Страница 2 из 11
Но со второго полугодия следующего класса Людмиле пришлось учиться совсем в другой школе. Семья переехала в Забайкалье, на станцию Даурия. Вообще-то здесь когда-то Люда родилась, это была её родина. В новой школе было так же хорошо, как и в прежней. Людмила любила школу. Можно сказать, она была душой класса. Весёлая девчонка с фотоаппаратом – такой она запомнилась одноклассникам. Много лет спустя они найдут друг друга в интернете и будут вспоминать своё счастливое и такое далекое детство.
А вот вторая сестра, Ольга, наоборот, школу не любила. Она терпеть её не могла. Ольга на шесть лет меня старше. Помню её маленькой девочкой с тонкими косичками – хвостиками. Намучилась Оля, постигая арифметику и письмо, да и позже, в старших классах, училась неважно. Теперь она и сама удивляется – почему? Но ответ на этот вопрос у неё, кажется, есть. Школа располагалась на территории военного городка. Большинство детей были из гарнизона, учителями тоже были в основном жёны офицеров. Дети из поселка всегда были хуже одеты. Их родители жили очень небогато по сравнению с военными. Не спасало даже то, что форма у всех была одинаковая, просто сшита она была из разной по качеству и цене ткани. А вне школы эта разница была ещё более ощутима. Поселковые дети часто ходили в обносках, которые их матери выменивали в гарнизоне за молоко от единственной коровки- кормильцы. Отношение учителей к детям, как ей казалось, тоже было разным. Вот это и мешало Оле полюбить школу и учёбу в ней.
В те далекие времена школа в Даурии располагалась в трёх зданиях. Начальная школа – одноэтажное здание из круглых бревен с высоким большим крыльцом отапливалась печами. Там было тепло и уютно, но ходить было далеко, к тому же надо было пересечь несколько железнодорожных путей. Даурия была узловой станцией. Школа находилась рядом с вокзалом, «за линией», как все говорили. Очень страшно было переходить через пути. В детских снах меня часто преследовал кошмар – я бегу по шпалам, а следом несётся на всех парах чёрный паровоз, и громко, оглушительно гудит. Тогда на железной дороге, наряду с тепловозами были ещё и паровозы.
Училась я хорошо. Первый класс как-то не запомнился. Елизавета Тимофеевна, так звали мою первую учительницу, была женой офицера и уехала сразу после окончания учебного года. Зато вторую свою учительницу, Тамару Михайловну, я запомнила на всю жизнь. Она учила нас до пятого класса. Хорошая она была. Почему-то больше всего помнится, как каждый год, восьмого мая, она входила в класс, вставала у доски и начинала урок. Но, тут же умолкала, слёзы не давали ей говорить. Они ручьем текли по её щекам. Мы, дети, с состраданием смотрели на неё, некоторые тоже начинали плакать. Тамара Михайловна носила очень красивую фамилию – Полховская. Когда мы стали постарше, она объяснила нам причину своих слёз. Во время войны она, совсем ещё маленьким ребёнком жила в оккупированной немцами Белоруссии. Старший братик её, которому было всего-то двенадцать лет, был связным у партизан. Он попал в лапы фашистов, был зверски замучен и убит. Много жестокости пришлось познать тогда маленькой девочке. Провожая нас в пятый класс, Тамара Михайловна заклинала всех отказываться от обучения немецкому языку. Ненависть к немцам осталась в её сердце навсегда.
До сих пор в день Победы я вспоминаю свою любимую учительницу, её слёзы и тяжёлые воспоминания о страшном военном детстве в оккупации. Именно она дала нам первый урок о войне, который я запомнила на всю жизнь.
Мой отец работал учителем черчения и рисования в «зелёной» школе. Эта была школа для старших классов, а зелёной её называли из-за цвета наружных стен. Ещё была двухэтажная школа. Там дети учились с пятого по седьмой классы, там же располагались производственные помещения для обучения труду.
Отец был хорошим учителем. Казалось бы, не такие уж и важные для учебного процесса предметы, дети очень любили. Он выписывал из Москвы различные гипсовые фигуры для того, чтобы ребятишки учились передавать игру света и тени, учил их видеть перспективу. Наверное, так его когда-то учили в художественном училище. Дети старательно учились рисованию, в классе стояла тишина, хотя он никогда даже не повышал голос. Теперь они, уже не молодые, с благодарностью вспоминают эти уроки рисования и любимого учителя.
