Сердца. Сказ 3

Новая Богиня и новая Хозяйка Монастыря отправляет мне письмо, в котором просит покровительства, ведь Бог Смерти – единственный, кому известна вся её история и ведомы дела. Но ответом и вместе с тем отказом (не время!) служит молчание.

Женщина

Проходят месяцы. Надеюсь, не годы? Пантеон успевает смириться с шокирующими новостями, а я успеваю смириться с возлагаемой ныне ответственностью.

В один из ничем не отличающихся друг от друга дней объявляется она. Сумасшедшая подносит своё уставшее тело тяжёлым шагом, и никто не может воспрепятствовать надвигающейся буре: девочка отбивает о закрытые Монастырские ставни и требует встречи с Хозяйкой.

– Госпожа, – обращается она ко мне, когда я распахиваю кабинетную дверь и взглядом велю проходить.

Девочка встаёт напротив рабочего стола (как бы ожидая приёма и слушания) и преспокойно наблюдает за моими тягучими движениями по кабинету. Я открываю окно и, запустив поток удушливого ветра, присматриваюсь к подоспевшей незнакомке. Нежно-розовые волосы едва доходят до плеч, а игривая чёлка едва касается выкрашенных в горчичный бровей; улыбка обкусанных губ – невероятной красоты и дурмана; одежда скромная, но подчёркивающая фигуру: от долгого – вот, что её выдаёт – пути кайму белоснежной юбки облизала рыжая пыль, а гольфы – по той же причине – сползли к щиколоткам.

– До чего ты сладкая, – протягиваю я и вызволяю из ящика стола портсигар. – Зефирная, вся такая тягучая.

Девочка смущённо пятится и утаивает взор ясных глаз в не менее провокационном вырезе рубахи на мне.

– Рассказывай, конфета, – придирчиво улыбаюсь я и, затянувшись, протягиваю сигаретную спицу девочке.

Она прикусывает губу и осторожно тянет руку; я отстраняю сигарету и восклицаю поперёк:

– Ты ведь знаешь, кто я?

– Хозяйка Монастыря, – довольно объявляет девочка. – Разрешите?

Догадливая!

Закладываю острую спицу в прекрасно сложенные губки и ловлю направленный мне в лицо клуб дыма. О, боги…

– Меня зовут Райм, – представляется девочка. – И я пришла к вам на службу, госпожа.

– Самоуверенно, – заключаю я и приглаживаю бедром столешницу; девочка же стоит напротив. – А кто тебя, собственно, звал? Может, ты или твоя семья предлагали тебя в письме, а я его не углядела?

– Я сирота, – спокойно объявляет Райм. – И я пришла к вам из резиденции Бога Жизни.

– Интересно, – причитаю я, закидывая ногу на ногу и очередную сигарету в рот, – ложь из этого – всё или только часть?

Девочка пускает облако и говорит, что моё недоверие к ней оправдано, однако врать или привирать при знакомстве она не хотела вовсе, ибо рассчитывала на счастливое и долгосрочное сотрудничество.

– Я верю, что ты сирота, но не верю, что ты пришла из резиденции Бога Жизни, просто потому что Бога этого нет, не было и быть не может, дело до нас ему нет, а без нужды тебя бы никто не прислал.

Райм сжимает губки и объясняется: она была в числе слуг, что следили за порядком дома и проводимых там вечеров. За некоторую плату девочка составляла приятную компанию важным господам; так скопила на дорогу и ныне желает нести службу мне. Проделанный путь многое говорил о характере и намерениях. Однако можно ли доверять сладкоголосой красавице?

– Хорошо, конфета, но тогда скажи, для чего ты мне в числе послушниц? Думаешь, в Монастыре недостаточно одобренных мной красот?

– Я пришла к вам не за ролью послушницы, – довольно улыбается Райм и протягивает почти дотлевшую сигарету. – Я хочу быть вашей помощницей.

Вздыхаю и смеюсь, а девочка приправляет:

– Вы не разочаруетесь! Вот увидите: я вам понравлюсь.

– Уже.

И румянец в очередной раз щиплет её миловидное личико.

– Тогда скажи, зачем мне помощница?

