Страница 30 из 33
Заслуги Шенути пред своим народом неисчислимы. Он не только временно облегчал его материальные и духовные нужды, но и навеки создал национальное понимание христианства, со скромным местом, отведённым христологии, отчуждением от греческой церковности. Другая его огромная заслуга — это создание национальной литературы. Своими посланиями и проповедями он, наряду с переводами с греческого, дал коптам туземные произведения, которые вошли в церковное богослужение и до сих пор находятся в употреблении за службами. Он для коптской литературы был своего рода классиком.
Ещё с начала II в. по Р. X., желая возможно точно передавать таинственные магические слова, египетские грамотеи стали соблазняться преимуществами греческого вокализованного алфавитного письма пред сложным демотическим, и до нас дошёл ряд сначала отдельных слов, а потом папирусов, написанных по-египетски греческими буквами. Если таким образом египтяне-язычники могли решиться изменить своему освящённому религией и веками письму, то христиане и принципиально должны были порвать с ним, как с наследием оставленного мира. Вместе с Библией, переведённой с греческого, они усвоили и греческий шрифт, присоединив к нему семь знаков, уцелевших из демотической грамоты, для передачи звуков, не существующих в греческом языке. Но эта система не везде была проведена. Дело в том, что иероглифическая и демотическая письменности были едины в диалектическом отношении и пользовались сложившимся на заре истории единым литературным языком, не исключавшим различных разговорных диалектов, о существовании которых мы знаем из литературных свидетельств. Этому литературному языку до известной степени остаются верны и языческие произведения, пользовавшиеся греческим алфавитом, хотя здесь вокализация уже вносила известные местные оттенки. Христианство, как и везде, распространялось в Египте первоначально среди простых людей, далёких от литературы и бедных языком. Поэтому и перевод Св. Писания был сделан не на литературный египетский язык, а на местные диалекты, причём для многих понятий не оказалось соответствующих слов и пришлось на каждом шагу прибегать к удержанию греческих слов. Это оставление без перевода и совершенно свободное заимствование греческих слов вошло в обычай коптских писателей, и коптские тексты пестрят греческими словами, между тем, как языческие от них свободны. И это понятно. Коптский язык, язык простого народа, гораздо беднее классического египетского; новейшие изыскания приводят к выводу, что едва 1/5-1/7 часть древнеегипетских корней удержалась в коптском. Что касается диалектов, то ни Фивы, ни Мемфис уже не могли дать направления, ибо их почти не существовало, на их место выступили иные центры, каковы Оксиринх в Фаюме с его бесчисленными церквами и монастырями, Ахмим с его ткацкими мастерскими и многочисленным христианским населением, Антиноя, Шмун (Ермополь), наконец, Александрия и примыкающая область — местопребывание патриарха. И мы действительно имеем памятники на диалектах; верхнеегипетском (так наз. сахидском), нижнеегипетском (или «бохейрском», т. е. приморском), фаюмском, ахминском (с особенностями в Ермопольской области), а также незначительное количество текстов на наречии мемфисской области. Мало-помалу это разнообразие свелось к двум диалектам — верхнему и нижнему, пока, наконец, после XI в. последний не осилил, как язык патриархата в церкви, и не стал безраздельно господствовать, по крайней мере, в литературе. Если судить по сохранившимся памятникам, то можно подумать, что сахидский диалект древнее, а бохейрский — едва ли не искусственный. Но нельзя забывать, что север Египта вообще не благоприятен для сохранения письменных памятников; папирусы здесь не сохранились, и мы не имеем отсюда текстов ранее X в., когда коптская литература уже пережила свои лучшие дни. Эти древнейшие северные тексты написаны греческими буквами, без всякого влияния демотического письма, не существующие в греческом языке звуки выражались искусственными сочетаниями. Впоследствии и северный диалект усвоил себе общую систему.
