Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 18 из 19



— Девки в прошлом, товарищ полковник! — Михаил достал из бумажника фотографию симпатичной девчушки. — Дочка. Наташа. Наталья Михайловна, пятьдесят шестого года рождения, гражданка СССР.

—  Дети — это хорошо, — сказал полковник. — У меня четверо. Знаешь, нам, русским, надо иметь много детей. Столько нашего брата война унесла, надо нацию восстанавливать...

Николай подумал, что не только война побила нацию, но и свои руку приложили. Был уже пятьдесят седьмой год, после двадцатого съезда вошли в обиход такие немыслимые раньше слова, как необоснованные репрессии, культ личности, произвол карательных органов. Но вслух Николай ничего не сказал. И не потому, что опасался говорить такое здесь, в приемной КГБ на Кузнецком мосту (чего ему, Николаю Шурко, теперь опасаться?), а потому, что боялся ненароком задеть Михаила Андреевича. А Николай был тверд в своем убеждении, что полковник Бунин к необоснованным репрессиям никакого отношения не имеет. Другое у него дело в жизни. Такое тяжкое и такое нужное дело. И Николай спросил о знакомых офицерах.

— Афанасий Никитич в командировке, — ответил чекист, умолчав о том, что майор Курган находится за рубежом, — а Игорь Алексеевич умер.

— Как умер?

— До срока и нелепо, — вздохнул Михаил Андреевич. — Было ему сорок четыре года. Но — шестнадцать ранений, а от всех перегрузок — сердце. Умер в метро, в час пик. Так его, мертвого, и вынесла толпа на станцию «Площадь Революции»... Получасом позже — здесь, в здании комитета, спасли бы, может быть, врач бы добежал... Не так умер, конечно, как в книгах герои умирают. Но мы-то с вами знаем жизнь и смерть не по книгам...

Помолчав, перешли к деловой части разговора. Полковник Бунин собрал своих бывших «подопечных» потому, что МИД задумал провести пресс-конференцию для советских и главным образом зарубежных корреспондентов и широко поведать миру об антисоветской деятельности НТС. И чекистов попросили найти и подготовить бывших энтээсовцев — люди это были в основном неискушенные, а встреча им предстояла с зубастыми западными журналистами. Полковник Бунин посмеивался: не робейте, мужики, вспомните, как в Бад-Висзее вас Балмашев обучал риторике — и шпарьте. Правда-матка, она сильней всего, буржуазные акулы только пасти свои зубастые разинут.

Никакого желания не было у Николая идти на пресс-конференцию, но надо, так надо. А будь малейшая возможность уклониться, он бы уклонился. За годы, прошедшие после выхода из тюрьмы, он полностью вошел в советскую жизнь и трезво представлял, как выглядят его хождения по мукам в глазах окружающих. Он понимал, что его помощь чекистам, участие в радиоигре «Кубань» избавили его от наказания, но отнюдь не сделали героем. И если подвести баланс его жизни с 1939 по 1953 год, получится минус. Конечно, просчеты генералов, конечно, как еще в сорок пятом Сталин говорил, «были и у нашего правительства ошибки», а теперь, в пятьдесят седьмом, выясняется, что и сам он кое-чего упустил... Всё так, но он-то лично, сержант Шурко, навоевал с гулькин хвост. Пожалуй, не оправдал и харчей, что съел в армии. Ни одного фрица не убил, не ранил, в плен не взял, даже матчасти фашистской ущерба не нанес. Два года просидел, как таракан, в теплой щели за печкой у сдобной хозяйки в деревне Двуполяны. Связаться с партизанами никаких попыток не делал. Вступил во власовскую армию. Правда, не воевал и там — в том смысле, что не стрелял. Никого не убил, не ранил из своих, из красноармейцев. Но чистил сапоги тому, кто занимал не последнее место в РОА (пес его знает, где он теперь, этот подполковник Коровин)... Учился на курсах пропагандистов РОА, несколько раз выступал потом с докладами. Что за доклады — спрашивать излишне. Было? Было. Теперь-то Николай хорошо знает, что слово «власовец» в русском языке — ругательство. А потом что? «Выучился на шпиона»? Готовился к тому, чтобы подглядывать за аэродромами, чтобы печатать листовки, настраивающие народ против Советской власти, чтобы собирать базарные сплетни для «компромата» и «тормозить умников» в своей стране? Этого не произошло, но по твоей ли воле? А если бы американский летчик без ошибки сбросил Поля и Боба? Когда бы он, Николай, решился пойти с повинной и решился бы? И еще — представилась ему вся припавшая к телевизорам женина родня, все соседи, сослуживцы, знакомые... Ведь почти никто не знал о его прошлом.

