Страница 97 из 195
Поэтому в текст своей заметки Лесков включил следующий пассаж:
В то время (при генерал-губернаторе Бибикове) [Д.Г. Бибиков (1791–1870) — в 1837–1855 годах подольский и волынский генерал-губернатор, киевский военный губернатор, в 1852–1855‐м — министр внутренних дел] в Киеве не было на постоянном жительстве ни ремесленников, ни посыльных из евреев. Единственное исключение представлял собою одиноко обитавший на Печерске резчик печатей Давидзон, который жил в Киеве по особенному усмотрению генерал-губернатора, как «ремесленник, необходимый для присутственных мест и почтовых контор». Но этот Давидзон был человек очень слабый и больной и на посылках не бегал, а почитал для себя за большую тягость даже то, что он должен был приходить и исполнять какие‐то специальные занятия в кабинете почтового чиновника, на визитных карточках которого значилось: «статский советник Блюм, киевский почтовый люстратор»[1094].
Намек здесь более чем ясен: резчик Давидзон был необходим для изготовления поддельных печатей, ставившихся на перлюстрированные К.Ф. Блюмом почтовые пакеты. Лесков абсолютно точен и в утверждении, что в эти годы евреи не имели права жительства в Киеве. В 1835 году они подверглись поголовному выселению из Киева. Исключение в тот момент было сделано лишь для подрядчиков, принимавших участие в постройке университета. Это правило сохранялось до декабря 1861 года[1095].
Конечно, в действительности свежеиспеченный статский советник не мог на визитке обозначить свое истинное занятие. Но думаю, что часть читателей, особенно знавших киевские реалии, прекрасно поняли смысл написанного Лесковым.
Выше я уже писал о перлюстрации писем А.С. Пушкина. Эта традиция читать переписку видных деятелей российской литературы сохранялась и в последующие десятилетия, о чем большинство догадывались или знали. Например, военный юрист А.В. Жиркевич, рассказывая о своем визите к Л.Н. Толстому 12 сентября 1892 года, вспомнил следующий эпизод. В беседе с писателем он упомянул о встрече с жандармским унтер-офицером в Туле, который расспросил проезжего, кто он, откуда и зачем едет в Ясную Поляну. Лев Николаевич в ответ сказал, что отлично знает — и за ним, и за посещающими его, равно как и за его перепиской, в Туле учрежден жандармский надзор, причем копии писем тщательно списываются, прежде чем идти по назначению[1096].
А.П. Чехов, отвечая 19 августа 1899 года издателю газеты «Новое время» А.С. Суворину, находившемуся в Ялте, писал: «Ваше письмо (последнее), по‐видимому, читалось кем‐то, прежде чем пришло ко мне»[1097]. Товарищ министра внутренних дел в 1906–1911 годах и государственный секретарь в 1911–1917‐м, С.Е. Крыжановский признавался, что впервые узнал о существовании перлюстрации, будучи молодым чиновником МВД (возможно, в конце XIX века), когда в его присутствии В.К. Плеве «прочитал копию письма [В.К.?] фон Анрепа с руганью». По словам Крыжановского, сам он «с тех пор никому ни о чем не писал»[1098].
Но дело не только в том, что часть общества знала или догадывалась о существовании перлюстрации. Дело и в том, что были примеры использования перлюстрации со стороны политических противников власти в собственных интересах. В приговоре по делу одного из руководителей Южного общества декабристов, генерал-майора князя С.М. Волконского, было, в частности, отмечено, что он «употреблял поддельную печать полевого аудиториата [военного суда при армии]». На следствии декабрист показал, что «сия печать… председателя Полевого аудиториата сделана была мною в 1824 году» и в том же году он вскрыл письмо начальника Полевого аудиториата 2‐й армии генерала Волкова к генерал-майору П.Д. Киселеву, начальнику штаба армии. В письме Волконский хотел найти сведения, касающиеся дела членов тайного общества — командира 16‐й дивизии генерал-майора М.Ф. Орлова и его подчиненного, майора В.Ф. Раевского. Майор Раевский, занимавшийся революционной пропагандой среди солдат, был арестован в феврале 1822 года. Орлов в октябре 1823 года был отставлен от должности. Следствие по делу Раевского тянулось до 1827 года.
