всякая дурь не била, посидишь у меня часок.

Скрипнув зубами, сажусь напротив, вытягиваю ноги и складываю руки в замок, упершись в него глазами. Не потому что смирился, а чтобы усыпить бдительность. Мы переглядываемся некоторое время, ведя молчаливую борьбу. Говорить ему ничего не стану. Все уже было сказано. Грубо, доходчиво и честно.