Золото стрелка Шарпа

Глава четвертая

Без привычного скакуна Керси выглядел озабоченным, даже, по мнению Шарпа, смешным. Коротенькие ножки мельтешили, точно ножницы в руке цирюльника, а глаза над пышными седыми усами прожигали ревнивым взором долговязых баловней судьбы. Зато верхом на громадном чалом он был как дома; казалось, будто он себе добыл недостающий рост.

После ночного похода Шарп стал его уважать. Сквозь облачный покров едва проглядывала луна, однако майор уверенно вел роту по сильно пересеченной местности. Во мраке они оставили позади границу, о чем Керси сообщил полувнятным ворчанием, а затем шли под гору к реке Агеде, и там, при первых знамениях рассвета, сделали привал.

Проникнуться симпатией к майору мешала изрядная толика раздражения. В пути Керси то и дело приставал к Шарпу с назойливыми советами, как будто лишь он один понимал все проблемы на свете. Местность он, конечно, знал – от полей вдоль дороги, что соединяла Альмейду со Сьюдад-Родриго, до хаотического нагромождения холмов на севере, обрывающегося у реки Дуэро, в которую впадают Коа и Агеда. Он помнил села, тропы, реки и броды, высокие холмы и тайные перевалы, а еще знал партизанские отряды, действующие в этих краях, и места, где их можно найти. Сидя в тумане, что поднимался с Агеды, Керси рассказывал о партизанах. Шарп и Ноулз внимали грубому голосу, перекрывавшему журчание реки, и узнавали о засадах и убийствах, о тайниках с оружием, о шифрованных световых сигналах, передаваемых с вершины на вершину.

– Партизанам, Шарп, известно все; тут даже мышь не прошмыгнет без их ведома. Каждого французского гонца вынуждены охранять четыреста солдат! Нет, вы можете себе представить?! Четыреста сабель для одного нарочного, да и этого не всегда хватает.

Шарп смог это представить и даже посочувствовал французам. За каждую перехваченную депешу Веллингтон платил звонкой монетой; иногда в его штаб приносили бумаги в пятнах засохшей крови, и везло тому гонцу, который погибал в стычке, а не под пытками. Раненых брали в плен не ради сведений, а ради мести; горная война испанцев с французами давно превратилась в страшную летопись невыносимых мук.

Рассказывая, Керси шуршал страницами невидимой Библии.

– Днем эти люди – пастухи, пахари, мельники, а ночью – душегубы. На каждого француза, убитого нами, они укладывают двух. Представляете, каково тут лягушатникам, а, Шарп? Каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок в этом краю – смертельный враг. Испанцы даже катехизис переделали. «Разве французы – истинно верующие? Нет, французы – исчадья ада, творящие богомерзкие дела, их надобно искоренить». – Снова Шарп услышал лающий смех.

Ноулз вытянул ноги.

– Сэр, а женщины тоже воюют?

– Воюют, лейтенант, воюют наравне с мужчинами. К примеру, Тереза, дочка Морено, ни одному мужчине не уступит. И засады устраивать, и преследовать умеет. Видал я, как она убивает.

Шарп поднял глаза. Над головой засеребрился туман – меж вершинами холмов струился рассвет.

– А что, больше никто не рискнул обручиться с Эль Католико?

Керси расхохотался.

– Никто. – Он помолчал секунду-другую. – Они, конечно, не ангелочки. Некоторые – просто разбойники с большой дороги, грабят собственный народ.

Ноулз заметил его смущение.

– Вы имеете в виду Эль Католико, сэр?

– Нет, – ответил Керси дрогнувшим голосом. – Но это крутой человек. Я видел, как он заживо освежевал француза. Сдирал кожу дюйм за дюймом, да при этом еще и молился.

Ноулз с отвращением хмыкнул, и Керси, уже видимый в тумане, укоризненно покачал головой.

– Лейтенант, вам бы не мешало знать, как они ненавидят. У Терезы мать погибла от рук французов, и смерть ее была далеко не легкой. – Майор опустил глаза на Библию, не сумел ничего прочесть и направил взгляд в светлеющий туман. – Надо подниматься. До Касатехады два часа ходу. – Он встал. – Пойдем через реку. Сапоги лучше связать и повесить на шею.

