Страница 12 из 18
19 декабря 1913 года мичман П.П. Ярышкин убыл в 28-дневный отпуск, вернувшись на корабль 13 января 1914 года. После отпуска дни текли быстрее.
В начале марта 1914 года ранняя южная весна украсила Севастополь яркими цветами и молодой зеленью деревьев. Черноморский флот готовился к новой летней кампании. Севастопольский порт ожил. Катера сновали по Южной, Артиллерийской и Северной бухтам, буксиры таскали баржи с углем, припасами и боезапасом. То у борта одного, то другого корабля разгружались угольные баржи. Вокруг этих кораблей тучами поднималась угольная пыль. На линкорах при погрузке угля всегда играл судовой оркестр. Музыка придавала этой тяжелой и грязной работе какую-то особую бодрость и энергию. В своих «Записках морского офицера» офицер Императорского флота Н.А. Монастырев писал о погрузке угля: «Это был како-то своеобразный спорт. В конце каждого часа грузящиеся корабли сигналом показывали, сколько тонн он принял, и если оказывалось, что на несколько тонн больше, то яростный рев проносился по кораблю и корзины с углем с удвоенной быстротой летали по воздуху. Никто не хотел быть последним, так сказать, срамиться, и поэтому по всей эскадре угольные погрузки проводились быстро. Наиболее отличившемуся кораблю объявлялась командующим флотом благодарность в приказе и выдавался приз. Обыкновенно начинавшаяся ранним утром, погрузка кончалась к вечеру, после чего немедленно корабль мылся весь целиком и особенно тщательно. Тем не менее прием угля был нарушением корабельной жизни и событием, которое все недолюбливали. Слишком оно выводило всех из колеи и разводило грязь повсюду. Помню, после погрузки угля мы все ходили как бы с подведенными глазами, так как невозможно было за один раз вывести забившуюся всюду угольную пыль. Особенно тяжко это «развлечение» было в жару и в дождь. Все прочие авральные, общие работы на корабле были во много раз приятней и не чуть не были ни для кого трудными».
В один из таких суматошных и авральных дней мичман Ярышкин увидел странное зрелище, происходящее в Севастопольской бухте, которое его очень заинтересовало. Какая-
то необычная подводная лодка маневрировала на поверхности и пыталась погружаться, но не очень удачно. Как потом выяснил мичман, это был подводный минный заградитель «Краб», пришедший с судоверфи «Наваль» из Николаева. После испытаний «Краб» опять ушел на завод для доработок и вошел в строй только в июле 1915 года.
После погрузки боезапаса и топлива начались выходы кораблей эскадры в море для совместных маневрирований и артиллерийских стрельб практическими снарядами в районе выделенного полигона. Линкор «Три Святителя», на котором служил мичман П. Ярышкин, готовился выйти в море. Вместе с ним разводили пары и на линкорах «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», «Ростислав» и «Синоп».
Едва забрезжил рассвет, на линкоре «Три Святителя» раздались команды и дудки боцманов: «Пошел все наверх, с якоря сниматься!» Сотни ног затопали по палубам. Загремела, заскрежетала якорь-цепь выбирающегося якоря, скоро он показался из воды и линкор дал ход. Севастополь медленно удалялся. Вот скрылся из вида купол Владимирского собора… Пройдя мимо Херсонесского маяка, «Три Святителя» вышел в открытое море. Все на мостике почувствовали свежий ветер. Дышалось легко и свободно…
С высоты мостика вахтенному офицеру мичману Ярышкину была видна вся эскадра, двигающаяся в походном ордере. Учеба эскадры шла по плану боевой подготовки штаба флота. Взгляд Петра скользнул вниз. Под ним ходовой мостик, флагманский мостик. Петр поднял голову – выше площадка фор-марса и фок-мачта линкора, уходящая своим клотиком в безоблачную синеву неба. При взгляде вниз высота кружила голову, а открывавшаяся морская ширь поражала воображение. Море было спокойно и величественно… Стоял штиль…
Предстояли учебные стрельбы в районе Тендровской косы. Вот как об этих учениях вспоминал участник событий офицер с линкора «Евстафий» Н.А. Монастырев, служивший тогда в звании мичмана: «Для испытаний боевых снарядов и брони уходили в Тендровский залив, где стояли около трех недель, производя различные учения и стрельбу по старому кораблю «Чесма», забронированному современной броней. Это была одна из самых интересных картин потому, что можно было наблюдать и изучать действительную стрельбу и эффекты разрыва снарядов. Несколько животных сажались на «Чесму» с целью изучения действий газов на живые существа. Помню, нам, мичманам, здорово доставалось, когда приходилось сами управлять огнем корабля. Перед этим нас, что называется, натаскивали, на знаменитом приборе Длусского, где нас приучали брать «вилку». Тут уже нужно было не зевать, так как каждая секунда времени значила много».
