Раскол

– Папа никому не продаёт меня, я же сказала – я сама выбираю любовника, я – жрица любви, дарю любовь хорошим мужчинам… и иногда женщинам. Думала – ты из таких, но, видимо, ошиблась, – карие глаза налились сожалением, сильнее чем в прошлый раз.

– Чтож, оно и к лучшему, не стану отравлять это прекрасное доброе место, полное любви, своим присутствием, – Вульфгар взял в охапку снятые доспехи и мигом вышел за дверь, даже не надев снарежение обратно. Жрица любви! – фыркнул про себя напоследок, Пиаммо, прежде чем покинул бордель.

Весь этот бред с отцом, продающим свою дочь в собственном борделе, как блудную девицу, долго не давала покоя, вороша мысли в голове, и вызывая бурный ураган негодования, сминающий любые другие ростки идей. Более жидкое чавканье под ногами, чем обычно, заставило опустить голову вниз. Прежнее содержимое чьего-то желудка разлетелось по полам рясы, окрасив уже прижившуюся грязь в желтоватый оттенок, левый ботинок утонул в результате чрезмерного употребления алкоголя и уже начал промокать, леденя ступню. Вот ведь сука! – пробежалось в голове, нагнав тёмные, хоть и небольшие, тучи.

Голова резко потяжелела, в глазах на мгновение потемнело. Ноги подкосились, но не согнулись, не дав рыцарю упасть. Шрам, затерянный в буйном чёрном лесу, пульсировал и ныл, тянул вниз. До стоянки оставалось не так долго идти. Правая рука сама потянулась к карманам в поисках «красного сна». Препарат использовать не хотелось, но голова не давала покоя, трещала и давила на мозг. Зубы сдавились до скрипа, глаза зажмурились с такой силой, что, казалось, вот-вот провалятся внутрь. Нет! Надо перетерпеть это. Столько лет духовного учения, медитаций – ради чего? Боли нет. Это просто выдумка, щит организма, вынуждающий к действию, обороне. Нельзя, нет, нельзя поддаваться этой лжи. Вульфгар медленно сжал кулаки со всей силой, преодолевая пробивающуюся боль. Пальцы не слушались, но рыцарь чувствовал в них энергию. Через какое-то время пальцы с силой давили на ладони, сотрясая всю руку. Боль отступила, но осаду снимать не собиралась. Этого было достаточно.

Ветер ждал в стоянке ездовых. Его пышная белая грива сливалась с, такого же цвета, кожей. Глубокие жёлтые глаза гордого зверя всегда смотрели с пониманием и уважением. Вульфгар знал Ветра ещё котёнком, играл с ним в загоне, бегал по полям, плавал в реке, пока старшие не видят. Они росли вместе, переживая каждый день. Смерть родителей Ветра, почти что сразу принявших Вульфгара за своего, они делили вместе, так же и провожали братьев Пиаммо в последний путь к Небесной пристани. Это был не просто ездовой лев, Вульфгар не побоялся бы назвать другом этого старого зверя. Собратья Ветра обычно не доживают до двадцати шести, у друга шёл двадцать второй год жизни. Близился его конец, хоть лев и не показывал этого, удивляя своей свежестью и сохранившейся прыткостью. Завидев Вульфгара, Ветер срывался и, будто он всё ещё котёнок, ложился на спину возле ног рыцаря, мурлыкал и ластился, после облизывал лицо шершавым языком и обнимал огромными лапищами, валил на спину.

– Вульфи! – растаявший и слегка замедленный голос Вецгеля донёсся из-за спины, – Что, ты сходил к… ту… по делам своим вобщем? – рыжый Эррабий всегда быстро пьянел, так же, как и спал с девками, – Едем! – паладин мотнул бутылкой в руке, разбрызгав немного содержимого под ногами.

Лонгрок был уже не за горами. Даже высокие, прочные стены столицы, не могли скрыть от внешнего мира ночной красоты города. Зажжённые, на улицах и внутри зданий, фонари освещали тёмное полотно над головой, отражаясь оранжевым светом на, невидимых в ночи, облаках. За почти месяц без седла, Вульфгар успел отвыкнуть от верховой езды, дорога быстро поставила его на ноги в этом деле, напомнила, какого это. Стоит один раз прокатиться верхом на льве, уже никогда не забудешь этих ощущений. Находясь в седле, Вульфгар сливался с Ветром, становясь одним целым с этим могучим зверем. Воздух нагло бьёт в лицо, унося волосы и гриву назад, глаза в такие моменты начинают слезиться от поцелуя встречных ветров, заставляя ехать медленнее. Но как можно удержаться? Зверь почти не чувствует усталости, даже при длительных перемещениях, что уже даёт волю высвободить эту львиную силищу и погнать вперёд быстрее мыслей.

