Песнь ветра

Торгар понял, что лежит ничком и перевернулся на спину. При этом будто копытом ударили – что в бочину, что по лбу. На зубах скрипнуло – то ли песок, то ли крошки от зубов. Язык-то на месте? Глаза? С глазами пока непонятно… И самое поганое, ему совершенно не вздохнуть: больно. Больно… Отец вездесущий, когда его это волновало? Ай, как плохо упал, зачем не умер? Аккуратно сопя, Торгар пробовал снова начать дышать, но у него плохо получалось. А где сабля? Выронил он саблю, ай, позор…

Послышались чужие голоса, особый посвист, мягкий шелест копыт. Торгар почувствовал, как у него на щиколотке затянули петлю и потащили. От ритмичной болтанки в голове прояснилось, и он разглядел маячивший впереди конский зад чалого. Ну да, Решеку конь уже не понадобится, а где его гнедой? Судя по рывку, валяется там же, со стреноженными ногами. Если не с переломанными. Хороший конь, но в Орде у него был лучше. В Орде все было лучше, даже он сам.

Его дотащили до домов и поставили на ноги. Попытались поставить. Но на ногах он стал держаться только тогда, когда в больные ребра уперлось твердое острие. Мельком взглянув на врагов – узких, гибких, в черных, ладных балахонах – Торгар оглянулся на тот взгорок с которого они неслись на беззащитную деревню. И больше не оборачивался.

Из дома, судя по почтительной суете, сейчас должен был выйти виновник позора. Торгар надеялся, что сможет до него доплюнуть – за плевок голову наверняка снимут, а более тут уповать не на что.

Из дома вышла женщина. Богатая, роскошная. Что она забыла в рыбацкой деревне?

– О-хо! – восхитилась женщина на чистейшем языке Орды, – ну и буйвол! Мичман, вы превзошли мои ожидания!

Одна из черных фигур чуть поклонилась:

–Если вы позволите… вряд ли он потомственный кочевник, мистрис.

От этих слов – не так чисто произнесенных, но вполне понятных – лицо Торгара пошло пятнами. Это не укрылось от цепкого женского взгляда:

– Вы его огорчили, сударь, – усмехнулась женщина и вдруг посерьезнела: – Скольких они убили?

– Двоих, мистрис. Виноват.

– Виноваты. Расплачиваться придется дикарю, а вы проследите, чтобы о смертях я больше не слышала. Мне дорога эта деревня.

– Смертей больше не будет, мистрис. Мы всех ушлем в море, караван эскадры курсирует недалеко от берега и им помогут. Что делать, начнем исход раньше срока. И я опять настоятельно прошу вас покинуть сей негостеприимный берег: дикари пятерками не бегают, Орда близко.

– Орда далеко. Впрочем, это уже ваша головная боль, сударь. Где конь и оружие этого вояки?

– Момент, мистрис.

При этих словах Торгар, вроде как безмятежно смотревший снова вдаль, не выдержал и повернул голову, изменившись в лице. Если у воина Орды и есть чего ценного, так это конь и оружие. И смазливая змея, похоже, это прекрасно знает.

Но прыгнуть ему не дали. Что за демоны обрядились в черные тряпки, Торгар не ведал, но стреножили его, как младенца. Ткнули под коленки, заломили руки. А из дома, между тем, вынесли стул. Она его с собой, что ли, привезла?

– Приблудный дикарь, возомнивший себя воином, – с расстановкой просмаковала женщина, не без грации усаживаясь на стул и оправляя платье. При этом странная мистрис не отводила издевательски насмешливых глаз от багровеющего лица Торгара. – Невезучий дикарь, глупый. Ай, какой глупый… Отец-ветер отвернулся от него, вот досада… Коня не уберег, саблю выронил, попал в плен к женщине. То-то хан повеселится…

Каждое слово разило без промаха. Торгар стиснул зубы и снова устремил взгляд туда, где вода сливалась с небесами. Пусть мелет, что хочет – его она не сломит.

«Уже сломила, – билось в мозгу, – змеюка, тварь, ведьма. Ведьма! Впрочем, сломила-то не она» …

Отец-ветер отвернулся от него, иного объясненья нет. Отец. Отвернулся.