– У вас много работы, я догадывалась, – говорит Райм. – А увидев Монастырь воочию, лишь убедилась в том. К тому же на одном из последних вечеров я подслушала разговор некоторых Богов: они обсуждали вас, госпожа, и ваши дела – бесконечные и многие. Они говорили, что вы вобрали в себя силу двух богов, а потому и работы у вас столько же. За себя, за бога Солнца и за бога Удовольствий. То правда?

– Тебе виднее, – забавляюсь я и перебираюсь в кресло, указываю: – Садись.

Девочка послушно приземляется на диван.

– Кем ты послана?

– Не понимаю…

– Кто отправил тебя в Монастырь?

– Никто.

– Имя.

– Я решила сама, госпожа.

Девочка убедительно качает головой, на что танцует её розовая грива.

Увы, но с ведением дел, когда на твоей стороне никого нет, обрастаешь синдромом Яна: синдромом вечного преследования и губительных дел извне.

– Конфета, – решаю пригрозить и следом признаюсь: пока девочка вертела головой и велась на флирт, я достала из-под стола стилет. – Такой маленький, но очень острый кинжал, – улыбаюсь новоприбывшей. – С тончайшим клинком, представляешь? И если будешь продолжать мне врать, конфета, клинок этот перережет твоё чудненькое горло и кровью окропит место, на котором ты сидишь. Присмотрись к несходящим с ткани пятнам и убедись в серьёзности моих слов.

Пятен не было, однако девочка и не искала. Лицо её выдало пробежавшее на долю секунды волнение.

– Уяснила, конфета? – спрашиваю я.

– Да, госпожа, – сбито отвечает Райм и в то же мгновение расправляет плечи, меняет испуганный взгляд на отчаянный, требующий прислушаться. – Но это не потребуется. Я говорю правду, Хозяйка: моя служба у вас должна начинатся с неё, ею и продолжатся. Я умру за правду и за Вас.

– Принята, – говорю я.

И отныне Райм посещает съезды и собрания вместе со мной, и отныне присутствует на каждой встрече и с каждой из послушниц, с каждым из послушников ведёт добрые разговоры, мельком нашёптывая мне их содержания. Я возлагаю на Райм традицию организации Шоу, которого не было долгое время. С уходом Ману ушло и данное мероприятие, но сладкое розововолосое чудо осмелилось одарить меня стремлением к движению и возрождению, а не только упадку и самоедству, которыми я была занята.

– Докажи свою преданность, – велю я. – И когда-нибудь я назову тебя Мамочкой, когда-нибудь ты заслужишь имя самой Ману.

Приношу ей очаровательные чулки и наблюдаю танцующую у зеркала нимфу. На ней белые юбка и бандо в цвет. Райм игриво взбивает волосы и, кружась, благодарит Богиню-покровительницу.

Не могу понять, как в ней умещаются природный ум, рассудок, детская самозабвенность и неряшливая глупость. Со всей серьезностью она подходит к организации грядущего вечера, с понимаем и пытливой дотошностью выслушивает многочисленных партнёров и гостей, а в следующий миг радуется новому наряду и едва не пляшет под мою хвалу.

Мы бредём по мрачному, лишённому свету, коридору: девочка сжимает саму с себя в объятиях и восклицает нечто о триумфе. Я велю ей собраться, однако то не требуется. Задор и хохот испаряются сразу же, как мы оказываемся на сцене. Свет ламп и блеск софитов ударяет по глазам; быстро оглядываю собравшихся: такого притока людей давно не было, и потому с Яном аншлага я не застала.

За несколько недель мы оповестили небесных Богов и их доверенных с земли, вручив чудесные приглашения на возобновлённую традицию Дома Удовольствий – Монастырское Шоу. За эти же несколько недель я нашла на окраинах юных и нетронутых дев. Моя помощница подсобила и рассказала, где можно искать прелестниц экзотической внешности, а потому Монастырю было что показать и чем угостить привередливых гостей.

Я благодарю присутствующих и объявляю начало Шоу; Райм сладкоголосо заменяет меня у микрофона и – под аплодисменты – усаживает в зал. А затем возвращается и задорными шутками приправляет грядущее выступление. Её довольно обсуждают находящиеся близ меня и даже – чёртова карга, не желающая помирать – Богиня Плодородия зудит о нимфетке.

– Эта девочка занята, – улыбаюсь наперерез её похотливому оскалу.

Шоу гремит. В тот вечер, мне кажется, я счастлива.