Страница 17 из 19
Николай пожал плечами: «Точно не помню, какого числа, но вроде говорил...»
— Если бы сейчас вам был задан тот же вопрос, вы бы так же на него ответили? — спросил подполковник Бывалов. — Не торопитесь, подумайте.
— Да я уже думал, — угрюмо ответил Николай. — Время, вы извините, у меня было, чтобы всю свою жизнь много раз продумать. Глупо так все получилось...
— Ладно, — подполковник Бунин раскрыл другую папку. — Мы пригласили вас не для того, чтобы душу травить. Вот прочтите этот документ.
Строчки запрыгали перед глазами Николая: «...Принимая во внимание, что с помощью Шурко Н. К. можно создать условия для захвата других агентов и эмиссаров, проводить мероприятия по внедрению агентуры МВД в разведорганы противника, а также учитывая, что Шурко Н. К. дал на следствии откровенные показания о своей преступной работе, назвал всех известных ему агентов иностранных разведок, выдал коды, шифры, пароли. ПОСТАНОВЛЯЮ: следствие производством прекратить, следственное дело сдать на хранение в архив, арестованного Шурко, он же Груша Николай Иванович, из-под стражи освободить... 10 февраля 1954 года».
— Сначала поживите в Верее, — как сквозь вату донеслись до него слова майора Кургана, — потом есть смысл перебраться в Москву. И они ставили такую задачу, и с нами удобнее связь держать. Мало ли что может быть...
Видимо, Николай сильно побледнел, потому что майор вдруг замолк и стал наливать ему воды из графина.
А потом в комнату ввели Михаила Кулеминова. Он тоже был освобожден. «Негус» и «Граф», иначе говоря «Поль» и «Боб», а вернее Николай и Михаил впервые увидели друг друга после ареста.
Чекисты велели Кулеминову поселиться в Клину. Это совпадало с видами НТС на «Графа» — искусный радист, но явно неспособный пропагандист должен был сосредоточиться на технике. Вспомнили слова Околовича о раздельной подготовке радистов и пропагандистов. «Свободная Россия» недавно напомнила «Графу» об этом. Видимо, в «закрытом секторе» беспокоились, не впадет ли Михаил в амбицию из-за того, что к нему вскоре прибудет резидент, которому «Граф» должен будет подчиняться как исполнитель-радист. На это Михаил отстучал тщательно составленный майором Курганом текст, из которого следовало: «Граф» («Боб») рад будет снять с себя бремя идеологической ответственности и с радостью станет выполнять ясные приказы. Однако подготовка явок — дело сложное, документы стоят очень дорого, и денег не хватает». Он просил также разрешения съездить в Калужскую область, в Людиново — одним глазком взглянуть на родные места. Центр строжайше запретил ему это, денег обещал вскорости подбросить с прибывающим эмиссаром. Кроме того, «Бобу» не рекомендовалось встречаться и даже переписываться с «Полем».
— Надо пойти навстречу пожеланиям Околовича, — смеясь, говорил майор Курган. — Видно, Николая энтээсовцы берегут для больших дел. Так что, мужики, придется вам пока держать связь через меня. И разъезжаться придется по одному.
— Ничего не попишешь, — вздохнул Николай. — Пес их знает, чего они придумают, кого заслали, кто наблюдает. Как вон, помните тогда, в Сочи...
— Стоп, стоп, стоп! — прервал его Афанасий Никитич. — Первая ошибка. Михаилу про Сочи знать не нужно. Не потому, что мы ему не доверяем, а потому, что, как говорится, береженого бог бережет. Мало ли какая может случиться утечка. Отсюда один из основных законов разведки — информация не должна выходить за пределы того круга лиц, которым она нужна для дела.
И видя огорченные лица «майкопской парочки», добавил:
— Ничего, не вечно же все это будет. Еще увидитесь.
XI
Николай и Михаил увиделись через три с лишним года, когда их возможности как подставных «резидентов» и «опор» энтээсовского «каркаса» были исчерпаны. Михаил Андреевич Бунин, теперь уже полковник, встретил их в приемной Комитета госбезопасности.
— Ну что, товарищи, — сказал после первых приветствий Михаил Андреевич. — Интересуют вас последние новости об НТС?
— Век бы я их не знал! — вырвалось у Николая, но Михаил сказал, что было бы любопытно послушать.
