Сердца. Сказ 3

Гость прищуривается и подзывает к себе, просит охрану выйти и удивлённым лицам повторяет наказ. Один из неробких переспрашивает хозяина, роняя неловкое:

– Вы уверены, господин?

– Что? Что за вопросы? Разумеется, я уверен! – прикрикивает Бог Войны. – Пошли вон!

– Они всё понимают, – утверждаю я.

– Что понимают? – вопрошает мальчишка и указывает на рабочее место. – Садись, немедленно.

– Без их присутствия ты в моей власти, потому что на моей территории. Я могу сделать с тобой что угодно и даже придушить; им известно, понимают, догадываются.

– Вот только не сделаешь того, – брыкается незваный гость. – Иначе они перебьют иных здесь находящихся, а тебя оставят напоследок. Таков приказ. Будешь слушать вопли послушниц и послушников и жалеть, что не среди них.

– Чудно!

Нехотя забираюсь в пригретый не мной стул и препираюсь взглядом с собачонкой, что прижимается к столешнице.

– Итак! – рукоплещет он. – Ты остаёшься по моей милости в Монастыре.

– Ты остаёшься по моей милости в живых, – под нос процеживаю я, на что Бог Войны прихватывает за лицо и, сдавливая челюсть, продолжает.

– О, нет-нет, слушай меня внимательно. Ты остаёшься в Монастыре и продолжаешь нести свою службу. Тебя будут называть Хозяйкой, но Хозяин этого места ныне я. Сбор каждую неделю, а за каждое ослушание – пристреленная послушница. Договорились?

– А для меня выгода будет? – отплёвываюсь и вырываюсь, прихватывая стонущие скулы.

– Сможешь заслужить моё прощение.

Бог Войны довольно улыбается и, открыв ящик стола и присмотрев пачку документов, разит:

– Переписывай. Кто-то же из твоих любовников научил тебя писать, верно?

– Не удосужился.

– Хватит врать!

И под мои мановения пера гость причитает:

– Ты, глупая богиня, так и не ответила, коим образом согнала обоих богов с их прожжённых ими же мест.

– Получается, не такая уж и глупая?

– Я жду ответ.

– И ждать придётся долго. Обратись по сану или имени, время ожидания сократится.

Бог Войны смеётся.

– Ответ, Хозяйка Монастыря.

– Ещё.

Лицемерно улыбаюсь, истинно желая находящемуся напротив меня выцарапать глаза.

– Я хочу, чтобы ты произнёс моё имя полностью, – говорю ему. – Сделай даме приятное, иначе ты не сможешь.

Скалится, цокает, смеётся, качает головой.

– Я жду ответ, Луна, названная Хозяйка Монастыря, признанная Богиня Солнца и Удовольствий и окрещённая самой смертью Богиней Судьбы. Ответ.

– Сердца у них вырвала, – утверждаю я и, хлопнув сургучную печать, ударяю распиской о стол. – Забирай, подлый владелец Монастыря.

Следом швыряю печать в распахнутый ящик стола и – увы, не удержавшись – выхватываю утаенный там стилет. Бью одиночно. Острие пристёгивает мужскую ладонь.

Не надо было притираться к моему столу, сукин ты сын…

Бог Войны выдаёт подобие писка и резким движением отрывает прибитую к столу руку. Ею же – плюющейся кровью – повторно сжимает моё лицо.

– Сначала ты послужишь, а затем отправишься к своим покойным любовникам, – грозит мальчишка.

Тёплое бордо щекочет подбородок, а запах железа – ноздри.

Бог Войны отталкивает меня и отталкивается сам. Стилет валится под ноги.

– Тебя предупредили.

– Тебя тоже.

Мой гость прибавляет:

– А про сердца – охотно верю, Луна! Подыхая, Бог Солнца – я в том уверен – клялся тебе в любви, Бог Удовольствий перед смертью кропил стены этого поганого места признаниями и мольбой явиться к нему, а сладкая девочка-помощница в твоей же постели видела сладкие сны о Хозяйке. Всех их погубило единое – чувства к тебе; все они отдали свои сердца, а ты пережевала, раздробила и выплюнула их, они пожаловали тебе свои сердца, а твоё всё ещё у тебя. Вот, что нечестно, лживая богиня. Вот что подло. И об этом шепчут послушницы.

Бог Войны захлопывает дверь.