Ветер и Лохматик остались в загоне, за стенами города, под опекой братьев, что заботятся о животных, как о родных детях. Вульфгар попрощался с Вецгелем и отправился спать, но сперва искупался, смыв с себя дорожную пыль.

Детство. Доить коров дело непростое, но уже начинает получаться. Белые струйки изредка падают в ведро, разбивая поверхность и расплёскивая капли молока в разные стороны. Руки уже болят, а воздуха иногда бывает недостаточно. Ноги тоже не остались в стороне – затекли и тянут каждую мышцу к коленям. Спина тоже туда же – вот-вот уронит позвоночник на пол. Голова резко заболела и приказала перестать продолжать дойку. Встать с корточек оказалось куда сложнее, чем казалось. Падать на спину было больно, даже слишком. Зубы, кажется, потрескались и рассыпались в крошку. Затылок немо гудел, отдавая в виски. Откуда-то с улицы заиграл тяжёлый инструмент. Вульфгар сразу узнал его, хотя до этого никогда не слышал. Тяжёлые клавиши органа наполнили воздух своей, пробивающей душу, музыкой. Низкие ноты шли одна за другой, утяжеляя сердце. Вокруг развернулась тёмная горящая пустота. Голубой огонь подступал всё ближе, но тут же отрезался зелёным. Орган всё играл, задавая ритм пламени. Голубые пляшущие языки запрыгнули на левую ногу, зелёные же оказались на правой. Боли не было. Орган играет. Теперь Вульфгар весь в огне, он может встать. Ступни почувствовали холодный пол. Позвоночник хочет распрямиться. Неожиданный удар головой о невидимый потолок выкидывает рыцаря из сна, оставив лишь сильную стучащую боль в районе шрама на лбу.

Левая рука уже лежит на мягкой выпуклой полосе, пытаясь утешить боль, правая рыщет в, сложенной на полу, рясе, пытаясь отыскать «Красный сон». За одно мгновение колёсико оказывается под языком Вульфгара.

Казалось, этот коридор никогда не закончится. Он шёл и шёл по нему, кожа на ступнях стёрлась в труху, оголив мясо. Кровавые следы продолжали появляться за спиной. Голову кто-то поднял, и он увидел: вот оно – конец коридора, закрытые двери, целое множество. В какую войти? Решить было сложнее, чем преодолеть боль, идущую снизу. Из одной двери валил красный пар, другая окутана огнём, ещё одна изрыта ударами топора. Справа послышался выстрел, ноги заторопились, обжигаясь при каждом шаге. Выстрелы продолжались. Чем ближе становился шум стрельбы, тем тяжелее было идти. Заиграл орган. Эта тяжёлая музыка проходила сквозь саму душу, она звала. Ещё выстрел.

Открылась дверь, заставив покинуть мысли своим скрипом. На пороге стоял кто-то из старших. Воняло сыростью.

– Не спишь, Фаргильц? – узнался густой голос Вульфгара.

– Я медитировал, учитель Вульфгар, – быстро прошептал послушник, вставая с колен.

– Извини, что прервал тебя, ты как… после нападения на еретиков? Прости, что не навестил тебя сразу.

– Я в порядке, учитель, уже готов вернуться к занятиям, – в голосе Фаргильца слышался живой энтузиазм.

– Чтож, хорошо. Пошли за мной, – рыцарь энергично развернулся и ушёл, не дожидаясь послушника.

– Куда мы идём, учитель? – торопясь, выдавил Фаргильц, догоняя Вульфгара.

– Я же тебе говорил не называть меня так, я рыцарь, а не медиум, ясно? Разные вещи, – кинул Пиаммо.

– Простите уч… сир, – едва слышно пробурчал Паурелью, – так куда мы идём, сир Вульфгар?

– Помнишь наш спор о насилии? Я покажу тебе кое-что.

Окованные сталью ботинки раздались эхом по каменным ступенькам, быстро спускаясь вниз по лестнице. Затхлый запах пробил нос, слабый холодок прошёлся по позвоночнику, запустив мурашки по коже. Темнота подземелья слабо развеивалась редкими факелами, обводя очертания камер.

Вульфгар прошёл до середины и развернулся к решётке. Вонь в камере перебила запах подземелья. Факел вынырнул из подставки, царапнув железо. Оранжевый свет упал на железные прутья, намокшую солому на каменном полу, грязного оборванца, сжавшегося на скамье. В левой руке рыцаря появился ключ. Небольшое усилие стукнуло затвором замка, и дверь решётки открылась с протяжным скрипом.