— Помните берлинские события в июне пятьдесят третьего? — начал полковник. — Тогда в Западном Берлине сидел Редлих с целым отрядом, готовился к походу на Москву. Да, на Москву, через Варшаву, Минск, Смоленск. Такой вот Наполеончик... Но поехать пришлось совсем в другое место — на Тайвань. Там всякими гадостями занимался. Наш танкер «Туапсе» захватили тогда чанкайшисты...
— Писали в газетах, — вставил Михаил.
— Верно. Не писали, как Редлих носился с планами географического размена между США и Советским Союзом.
— Как это? — удивился Николай.
— Предлагал, понимаешь, сменять Кавказ на Аляску. Да... около двух лет пробыл Редлих на Дальнем Востоке, а потом опять всплыл во Франкфурте. К тому времени руководство НТС сменилось. Уже давно, еще в ваше, так сказать, время шла грызня между Байдалаковым и Поремским. У каждого, как водится, свои прихлебатели.
— Что-то я не замечал, — сказал Николай.
— Где уж тебе заметить, Коля! — засмеялся полковник. — Зато я заметил, причем, скажу без похвальбы, с самого начала, что не лежит у тебя душа ко всем ихним делам. И никогда не лежала. Швыряло тебя, как щепку, по волнам большой политики (Николай даже вздрогнул — Михаил Андреевич вслух произнес слова, которые он столь часто употреблял в своих молчаливых разговорах сам с собой). Ну ладно, не о тебе сейчас речь... Так вот, к пятьдесят пятому году четко сложились две группы: Байдалаков, при нем ваш знакомый Поздеев, а также Тенсон, Шютц, кое-кто еще. За Поремского стали Околович, Артемов, Редлих в его пользу голос из Азии подавал...
— Ну ясно, эти и победили! — не удержался Михаил. — Эти покрепче.
— Не спеши, не крепость решала... Сначала байдалаковцы отказались пускать противную фракцию в главную контору. Но побили байдалаковцев. В прямом смысле слова. По мордасам кулачищами решили политический, в кавычках, спор. Но — заметьте! — били их не только ребята Поремского, но и американцы. Поремский сумел заявить себя их человеком. Вот в чем соль.
— Все они там одним миром мазаны! — опять не удержался Михаил. — Простите за выражение, прямо как шлюхи за клиента дерутся!
Полковник Бунин продолжил: «После драки всю документацию НТС, весь архив, перетащили в «Посев». Издательство давно уже было оплотом Поремского. Ну, а Байдалакова с компанией исключили из НТС с формулировкой — «за измену делу солидаризма». А дело в американцах. Они взяли на себя содержание энтээсовского аппарата, им невыгоден Байдалаков, запятнанный службой Гитлеру».
— Артемов разве не служил? — воскликнул Кулеминов. — Редлих разве не служил? Все они там. Да сам Поремский в Берлине у Геббельса шестерил!
— Фасад, фасад! Можно перед общественностью отчитаться: так, мол и так, фашиста Байдалакова прогнали, значит, все о’кей...
Михаил оживленно беседовал с полковником, а Николай вспоминал новогоднюю пирушку в Касабланке, свою первую встречу с Байдалаковым. Как поразил тогда его, простака, Виктор Михайлович! Как искренне говорил он, что русской молодежи грех обзаводиться уютными домиками-садиками, надо поднимать Россию на свержение большевистской власти. Из наших ячеек-молекул мы создадим каркас... Мы нарастим силы... Армия восстанет... Сталину придется, как некогда Ленину, эмигрировать в Швейцарию, если, конечно, он не погибнет в пламени национальной революции...
— Вот и пришлось Байдалакову, чтоб не мозолить глаза, умотать в Америку. Так сказать, податься еще в одну эмиграцию.
— Чтоб он сдох! — энергично заявил Кулеминов, а Шурко кивнул головой в знак согласия.
Полковник Бунин засмеялся:
— Ай-ай-ай, мужики, что ж вы так его? Благодарны ведь оба вы должны быть Виктору-то Михайловичу. Да, да, благодарны. Не поняли? Давайте считать. Если бы не предложение Байдалакова поехать в Европу, что бы с вами стало? Убежден, вы бы не стали гнить в Африке, умотали бы куда-нибудь в Канаду. А оттуда, считай, возврата нет. Вот какая диалектика получается... Коля-то наверняка бы уже многодетным канадцем сделался, а ты, Миша, может, еще по ихним девкам бегал — я тебя знаю...