Офицер черноморского подплава

Очень емко и подробно описал церемонию подъема флага на линкоре Черноморского флота, тогда мичман Н.А. Монастырев в своих «Записках морского офицера»: «Против по левому борту стоит караул, горнисты, хор музыкантов, затем также по старшинству кондукторы, 2-я вахта команды и первая строятся соответственно по левому и правому борту корабля. В руке старшего офицера судовой рапорт, он строгим взглядом осматривает всех и становится у кормовой башни.

– Смирно! – раздается зычный голос вахтенного начальника.

Из кормового люка показалась фигура командира, он, не торопясь, поднимался по трапу. Одним движением офицеры, кондукторы, боцмана взяли под козырек. Фигура командира, в черной тужурке, слегка переваливаясь направилась навстречу идущему старшему офицеру. На палубе водворилась тишина. Старший офицер рапортует. Затем командир в сопровождении старшего офицера подходит по порядку к офицерам и здоровается. …Вот проходит, направляясь к караулу: «Здорово, караул!» Караул дружно отвечает. «Здравствуйте, кондукторы!», потом обращается к команде, громким голосом он произносит: «Здорово, молодцы!» Сотни голосов одновременно и раскатисто рявкнули: «Здравия желаем, Ваше высокоблагородие!» В этот момент вахтенный начальник докладывает старшему офицеру, что «без одной минуты восемь», тот командиру. Командир кивает головой в знак согласия. На фок-мачте взвивается «Щ» (сигнал подъема флага с церемонией).

– На флаг и гюйс! – проносится по всему кораблю команда вахтенного офицера. Несколько секунд ожидания. Восемь часов. На баке бьют склянки восемь.

– Флаг и гюйс поднять…

На кормовом флагштоке медленно, медленно поднимается белый с синим крестом флаг. Караул берет ружья на караул, оркестр играет традиционный Николаевский марш. Снимаются фуражки, и головы всех обнажаются. Прекрасные звуки Императорского гимна несутся по кораблю. Его слушают с обнаженными головами. Церемония подъема флага окончилась.

– Накройсь. Разойтись, – раздается команда. Оркестр играет бодрящий марш. Ют быстро пустеет. Морской день начался».

Именно так начался первый морской день мичмана Петра Петровича Ярышкина на линейном корабле «Три Святителя», стоящего на бочке в Севастопольской бухте. После подъема флага мичман Ярышкин представился командиру капитану 1-го ранга Лукину и познакомился с офицерами. Получив необходимые инструкции относительно своих обязанностей вахтенного офицера и других обязанностей по службе от старшего офицера линкора, мичман Ярышкин с этого дня целиком окунулся в жизнь своего нового корабля. Мичмана, как молодого офицера, что всегда и везде было принято в русском флоте, сразу поставили, как говорили, на «собаку», то есть на вахту с 12 до 4 часов ночи.

Служба офицера на боевом корабле, в отличие от недавних обязанностей корабельного гардемарина, определялась уже не положениями, разработанными в Морском Корпусе, а Строевыми уставами по Морскому ведомству и Уставом Корабельной службы, в соответствии с которыми служба вахтенного офицера состояла в несении дежурства на верхней палубе в течение четырех часов. В подчинение вахтенного офицера входили сигнальщики, дневальные (посыльные) по шкафуту, а в походе еще прибавлялись марсовые и рулевые. Молодые офицеры, в том числе и мичман Ярышкин, вели себя по отношению к матросам требовательно по службе, но пристойно, уважая человеческое достоинство нижних чинов. Матросы относительно офицеров, несших службу рядом с ними, тоже имели свое сложившееся мнение.