В том же 1824 году С.М. Волконский вскрыл письмо своих товарищей по Южному обществу. В сентябре С.И. Муравьев-Апостол и М.П. Бестужев-Рюмин обратились к членам Польского патриотического общества с просьбой устранить в случае начала русской революции цесаревича Константина Павловича, управлявшего Царством Польским. Волконский показывал: «Сие письмо было мною взято, но с тем, чтобы его не вручать». П.И. Пестель говорил об этом так: «Князь Волконский, прочитав сию бумагу и посоветовавшись с Василием [Львовичем] Давыдовым, на место того, чтобы отдать сию бумагу… представил оную Директории Южного края. Директория истребила сию бумагу, прекратила сношения Бестужева с поляками и передала таковые мне и князю Волконскому»[1099].
Отсюда вытекает вопрос: насколько службе перлюстрации удавалось сохранить свою «непроницаемую тайну»? Сразу скажем, что общество не только догадывалось о тайном вскрытии частной корреспонденции, но и имело в этом отношении достаточно точные сведения.
Как известно, одна из главных характерных черт перлюстрации состоит в том, что в отличие от других спецслужб тайной является само ее существование. Это вполне понятно, ведь смысл перлюстрации и заключается в том, чтобы граждане или хотя бы бóльшая их часть не догадывались о ней и безбоязненно доверяли почте свои мысли. Поэтому до 1917 года официальные власти всегда отрицали практику незаконного вскрытия писем. Вместе с тем в секретной переписке признавалась обеспокоенность общества незаконным вскрытием писем. В январе 1869 года чиновник особых поручений при министре почт и телеграфов действительный статский советник А.М. Осипов направил записку сначала министру внутренних дел А.Е. Тимашеву, а затем начальнику III Отделения П.А. Шувалову. В частности, Осипов писал:
В обществе существует твердое убеждение, что Почтовая Администрация производит перепечатку частных писем не только в почтамтах, но и во всех почтовых конторах. Такое ошибочное [??] мнение влечет… некоторую сдержанность в свободном обмене мыслей и особенно при пересылке интимных писем с характеристиками политического, торгового и семейного интересов. <…> порождает желание передавать такие письма иным путем и устраивать свои тайные почты.
Чиновник подчеркивал, что это ведет к сокращению числа пересылаемой корреспонденции и уменьшению почтовых сборов. Он предлагал, чтобы было сделано публичное заявление о неприкосновенности частной переписки и всех других почтовых отправлений. Но Тимашев признал записку «неудобной», Шувалов также на нее не отреагировал[1100].
В связи с этим можно напомнить об инциденте в III Государственной думе в апреле 1908 года, когда начальник Главного управления почт и телеграфов М.П. Севастьянов, отвечая нескольким депутатам, обвинявшим правительство в использовании перлюстрации, уверял, что ничего подобного не существует[1101].
Тем не менее утечка секретной информации происходила неоднократно. Причем я имею в виду не общие заявления о существовании перлюстрации, а публикации с конкретными указаниями, кто этим занимается, как это происходит, чья переписка в первую очередь просматривается и т. п.
Я уже говорил, что впервые, по моим сведениям, это произошло в номере газеты «Колокол» от 1 января 1858 года. В заметке «Что значит суд без гласности» имелась следующая фраза:
Князь [В.А.] Долгоруков [начальник III Отделения и шеф Корпуса жандармов в 1856–1866 годах] после заграничного путешествия государя поднес ему полную «Хрестоматию», составленную [Ф.И.] Прянишниковым [почт-директор Санкт-Петербургского почтамта] из подпечатанных писем, свидетельствующих о крамольных мыслях и крайнем неудовольствии благородного российского дворянства при слухах об освобождении крестьян[1102].
В 1860 году в газете «Колокол» в разделе «Смесь» появилась заметка о службе перлюстрации на Петербургском почтамте. Заметка начиналась с заявления, что чина тайного советника удостоен Федор Юльевич Ульрихс, который «не любит древнюю историю, а самую новейшую и изучает ее по источникам — по письмам еще не дошедшим по адресу». Тут же были названы его помощники: действительный статский советник И.Ф. Вейраух, «занимающийся хирургией этого дела и делающий операции без повреждения и следов»; статский советник П. (П.Х.) Витте, А.М. Домбровский, В.Ф. Шор, И. (И.К.) Прокофьев, Ф. (Ф.Ю.) Гольмблат, П. (П.Ф.) Маснер и Д. (Д.А.) Штер[1103]. Итого девять человек.