Вот что мутило душу Николаю, когда он думал о предстоящей пресс-конференции. Но потом решил, что все равно, рано или поздно, исповеди и покаяния не избежать и что честный рассказ обо всем им пережитом послужит наглядным уроком — вот что бывает с человеком, когда он становится на путь измены. Николай решил, не жалея себя, откровенно рассказать, какой глупостью оказались расчеты НТС на какое-то «сочувствие русского народа идеалам солидаризма». Рассказать, как лесорубы, заглянув в брошюрку Поремского, приняли ее за фашистские листовки, Правильно, политически грамотно рассудили те рабочие, что задержали Шурко и Кулеминова в самом начале их шпионской карьеры.





Но все равно пресс-конференция оказалась тягостным испытанием для Николая. Не по нему все это было — яркий свет, нацеленные на него кинокамеры, бесцеремонные западные репортеры, которые требовали доказательств, что представленные им люди — в самом деле бывшие шпионы, а не подставные лица.

Случилась, однако, и приятная неожиданность. Николай встретил двух своих старых «камрадов» — Адама Новикова и Константина Хмельницкого. Причем появление скромного Адама вызвало большой интерес, потому что в свое время энтээсовская газета «Посев», признав факт засылки этого агента в Советский Союз, сообщила о его расстреле «на Лубянке». А теперь бывший Джо не то что живой, но как будто даже и помолодевший, выступал перед журналистами.

Гвоздем же программы было, конечно, сообщение Айка, то есть Хмельницкого. Оказалось, что Хмельницкий до самого последнего времени вел с Центром радиоигру под контролем КГБ. Николай был искренне рад тому, что ошибался, считая Константина злобным антисоветчиком, способным на любое преступление. Впрочем, это могло быть и маской Константина там, в Бад-Висзее, да и человек способен чему-то научиться...

— Последний раз, — говорил Константин Хмельницкий, — у меня был сеанс связи 30 декабря 1956 года. Вот какое я от них получил распоряжение: «Осмотри самолеты на аэродроме Брянска, сообщи большие номера на хвостах, отдельно бомбардировщиков, отдельно истребителей. Кого еще подобрал для нашей работы? Сообщи данные. Храни тебя Бог».

Под смех советских корреспондентов (западные журналисты, конечно, не смеялись) Константин закончил свою речь такими словами:

— Сегодня 6 февраля 1957 года. Очередной сеанс у меня 14 февраля, но, я полагаю, они на связь не выйдут.

Отвечая на вопросы, он рассказал, что должен был изучить брянские леса, готовить там опорные базы будущих восстаний против Советской власти, площадки для приема самолетов с новыми группами агентов, оружием и снаряжением. (Даже двумя десятилетиями позднее, в конце 70-х годов, бывший директор ЦРУ Уильям Колби писал: «Невозможно переоценить важность поразительных технических достижений. Они привели к глубоким переменам в профессии разведчика, добавляя неизмеримый объем информации, на основе которой можно сделать разумные выводы. Но я спешу оговориться: технические средства не отменяют необходимости в шпионах, не делают их профессию устаревшей, как утверждают некоторые». Абсурдность заданий Центра Хмельницкому состояла не в интересе к номерам самолетов и не в технических возможностях подготовки баз в брянских лесах, а в тщетности надежд на восстания. Но этот упрек следовало бы адресовать, пожалуй, не спецслужбам, а политикам типа Дж. Ф. Даллеса, ослепленным антикоммунизмом.)

Больше всего Николай обрадовался встрече с Адамом Новиковым, с которым их связывало общее прошлое — строительство аэродрома в Мюнхене, Марокко, Западная Германия, совместная учеба в шпионской школе. Набожный крестьянин, Адам Новиков, казалось, и не изменился с тех пор, как Николай видел его на церковном клиросе в Касабланке. Адам жил на Кубани, работал в совхозе, обзавелся семьей, все у него было хорошо. И ему, как и Николаю, все эти энтээсовские козни казались невероятно далекими, ненужными, скучными. Насколько важнее им были теперь виды на урожай, простуда у ребенка, появление в огороде колорадского жука!