На эскадре шла трудовая жизнь – учения, стрельбы, эволюции. Корабли постоянно выходили в море для упражнений. На одном из учений мичман Ярышкин наблюдал атаку эскадры линейных кораблей подводными лодками. Одна из подводных лодок удачно атаковала линкор, и мичман ясно видел, как самодвижущаяся мина (торпеда. – А.Л.) прошла по его носу. На мгновение боевая рубка подводной лодки показалась на поверхности и потом исчезла. В первый раз Петр видел атаку подводной лодки, и она произвела на него сильное впечатление. Еще в течение нескольких суток эскадра оставалась в море, проделывая эволюции примерных сражений и минные атаки, затем вернулась в Севастополь. Ближе к вечеру с линкора съехали на берег семейные офицеры. Спустились сумерки, сильно запахло морем… Все, кроме вахты, лежали горизонтально – отсыпались. Ведь как говаривали в то время, «на флоте от сна еще никто не умер» и что «горизонтальное положение вредно лишь для откупоренной бутылки». Корабль затих…
Виденная на учениях атака подводной лодки сильно впечатлила мичмана Ярышкина, и по прибытию в Севастополь он отправился на стоявший в Южной бухте дивизион подводных лодок разузнать все подробно относительно поступления на Офицерские классы школы Подводного плавания, где и выяснил, что правила не позволяют офицеру по первому году офицерской службы поступать на курсы. Пришлось Петру отложить эти мысли до следующего года.
Мичман П. Ярышкин как губка впитывал нужные знания корабельной службы, учась сам и занимаясь с молодыми матросами. День его был насыщен работой и расписан по минутам. Очень редко, всего на пару часов, ему удавалось съехать на берег. Но такова участь всех молодых офицеров. Вечера Петр проводил в каюте, занимаясь дополнительно, или в кают-компании, среди таких же мичманов, как и он сам.
Так прошло почти два месяца.
25 марта 1914 года в Севастополь на своей яхте «Штандарт» прибыл Николай II. В этот раз царь морем прибыл из Ялты, где отдыхал в Ливадии. А год назад, в 1913 году Николай II приехал в Севастополь поездом. Очевидец тех событий вспоминал: «В назначенный день прибытия императора корабли встали по диспозиции на Северном рейде, по линии железной дороги в ожидании прохода царского поезда. Прошло несколько времени, и вот он показался у Инкерманских гор, быстро приближаясь. Поравнявшись с первым кораблем, стоявшим в глубине бухты, поезд уменьшил ход, медленно двигаясь по линии кораблей. В этот момент эскадра начала императорский салют. Государь стоял на площадке вагона и держал руку у козырька фуражки. Пребывание Государя императора в Севастополе ознаменовалось целым рядом смотров…» И на этот раз не обошлось без смотра кораблей флота.
В 1914 году Севастополь наслаждался последним мирным летом. Хотя по-прежнему матросы состязались в гребле на корабельных ялах, на Приморском бульваре духовой оркестр севастопольского порта играл модные вальсы, офицеры в белых кителях фланировали с дамами в летних шляпках и город старался быть южным курортом, но Черноморский флот выходил в море и проводил стрельбы чаще обычного. В воздухе веяло войной. Газеты были полны тревожных сообщений и трагических предсказаний. Никто толком ничего не знал, да и знать не мог. Доходили какие-то слухи об убийстве австрийского экс-герцога, о забастовках рабочих в Москве и Петербурге, преимущественно на заводах, изготавливающих военные материалы и строящих суда.