Когда-то в Барнауле отцу, как талантливому художнику, пророчили большое будущее. Вот только не выдержал он испытания богемной жизнью – вино, женщины… А потом не выдержала мама, и не сказав никому ни слова, решила уехать с детьми на родину, в Забайкалье. Когда он узнал, нас уже не было в доме. На ходу он успел вскочить на ступеньку последнего вагона поезда, увозящего его семью. Так, все вместе и вернулись в далёкую Даурию, где когда-то он встретил свою судьбу. А ещё, мне кажется, что суровый Забайкальский край обладает какой-то неведомой силой притяжения. Тот, кто когда-либо жил здесь, обязательно возвращается. Так случилось позже и со мной…
Глава вторая
Как-то раз нам пришла посылка от дедушки из Алма-Аты. В ней были яблоки. Огромные, ароматные и очень сочные. Помню, как мы с братиком уплетали их за обе щёки, а они просто истекали соком. Таких яблок я никогда больше не ела. Дедушку я никогда не видела. Знаю по рассказам отца, что предки его пришли на Алтай из Воронежской губернии. Был он высокого роста, сухощав, лицо волевое, да и характером видимо был суров. Во всяком случае, именно так он выглядит на фотографии в старом семейном альбоме. Снимок, скорей всего, сделан в тридцатых годах прошлого столетия, если судить по одежде с портрета – строгому серому френчу, почти как у Сталина.
Родился дедушка в селе Журавлиха в крестьянской семье. Родители его, Мария Тихоновна и Трофим Степанович Воронковы, были необыкновенно доброй и любящей парой. Им было по шестнадцать лет, когда они полюбили друг друга. Он был высоким красавцем, а она очень маленькая была. Она убежала к нему, бедняку, наперекор родительской воле. Позже пришлось им пойти на поклон к богатому отцу Марии, проситься батраками. Всю свою долгую жизнь они прожили душа в душу. Вырастили четверых сыновей и одну дочку. Прадедушку Трофима нашли умершим через пять дней после похорон Марии, на их любимом месте – высоком берегу Барнаулки, куда он носил её на руках… им было по сто пять лет. Восемьдесят девять из них они прожили вместе.
Один из сыновей Трофима, мой дедушка, Макар Трофимович Воронков, был человеком всесторонне одаренным. Прекрасно рисовал, писал стихи, играл на нескольких музыкальных инструментах. Но ничем этим профессионально он не занялся. Увлёкся идеями революции. Со своей будущей женой, которую, как и его мать, звали Марией, они организовали агитационную бригаду. Выступали с концертами, спектаклями, агитируя народ за советскую власть. Он же и предупредил зажиточных родителей невесты о предстоящем раскулачивании и посоветовал отдать всё нажитое добровольно. Только это и спасло их от выселения из родного села. Позже Макар закончил Рабфак, вступил в Компартию и стал быстро подниматься по карьерой лестнице вверх. Трёх сыновей родила ему Мария. В тысяча девятьсот тридцать четвертом году Макар был делегатом партийного Съезда в Москве. Съезда, который позже назовут расстрельным, потому что больше половины его участников были вскоре репрессированы и расстреляны.
Макара Трофимовича тогда спасло то, что сразу по возвращению из Москвы он был направлен для работы куда-то в отдаленный район, а вернулся только через два года. Вернулся не один, а с новой молодой женой. По возвращению из глубинки, Макар Трофимович много лет работал в партийном руководстве Алтайского края, а после смерти Сталина уехал в Алма-Ату. Видимо, когда меняется вождь, меняется и руководство на местах.
Сыновья Макара Трофимовича унаследовали его таланты. Старший – мой отец, Валентин, был талантливым художником. Точно так же, как и его брат, Рид, поехал в Москву с кипой своих рисунков, и поступил в художественное училище, закончить которое ему помешала война. Он был призван и направлен на офицерские курсы, по окончании которых служил в Забайкалье. Здесь, в Даурии, он и встретил мою маму.