Страница 6 из 42
— А что Градов? Мужик как мужик, в колонии вкалывал, и тут...
Следователь Гринев усмехается:
— Знаем, знаем, один Градов из всей вашей гоп-компании на работу устроился. Вы лучше скажите, кто это ему посоветовал костюм в соседний город на продажу везти?
Прокудин головой качает — недоумение его совсем естественное:
— Что-то я, начальник, в толк не возьму, о чем речь пошла? При чем тут Градов? При чем тут какой-то костюм?
Гринев шкафчик стенной — узкий, дверка маслом крашена, — открыл, там костюм на плечиках висит, коричневый. Достал, на столик перед Прокудиным положил:
— Вот этот, Прокудин. Вы ведь знаете, откуда он взялся?
— Ни малейшего представления. Вы меня с кем-то путаете. Или Градов, сука, на чем-то погорел, а теперь меня закладывает.
— Скажите, — говорю, — а Градов с Зиберовой знаком?
— Да я же вчера сказал, что у этой Клавки кто только не пасется! Она всех привечает! Лишь бы деньги да водку несли!
Ничего не скажешь: ход ловкий! Ладно, говорю, оставим пока Градова и Зиберову в покое, не станем пока спрашивать ни о том, что у Зиберовой кроме обреза нашли, ни о том, что в лесочке припрятано. Потолкуем о другом...
Прокудин ногу на ногу забросил, улыбается — о другом так о другом. А Градову язык вырвут, дождется!
Ничего, говорю, до очной ставки с вами язык Градова при нем останется, а мы давайте о шофере потолкуем, о Петрове Олеге. Давно его знаете?
Прокудин молчит, то на меня смотрит, то на Гринева. Ну же, думаю, соображай быстрей! Что это тебя заколодило?
— Это какой Петров?.. — Тянет он резину. — У меня шоферов знакомых много...
— А тот Петров, у которого на «зиске» задний борт снят. С которым в логу засели, вас еще трактором вытаскивали. Тракторист этот вас всех опознал.
У Прокудина аж дыхание перехватило — дышит тяжело, сказать ничего не может.
Гринев — не без злорадства:
— Что, не ожидали? А, Прокудин? Если готовы правду говорить — говорите, буду протокол писать, не готовы — потерпим до очных ставок. Только и суд все учтет: то ли сами сознались, то ли вас изобличать пришлось. Так что будем писать?
Прокудин чуть не в крик, с отчаяньем, с вызовом:
— А пишите, что хотите! Все подпишу! Все равно запутаете невиновного! Вам лишь бы дело на кого-то повесить!
Гринев ручку отложил — так не пойдет! Не то, что мы хотим, а только то, что вы расскажете — вот это и запишем. Рассказывайте, с чего каждое дело начиналось и чем заканчивалось, а про невинность — это уж совсем ни к чему!
— Нечего мне рассказывать! Всех и дел — зашел к шалаве. А вы что на меня вешаете? Что мне до спекулянта Градова, до костюма? До шофера?
Гринев встал, открыл сейф, достал дактокарту — вот, Прокудин, одно это вас без свидетельских показаний утопит. Уж на что вы — волк битый и травленый, а тут просчитались. Отпечатки ваших пальцев со стакана сняли, а стакан на прилавке стоял, в магазине. Понятно я объясняю?
Прокудин замкнулся, в окно смотрит.
Мы тоже молчим: пусть освоится с мыслью, что капкан захлопнулся. Теперь не вывернется. Наконец Гринев, спокойно так, спрашивает:
— Куда же против фактов переть, а, Прокудин? Было ведь?
— Ну, было...
— Вот то-то. Давайте-ка все с самого начала.
Дальше Гринев допрашивал Прокудина один: позвонил начальник горотдела, сказал — Владимир Никитич меня по телефону ищет. Он уже был подробно проинформирован о наших делах, потому ни о чем не спрашивал, просто сказал:
— Что же, неплохо вы там в этот раз сработали, с остальным без тебя справятся.
— Владимир Никитич, я бы хотел до конца недели задержаться, по делу самый разворот...
Владимир Никитич не сразу ответил. Пока он молчал, мне подумалось: голос у него какой-то не такой...
— Беда у нас... Завтра утром будь в отделе.