Памятники коптской литературы дошли до нас в самом плачевном виде. Местами их возникновения и хранения были, главным образом, монастыри. Персидский погром, затем превратности мусульманского владычества, а всего более вырождение их насельников, которые, забыв родной язык, перестали дорожить написанными на нём творениями, обусловили гибель значительной части последних. Европейские миссионеры и туристы опустошили книжные хранилища коптских монастырей, покупая по частям и листам пергаментные и папирусные рукописи, которые, таким образом, разошлись по музеям и частным собраниям всего мира, и куски одного и того же памятника находятся в различных странах. С X, особенно же с XIII в. копты начали переводить свои писания на арабский язык, а с последнего делались переводы на эфиопский, и эти дошедшие до нас тексты во многих случаях заменяют оригиналы. Кроме того, в это время начинается и христианская арабская письменность в Египте, по духу и содержанию примыкающая к коптской. Лучшая пора коптской письменности падает на время от Шенути до X в., распадаясь при этом на два периода — до арабского завоевания и после него. Первый период создал Шенути и отчуждение от православной церкви и греческого мира в связи с общевосточной реакцией против эллинизма, проявившейся уже в IV в. На коптский язык усиленно переводятся греческие произведения, необходимые для церковной жизни и назидательного чтения, причём египетские вкусы и здесь отдают особое предпочтение гностическим трактатам, апокрифам, апокалипсисам, сборникам чудес, патерикам, мартирологам, житиям святых, далеко не всегда оставляя оригинал в неприкосновенности. Читая, например, апокриф о кончине Иосифа Обручника, трудно сказать, оригинал это или перевод — до такой степени он переполнен чисто египетскими пережитками представлений о загробном мире. В других случаях находит себе место националистическая тенденциозность, и, с этой стороны, особенно характерны коптские сказания о вселенских соборах. Авторы их имели под руками подлинные акты и памятники, дополняющие известный нам греко-латинский материал, но обработали их тенденциозно в виде церковно-исторических романов, приписав своим соотечественникам едва ли не решающую роль, причём далеко не всегда выводя египетских уроженцев, действительно бывших на соборе. Национальная литература, конечно, воспиталась на греческих образцах, не забывая о египетском прошлом. Греческие романы с хождениями и приключениями также сказались на коптских житиях и повествованиях, как и древнеегипетские сказки. Конечно, значительно было влияние и библейской литературы с примыкающей к ней. Богато было гомелитческое творчество, идущее от Шенути. Его монастырь дал несколько писателей, прежде всего, его ученика Вису, написавшего его житие и составлявшего проповеди и послания, которым далеко до силы его учителя, они проникнуты не властностью, а монашеским смирением. Влияние Шенути сказывается и на проповедях Писентия, еп. г. Кефта (кон. VI в., нач. VII в.), в них те же призывы к достойной христианской жизни и покаянию. Особенно интенсивно проявилась литературная деятельность в монастыре, имя которого сделалось нарицательным, особенно у нас в России — в Ските (этимология этого имени у коптов ши-хэт — «Вес сердца»). К этому монастырю относит себя известное едва ли не на всём христианском Востоке и имеющееся в наших Четьих-Минеях сказание с именем монаха Пафнутия о хождении по пустыне, посещении подвижников и кончине преп. Онуфрия — сказание, идущее от жития св. Павла Фивейского, и нашедшее себе подражание, например, во влагаемом в уста монаха Серапиона повествовании о путешествии в пустыню после сновидения для посещения подвижника Марка Тармакского и его погребения. Около аввы Памво в монастыре св. Макария В. в Ските также образовался цикл легенд, например, сказание о дочерях императора Зинона, — старшая из них, Илария, бежит под видом мужчины в Скит и здесь спасается, причём одному Памво свыше открыта её тайна; затем она исцеляет свою младшую сестру, одержимую злым духом и присланную к монахам для исцеления. Затем Памво, после её кончины, погребает её и записывает сказание, а потом в другом сказании, по повелению гласа свыше, подобно Пафнутию и Серапиону, идёт в пустыню навестить великого подвижника авву Кира, на пути посещает других отшельников и приходит как раз накануне кончины Кира, чтобы присутствовать при ней. И здесь мы видим черты, переносящие нас в древний Египет с его наивностью, отсутствием исторической перспективы, интересом к эсхатологии и смерти. Святые, ангелы и Божество являются и беседуют с героями рассказа по их желанию; у Господа Иисуса Христа даже «обычай приходить каждый день и утешать» их. Дочери императора попали в Скит, а Кир даже именуется братом императора Феодосия В. Здесь уже не только наивность, но и своеобразный патриотизм, который некогда персидских царей и Александра превратил в египтян, а потом самого Диоклитиана сделал пастухом у отца аввы Пооте, епископа Птолемаидского. Деятельность Скитского монастыря продолжалась и впоследствии. Здесь жили не только туземцы, но была и сирийская обитель, заходили сюда и эфиопы, и армяне, благодаря чему развилась переводческая литература, обусловившая распространение памятников египетского происхождения по всему монофиситскому миру. Так, сказание о преподобном Кире полностью дошло до нас в эфиопском переводе; имеются переводы на сирийский язык, — например, похвального слова в честь преп. Иоанна Колова, принадлежащего Захарии, епископу Ксоитскому (кон. VIII в.). По-видимому, скитские монахи составили даже Библию-полиглотту на пяти языках — эфиопском, сирийском, коптском, арабском, армянском.