Бог

Хозяйка Монастыря приказывает прибить к кольям забора пропустившую незваного гостя и его людей охрану.

Один из верных перечит ей:

– Это Монастырь, госпожа! Вы уверены, что Боги и сами послушницы и послушники потерпят подобное…?

– Боги и без того питают чувства к крови и жертвенности, а удел упомянутых заключён в их имени – должно слушаться. С тебя же – усилить охрану и никого не выпускать. Предателей к забору, живо!

После полудня Хозяйка Монастыря выходит на улицу и взирает на наказанных.

– Ваше мнение? – спрашивает подносящая ей портсигар и бокал девочка.

– Отделались лёгкой смертью.

Предателей обезглавили, и головы приветственно посадили на пики по периметру монастырского въезда.

– А сплетниц, – громогласно объявляет женщина, – на ковёр! Ко мне и немедленно! Кажется, послушницы забыли о своей истинной роли в Монастыре и давно не были обласканы хозяйской мерой наказания.

В грядущий вечер ей удаётся присмирить всех находящихся под её началом. В грядущий вечер она, несмотря на долгое время правления до этого, становится истинной Хозяйкой Монастыря. Урок помогает закалить характер.

Женщина

Вызволяю из ящика стола чистую бумагу и конверты и начерчиваю распоряжение, дабы все служащие мне люди обратили своё внимание, силы и ресурсы на предельно значимое для Монастыря лицо. Я не ведаю имени этого человека, мне неизвестны возраст и занимаемая должность, но он – единственный, кто необходим стенам обители похоти и красоты.

Поиски начинаются.

Поиски приносят известия о кончине Ману. Я проглатываю печальное известие и следом пробую лакомую новость: найден.

Двери отворяются и в кабинет рысьей поступью Яна забредает приятной внешности юноша. Я отрываюсь от дел и в ту же секунду обо всех делах забываю. На меня смотрит прекрасный коктейль из черт оставивших наш мир Яна и Ману.

Смольные волосы чёрной дугой обрамляют смуглое лицо; улыбка – Мамочки, взгляд – Отца. Один глаз у него карий, другой – зеленый. У Гелиоса бы хватило знаний и слов обозначить этот феномен каким-нибудь термином – я же попросту восхитилась красотой ребёнка. Не такого уж и ребёнка…

– Моё имя Гектор, – представляется юноша и шагает навстречу.

Охрана ступает и обрамляет рукопожатие внимательным взглядом. Приглашаю гостя к столу и закладываю в разгорячённые руки бокал. Он не умеючи сжимает его в покрытых шрамами пальцах.

– Сколько тебе лет, Гектор? – спрашиваю я и откупориваю бутыль с вином (Ян до последнего держал её «на всякий случай», а этот случай никак не наступал и при жизни мужчины не явился; визит некогда брошенного сына, думаю, есть лучшая из возможностей обмыть забродившие ягоды).

– Восемнадцать, – отвечает он и незатейливо поглядывает на наполняющийся бокал.

– Прекрасно! – объявляю я. – Значит, ты зрел, умён и жизнь повидал.

– Более чем, – улыбается мальчишка (Ян так не улыбался – улыбалась Ману), однако к напитку не притрагивается.

– Запасы твоего отца, – и я показательно возношу бокал.

В ответ того же действия не наблюдаю.

– Твоё недоверие, Гектор, – говорю я, – не имеет никаких оснований, ибо, ступив на земли Монастыря, где действуют исключительно мои законы, ты всецело доверился рукам Хозяйки. Испей. Яда нет. А Ян – любитель обжигающего питья – утаивал данное вино, так и не вкусив его. Уважь отца.

Юноша осмеливается пригубить.

– Значит, Ян.

Неужели собственный сын не знал имени…?

– А мать тебе известна? – уточняю следом.

– Ману бывала у меня и моей приёмной семьи, – рассказывает Гектор. – Нечасто, так как стены Монастыря, по её словам, предпочитала не покидать. А когда бывала, об отце практически не говорила. Известно мне немногое.

– Однако же известно.

Мальчишка щурится – я присматриваюсь.

– Ты похож на него, – отрываю от сердца. – Безумно! Слов не хватит, чтобы передать вашу схожесть, чтобы описать идентично гуляющие черты. От матери в тебе подкрашенный коньяком цвет кожи. Всё остальное – отец.