Последним рейсовым автобусом, пыльным и скрипучим — «Икарусов» в те времена на дорогах Кузбасса еще не было, — я уехал из того шахтерского города.
Ночь была холодная и ветреная, у Белова нас прихватил крупный дождь, он бил по крышам и окнам, сквозь щели пробивался внутрь, потоками сбегал по лобовому стеклу, дворники с ним не справлялись — водитель решил не рисковать, выехал на обочину шоссе, притормозил.
Я отчаянно мерз без плаща и все думал: что же такое могло случиться в отделе, из-за чего у Владимира Никитича, человека выдержанного и непреклонного, голос стал печальным?
Так началось для меня самое тяжелое дело, с каким столкнула меня милицейская служба: в ночной перестрелке преступники тяжело ранили старшего лейтенанта Коломейцева, в недавнем прошлом фронтового разведчика. Уже после операции он умер от внутреннего кровоизлияния в легкое. Именем его названа тихая, всего на несколько домов улочка в областном центре, помнят его многие люди и сейчас, спустя тридцать с лишним лет после трагедии... Не знаю, сумею ли я когда-нибудь рассказать о тех событиях, смогу ли, а надо бы.
Б. Этин,
подполковник милиции в отставке
ТЕНИ ПРОШЛОГО
В июле Томь спадает, галечный берег белыми косами далеко вдается в зеленоватую, еще мутную полую воду. Там, под водой, таятся глубокие ямы: летом на этом месте, ниже опор моста, ставят экскаваторы, берут гравий. Купаться здесь запрещено, все это знают. О том же предупреждают и фанерные щиты: опасно! По ту сторону насыпи, ведущей к мосту, — Топольники. Там городской пляж — иди туда и купайся на здоровье! Но ребятню, словно магнитом, тянет именно сюда. И ведь знают, чем все может кончиться: попадешь в яму с холодной застойной водой, схватит судорога — и поминай как звали! Но удержу на них нет, в Топольники не идут, тянутся сюда, где глубже и опаснее.
В тот день здесь, у бетонной опоры моста, их было человек десять, мальчишек и девчонок из Форштадта, и они потом, когда пришлось их допрашивать, никак не могли припомнить, кто затеял игру в прятки в прибрежных кустах: Вася Чурилин или Митя Сапрыкин. Будто это было так уж важно. Словом, устав нырять и плавать, течение все же сильное, сносило далеко, ребятня рассыпалась по кустам, Кате Ледневой досталось искать. Она громко пропела: раз, два, три, четыре, пять, я иду... Обернулась — прямо на нее бежит Алешка Рытвин, пятиклашка, и лицо у него белое-пребелое. Кричит:
— Убитый там! В кустах!
В кустах лежал человек. Головой на мятой газете, лицом уткнулся в объедки, руки раскинул, на одной ноге полуботинок, другая в носке. На голове мух видимо-невидимо...
Ребята в сторонке постояли, минуточку поглядели: боязно. Вася Чурилин говорит: пацаны, сыпем отсюда, а то в милицию потащат! А Митя Сапрыкин: дурак! Больно ты им нужен, чтоб тебя таскать! Ты, что ли, его убил? А в милицию не позвоним — как убийцу найдут?
Чурилин тоже разозлился: сам дурак! Ну и звони, если такой храбрый! Беги вон в Дом отдыха, там телефон есть!
Храбрый он или нет, Митя сам о себе еще не знал, но к Дому отдыха кинулся сразу, не задумываясь.
Обратно Митя примчался минут через десять. Вся пацанва чинно сидела на откосе шоссе, и даже Чурилин не сбежал: держался в сторонке, молча покусывал травинку. Чуть отдышавшись, Митя уверенно сказал:
— Они сейчас приедут! Нам велели ничего не трогать и посторонних к кустам не пускать!
Вскоре на шоссе притормозили два милицейских газика, из первого выпрыгнул капитан, позвал ребят:
— Давайте все ко мне поближе! Расскажите, как все получилось?
Чурилин в сердцах бросил Мите Сапрыкину:
— Ну вот! Я тебе, дураку, чего говорил?
Капитан удивился:
— Я тебя что, урок отвечать зову, что ли? Кто, ребята, первым увидел убитого?
Катька подтолкнула Алешку Рытвина:
— Вот он. Мы в прятки стали играть, он в кусты полез, а там...