Давным-давно, в Священной роще, их с Решеком и еще десятком сопливых юнцов посвящали в воины. Отец-ветер тоже был там: он гулял по роще, и та пела с ним на разные голоса. Тысячи поющих стволов, принесенных сюда со всего света, каждая со своим голосом, а порой и с характером принесшего воина. Торгар тогда тоже держал в руках хитро выдолбленную, прямую длинную палку. Он воткнул ее среди остальных – хорошо воткнул, не вдруг откопаешь, – и Отец-ветер запел ему песню славы. Торгар слушал отцовские наставления, прыгал, изворачивался, убивал, а Отец пел на разные голоса о том, что они теперь всегда будут вместе.

Всю ночь Торгар вспоминал свое посвящение. Он висел растянутым на веревках в одном из домов. Ни один воин по своей воле никогда не останется на ночь под крышей – Отец не любит жилища людей. Каждый раз, приходя в сознание, Торгар умирал, растянутый под скособоченной крышей. А у ног его умирала изувеченная сабля, сунутая в бурдюк с морской водой. Вода ощутимо пованивала, и Торгару казалось, что клинок тускнеет на глазах. А еще они чистили им рыбу – делали вид, что чистят, – рубили камни, царапали на клинке непристойности, и вообще – делали много такого, что во сне не привидится. Оберег Отца – невзрачная свистулька, с которой Торгар не расставался со дня посвящения – тоже лежал под водой вместе с униженным клинком. Очень-очень много знала эта мистрис без имени, его палач и мучительница, тянущая жилы так умело, что на загривке шевелились волосы. Если так пойдет дальше, если она будет извлекать на всеобщее обозрение, осмеивать и раздирать в клочья каждый его потаенный страх – с ума он сойдет очень быстро. Гораздо быстрее, чем умрет. Один из трех ее подручных постоянно находился рядом, под этой же крышей – и умереть не давал. Это и было для Торгара самой страшной мукой за бесконечно долгую ночь.

Он вспомнил – на это времени у него было в достатке – давно позабытые глупые россказни: из тех, что бают у ночных костров. Мол, однажды из Орды сбежала рабыня, прихватив с собой знатного заложника и даже нескольких лошадей. Дурь беспросветная, сбежала из Орды! Где на тысячи стрелищ не увидишь никого, кроме всадников: степных следопытов, помнящих каждую кочку, днюющих и ночующих в седле. Где лошади привязаны к хозяевам куда сильнее собак, и где натасканные на беглецов собаки жрут исключительно сырое мясо, и очень редко. Где… ай, да что выдумывать – не было этого, и быть не могло. Но, однако же, ведьма знает все его мысли, страхи и надежды. Знает так, будто прожила с ним бок о бок не одну жизнь. И не просто знает, а ненавидит со всей своей бабьей дури. Каждую мелочь, каждый миг. И умело ненавидит, ай, как умело…

Наутро Торгар ослаб так, что едва не отправился к Отцу-ветру. Демоны вынесли его из-под крыши, уложили на землю и провели какие-то, судя по всему, шаманские обряды: чем-то кололи, что-то вправляли. Демоны, к слову сказать, поснимали свои жуткие балахоны и выглядели вполне по-человечески. Но их выправка, реакция и воинские умения никуда не делись: Торгар уже понял, что любой из троицы сможет вынуть из него душу и накромсать на дольки голыми руками, коли велит хозяйка. А теперь выяснилось, что они могут не только угробить его в любой момент, но и поставить на ноги – да еще так, что этому позавидуют ордынские шаманы.

Когда Торгар почувствовал, что может мало-мальски внятно соображать, заявилась ведьма. Она лучезарно улыбнулась пленнику, уселась на стул и закинула ногу на ногу.

– Итак, мой нерадивый вояка. Уверена, ты готов к дальнейшей беседе. Тело твое – увы – ослабло, но дух еще не сломлен, по глазам вижу. Да, – она запрокинула голову и принялась разглядывать облака. – Дух твой ковался долго, особенно в детстве. Ты был чужим в Орде, и рано это понял. Дети настоящих, степных воинов называли тебя – и таких, как ты – ублюдками. Они выдумывали для вас много злых игр: например, берется веревка, натирается жиром, подвешивается над отхожей…

– Откуда… откуда ты…– Торгар подавился, закашлялся и со звериным рычанием рванулся к ведьме, стараясь дотянуться до ее горла. Но не преуспел – тело и вправду совершенно не слушалось. Демонам даже не пришлось его оттаскивать: Торгар, скрючившись, лежал у ног насмешницы и, впившись пальцами в землю, выхаркивал нутро. От убогого детского – снова детского! – бессилия он чувствовал, что по щекам катится мокрая пакость. Отец небесный – зачем не забрал, чего ждешь?..