– Да, сэр, – терпеливо отозвался Шарп. В солдатские годы он перешел вброд, наверное, тысячу рек, но Керси, похоже, втемяшил себе в голову, что имеет дело с наивными молокососами.

И вот они за Агедой, мокрые по пояс и продрогшие, дальше самых передовых английских дозоров. И нет надежды встретить своих кавалеристов или капитана Лассау с немецкими клинками – случись беда, придется рассчитывать только на собственные силы.

Перед Шарпом лежала французская территория, и Керси, ехавший впереди, настороженно высматривал знаки вражеского присутствия. Здесь, на охотничьих угодьях французов, разыгралось великое множество драм – мелких, но кровопролитных стычек между партизанами и кавалеристами. Поэтому Керси держался вершин – если вдруг покажется неприятельский патруль, стрелки укроются среди высоких скал, недосягаемых для конницы. Солдаты, судя по всему, волновались, их радовало, что враг наконец-то рядом. Люди ухмылялись, когда Шарп окидывал взглядом роту, пробирающуюся по козьей тропе.

Сейчас в роте было лишь двенадцать стрелков, считая его самого, – двенадцать из тридцати одного, пережившего ужасы отступления к Корунье. Зеленые кители – отличные солдаты, лучшие бойцы в армии. Он гордился ими. Бывший браконьер Дэниел Хэгмен – в стрельбе ему равных нет. Пэрри Дженкинс – пять футов и четыре дюйма уэльской болтливости, умелец варить суп из топора. В бою рядом с Дженкинсом всегда Исайя Танг, знающий толк в книгах и выпивке, мнящий Наполеона просвещенным гением, а Британию – гнусной тиранией, однако дерущийся с хладнокровием и удалью настоящего стрелка. Танг читает друзьям приходящие изредка письма, его все время подмывает спорить с Шарпом об идее всеобщего равенства, но он не отваживается. Хорошие солдаты.

Остальные тридцать три – красные мундиры, вооружены гладкоствольными мушкетами Брауна Бесса, но при Талавере показали себя неплохо, да и зимнюю скуку на границе перенесли достойно. Лейтенант Ноулз, все еще благоговеющий перед Шарпом, – офицер что надо, смел и честен. Шарп кивнул капралу Джеймсу Келли, тощему ирландцу, ошеломившему батальон женитьбой на Прю Бакстер, вдове на фут выше него ростом и на два стоуна тяжелее. Но три месяца семейной жизни едва ли отучат ирландца улыбаться. А вот и сержант Рид, методист, пекущийся о душах товарищей, – и право, ему есть о чем печься. Ибо в роте легкой пехоты хватает бывших преступников, которых вербовка спасла от закона, а уж греху пьянства предавались чуть ли не все. Но теперь они в роте Шарпа, и он будет их защищать, даже таких ничтожеств, как рядовой Баттен или рядовой Роч, уступающий свою жену по шиллингу за раз.

Самый лучший среди них – сержант Харпер – шагал рядом с Шарпом. Кроме семиствольного ружья он тащил ранцы двух солдат, падавших с ног от усталости после ночного перехода.

Ирландец мотнул головой, указывая вперед.

– Что дальше, сэр?

– Заберем золото и вернемся. Все просто.

Харпер улыбнулся. В бою он был страшен, любил напевать древние саги про гэльских героев – воинов Ирландии. Но в обычное время предпочитал скрывать смышленость за услужливостью, которая одурачит самого черта.

– Вы в это верите, сэр?

Шарп не успел ответить. В двухстах ярдах впереди Керси остановил коня и спешился. Затем указал направо, вверх по склону, и Шарп повторил его жест. Рота быстро рассредоточилась и залегла среди камней, а встревоженный Шарп подбежал к майору.

– Сэр?

Керси не ответил. Он напрягся, как охотничий пес, готовый поднять дичь, но по его глазам Шарп догадался, что майору и самому невдомек, отчего он насторожился. Тут явно сработал инстинкт – лучший дар солдата, однако Шарп, склонный доверять собственной интуиции, ничего не чувствовал.

– Сэр?

Майор указал кивком на вершину холма, что стоял в полумиле.

– Видите камни?

Шарп разглядел груду валунов на самой верхушке.

– Да, сэр.

– Среди них один белый, да?

Шарп кивнул, и Керси, похоже, обрадовался, что глаза его не подвели.

– Это значит, противник близко. Идем дальше.