Долгая ночь (сборник)

Не прошло десятка минут, как вся опергруппа очутилась во дворе. Кутепов, конечно, догадывался о маневрах милиционеров, но толстую дверь дробью не прошибешь, оставалось одно: бить через окна.

Он затаился, не отвечая на окрики. Почему-то молчала и учительница.

Вдоль стен работники милиции подобрались под самые окна. Николаю и Эдику Михину достались те два окна, что смотрели на болото. Горелин громыхнул в дверь:

— Кутепов, выходите! Дом окружен! Выходите, Кутепов!

Раздался выстрел, и в одном из окон разлетелись стекла.

Снова наступила тишина. Поднималось солнце, в округе запахло полынью. По траве прыгали кузнечики. Один из них уселся на завалинке прямо против Николая и, словно прислушиваясь, шевелил усами.

— Эдик... — тихо позвал Михина Николай. — Если он бросится в наши окна, кидаемся на него вместе, чтобы не сообразил что к чему.

— А если он из ружья в упор врежет?

— Не должен... — неуверенно ответил Николай. — Что он, совсем дурак?

— А кто же? Дурак и есть. Да еще пьяный...

И тут Горелин вдруг приказал в дом пока не лезть и вообще без него ничего не предпринимать. Через минуту хлопнул дверкой машины и уехал.

Согнувшись, Николай пробрался под окнами к Бадайкину — тот остался за старшего, — спросил с досадой:

— Чего это он?

— Не знаю. — Бадайкин был зол. — Сказал только, что не намерен подставлять нас под пули. Поехал, наверное, за шефом.

— Что же будем делать?

— У тебя есть предложения?

— Есть. Давай разом устроим шум по всем окнам. Будто в дом решили ворваться. Возьмем камни — и по стеклам... Да еще пальнем вверх для страха. Ей-ей, не выдержит Кутепов. Он же тоже ночь не спал — не железный, поди...

Бадайкин молчал.

— Что скажешь?

— А что говорить? Думаю...

Николай знал эту черту в характере Бадайкина. Тот никогда не перебивал собеседника, не вклинивался в рассказ со своим «да-да» или «ну-ну», потому нельзя было понять, соглашается ли он с говорящим или вообще его не слышит.

Наконец Бадайкин вздохнул:

— Чего прятаться будем? Горелина ждать — полдня пройдет.

— Ну, решили. Я сейчас остальных предупрежу...

Минуту спустя Бадайкин крикнул:

— Кутепов, берегись! — и выстрелил в воздух.

По окнам хлестанули камни. Зазвенели и посыпались стекла. В доме грохнуло, словно упало что-то тяжелое — дверь распахнулась, на крыльцо выскочил Мишка Кутепов — растрепанный, плачущий, ружья в его руках не было.

— Не надо убивать! Сдаюсь я!

Бадайкин прыгнул на крыльцо:

— Что же ты, дурень, упирался? Сразу бы так!

Пока Бадайкин застегивал наручники на запястьях Кутепова, Николай бросился в дом: что с учительницей? Почему она-то молчит? Не выходит?

В углу комнаты, на самотканом половике лицом вверх лежала молодая женщина с черными косами. Глаза ее были широко открыты. С ходу Николай подумал: «Пьяна, что ли?» Но тут же понял: убита... Что же ты, подлец Мишка, наделал? Николай разом остановился: нет, нет, трогать ее нельзя. Тут дело следователей.

В сенях, рядом с дверью, валялось Мишкино ружье, — на столе в кухоньке разбросаны патроны. В углу блестела темным стеклом бутыль с брагой...

Кутепов сидел на корточках у крыльца и, держа в стянутых наручниками руках сигарету, жадно затягивался. Глаза его были устремлены в одну точку.

Николай проследил его взгляд. В собачьей конуре возились два толстых черных щенка. Собаки не было видно. Он удивился, что щенки не визжали, не просили есть. Видимо, Кутепов ночью все же выходил, накормил их. Не тогда ли и скрипнула дверь?

Бадайкин сидел рядом на ступенях крыльца и что-то писал в блокноте. Саша Табачников вынес из дома бутыль, стал выливать в огороде брагу. Мужики от забора кричали:

— Чо делаешь, чо делаешь-то? Ай, добро пропадат!

У стены дома одиноко гудел шмель.

Николай подошел к Кутепову, окликнул: — Эй, Кутепов!