Морской офицер Н.А. Монастырев, вспоминая о первых месяцах своей службы мичманом на Черноморском флоте на линкоре «Евстафий», однотипном линкору «Три Святителя», писал: «Сколько отстоял я этих «собак» на «Евстафии», сосчитать трудно. Сколько томительных и длинных ночных часов провел я, бродя по палубе, отгоняя от себя одолевающий сон. Но были среди них и часы, которые никогда невозможно забыть. Это было тогда, когда лунная южная ночь спускалась над Севастополем и околдовывала его. Как красивы, как хороши были эти ночи с мириадами звезд на посеребренном лунным светом небе. Как ярки, как отчетливы были грезы тогда, убаюканные легким, освежающим ветерком, несущимся оттуда издалека… Корабль спит. Изредка, нарушая тишину, пронесутся по рейду удары склянок и стихнут, медленно замирая в прозрачном воздухе. И снова наступает тишина. Временами порыв ветерка донесет звуки струнного оркестра с Приморского бульвара, и как бы взбодрят, встряхнут. Новый рой мыслей, новые мечты нахлынут волной, и не видишь, как текут часы. Севастополь особенно красив в такую лунную ночь. Его памятники, форты, редуты невольно заставляют вспомнить поистине геройскую эпопею. Образы тех, кто сражался и умирал, отстаивая его, витают над ним. Они не могут исчезнуть, мимо них нельзя пройти мимо. Каждый клочок земли полит драгоценной человеческой кровью».

Как это точно сказано!

На линкоре «Три Святителя» служили около тридцати офицеров. Среди них были и холостые, и женатые офицеры. После окончания корабельных работ, обычно в 17 часов женатые офицеры спешили на катер и уезжали к своим семьям. Молодой мичман Петр Ярышкин проводил вечера на корабле, изредка съезжая на берег, в основном в Морское Собрание, где можно было с комфортом провести несколько часов на берегу холостому офицеру. Корабль был его домом и его семьей. Вечерние часы в кают-компании линкора проходили незаметно. Играли в очень модную тогда игру «трик-трак», музицировали или пели, по настроению, но в основном беседовали до позднего часа.

Как писал капитан 2-го ранга, а в те годы мичман,

Н.А. Монастырев в своих «Записках морского офицера», вспоминая вечерние часы в кают-компании линкора: «Изредка в кают-компанию приглашались дамы, присутствие которых скрашивало нашу довольно однообразную жизнь, но это случалось редко, так как наш строгий и педантичный старший офицер не очень любил их присутствие. Он считал, что присутствие дам на военном корабле слишком нарушало нашу жизнь, и не поощрял их приглашение. Съезжавшие на берег молодые офицеры должны были возвращаться на корабль с последней шлюпкой, и если кто-либо запаздывал, то получал «фитиль» (выговор) от старшего офицера».

И далее: «Некоторое разнообразие в монотонную корабельную жизнь вносило воскресенье. После церковной службы, на которой обязаны были присутствовать все свободные от службы, офицеры и команда собирались на юте, где командир линкора прочитывал несколько статей Морского Устава, выслушиваемые всеми с непокрытой головой. После этой церемонии кок в сопровождении боцмана выносил пробу, которую отведывал командир, после чего давался обед. По обычаю в воскресный день командир приглашался кают-компанией на обед. Наш всеми любимый и уважаемый капитан любил долго оставаться в кают-компании, и обед, обычно начинавшийся в 12 часов, тянулся до ужина. Но это не значило, конечно, что все шесть часов ели, нет, просто наш капитан засиживался, попивая марсалу, и рассказывал много интересного из своей службы и плаваний. Мы, молодежь, всегда внимательно прислушивались к этим рассказам, сидя на другом конце стола, который у нас назывался «баком». Но никогда и ни в каких случаях темой разговоров не была политика, и если случайно кто-либо из офицеров, особенно молодых, что-нибудь выпалит под влиянием лишнего стакана выпитого вина, то грозный взгляд старшего офицера мгновенно заставлял смельчака наложить печать молчания на уста. Такова была субординация. Но, впрочем, это случалось редко и совершенно не шло к царившему обычно во время обеда настроению. Так мирно и тихо текла наша корабельная жизнь, изредка нарушаемая учебными выходами в море для артиллерийских стрельб и маневрирований».

Действительно, линейные корабли Черноморского флота до Первой Мировой войны много стояли на бочках и мало плавали. За это моряки-балтийцы называли черноморцев «хуторянами».

Зимой, с конца октября и до мая, все корабли эскадры становились в резерв, то есть в море не выходили, за редким исключением и стояли на своих бочках на Северном рейде. Резерв выражался еще и тем, что весь личный состав получал уменьшенное денежное содержание, что было весьма чувствительно в материальном отношении, особенно для молодых офицеров.