Тот медленно поднял погасшие глаза.

— Учительницу ты убил?

Кутепов молча кивнул.

— За что?

— Сам не знаю. Пьяный был.

И тут прибежала мать учительницы — почуяло ее сердце неладное, а как взглянула на милиционеров, поняла — нет в живых дочери. Рванулась к Кутепову, кричала, мешая русские и шорские слова:

— Ты что наделал? Что наделал, дурья голова? Тебе жить нельзя! Дай я плюну тебе в глаза!

Николай обеими руками держал старую женщину:

— Нельзя так! Нельзя! Арестован он, под суд пойдет!

— Что мне ваш суд! — кричала убитая горем мать. — Может, он велит Полине стать живой? Может, мамку ребятам вернет?

Кутепов безучастно мусолил сигарету, не сводил неживых глаз с возившихся у собачьей конуры щенков.

Успокаивая женщину, Николай спросил:

— Отец-то ребят где?

— Где, где? В шахте, в ночной смене, скоро придет. Лучше увозите Мишку, а то худо будет.

— Вот он придет, его накормить надо, да и ребята ждут — иди, мать, домой, иди.

К удивлению Николая, старуха, плюнув в сторону Кутепова, тихонько пошла прочь...

Подкатил милицейский газик, скрипнул тормозами. Горелин и начальник горотдела выскочили, навстречу им бросился Бадайкин, доложил:

— Товарищ майор! Кутепов сдался! В доме убитая женщина, Шадычакова Полина Евсеевна. Застрелена Кутеповым, когда пыталась помешать Кутепову стрелять в его жену. Нужен прокурор.

Майор Бажин, начальник горотдела, выслушал молча, кивнул, обернулся к Горелину:

— Видишь, как все обернулось? А ты говорил: «удерживает насильно». Убил, гад! Отправляй Кутепова, а обратным ходом пригласи прокурора и следователя. Мы пока будем здесь.

Николай стоял в сторонке, думал: ну вот и все, сейчас отправят с Кутеповым, а через час-другой буду дома, еще, наверное, застану Валю. И вдруг перед глазами снова возникла Полина Шадычакова с большими черными косами. А муж ее с ночной смены возвращается...

И когда Горелин скомандовал: — Щапов, Табачников, Кутепова в машину. Едем! — Николай обратился к майору:

— Разрешите мне остаться. Ее муж с шахты вернется — поддержать.

По травянистой тропке Кутепова вели к машине. Толпившиеся соседи молча и осуждающе смотрели ему в спину.

Б. Синявский,

журналист

ВАМ НЕ БОЛЬНО?

Агафонов дернул ручку в третий раз с такой силой, что кольнуло в локте: дверь подъезда была заперта изнутри. Он чертыхнулся и побрел к телефонной будке.

— Старичок, — полился из мембраны привычно бодрый и напористый Костин голос, — забыл, пардон, предупредить: там код набрать надо. Погоди, я спущусь.

— Да что ты бегать будешь? Давай код, сам справлюсь.

— Иди, иди, я мигом. А пока спускаюсь, ты бы за пивком сгонял. Погребок прямо в нашей хате, с торца. Там с утра чешское было... Прихвати десяток. Ко мне народ придет, пообщаемся...

Дверь, щелкнув хитрым запором, выдохнула спертый запах многоквартирного подъезда. Костя, изображая интерес, отстранился:

— Да ты весь на элеганте! Подкадрить решил кого в городе-герое?

Агафонов усмехнулся: его темно-синий польский костюм не стоил и половины Костиных вельветовых брюк.

Квартира оказалась на пятом этаже. Костя распахнул входную дверь, гостеприимно посторонился:

— Проходи, смотри, как существует рядовой аспирант.

Аспирант существовал неплохо. Поначалу Костя, как и все, жил в общежитии, потом снял квартиру и обитал один в двух комнатах, что шикарно даже для Москвы.

Небрежно разрезав шпагат на большом пакете, переданном ему Агафоновым, Костя вытащил два кожаных пиджака и, энергично встряхнув ими, крикнул:

— Ланька, смотри, для тебя кожа, как по заказу.

Из кухни вышел парень. Он взял один из пиджаков и презрительно сморщился:

— Монгольский?

— Похоже...

— Пусть его Чингисхан носит, — Ланька отбросил пиджак в сторону. — А этот? — он скользнул взглядом по этикетке.