Constanta

Легким намеком на шизофрению в странном симбиозе во мне сочетаются взаимоисключающие черты характера: самокритика и самовозвышение, самоуничижение и нарциссизм. Вся жизнь – сплошное противоречие, в этом я сама. Из крайности в крайность, а по-другому и жить не получается. Но, когда две полярности уничтожают друг друга, на их месте, как правило, остается ноль. Пустота. Ею я и была.

Миновало две недели, и вопросы одногруппников вроде «Ну как, сдали? Сложно было? А кто был в комиссии? А как все проходило? А сильно мучали?» и тому подобные, иссякли. Не иссякли подозрительные взгляды Гали в мою сторону. Один раз она случайно подслушала, как я рассказывала Ольге свой сон, где упоминала Довлатова, и с тех пор ее настороженность только возросла. А сон был безобиден до детскости: я и он в большой толпе людей, я чего-то боюсь, а он стоит рядом и неожиданно берет мою ладонь, сжимая в своей, отчего мне становится спокойно и легко на душе.

И вот, в один прекрасный день, ничего не подозревающая я захожу в сеть и вижу сообщение от Валеры следующего содержания: «Ян, взгляни. Тебе будет интересно», и ссылка. Пройдя по ссылке, я оказалась на странице Гали, которая оставила у себя на стене следующую запись:

«То чувство, когда у тебя тройка лишь потому, что ты не спишь с преподом».

Несколько минут я сидела в полном молчании, с тем выражением спокойствия и задумчивости на лице, которое у меня бывает только тогда, когда внутри идет ядерная война. Иногда, когда я злюсь слишком сильно, мне кажется, что ярость начинает сочиться сквозь кожу – я не ору, ничего не ломаю, даже сердце бьется в своем обычном ритме. Но в то же время воздух вокруг меня будто сгущается и накаляется, мир сжимается в одну точку, тело абсолютно перестает что-либо ощущать – и все это лично у меня является верным признаком подступившего бешенства.

Я отправила Валере благодарность за информацию, щедро приправленную матом, а он спросил меня, что я буду с этим делать. Что-что, разбираться, конечно. А иначе как? Кто-то прилюдно макает меня лицом в дерьмо, а я буду молчать? Сидеть сложа руки? Нет, расплата будет жестокой. Кое-кто скоро узнает, что за свои слова нужно отвечать. Валера пообещал всяческую помощь, если только она мне от него понадобится (чувак слишком хорошо меня знал).

Я рассказала обо всем Ольге.

«Может, сначала просто с ней поговоришь? Она ведь новенькая, тебя совсем не знает. Я в том смысле, она не знает ни того, что ты бы так никогда не поступила ради зачета, ни того, какие будут последствия», – написала мне Ольга.

Но я уже все решила.

Не так давно вышел закон, запрещающий носить с собой биты в общественных местах и перевозить их в общественном транспорте. Нет, главное, кастеты и ножи – пожалуйста, а безобидные бейсбольные снаряды – нельзя. И только сейчас это коснулось меня лично – но кому он нужен, это сраный закон? У меня свои методы восстановления справедливости. Так уж сложилось.

На следующий день я приехала в институт не в плаще, балетках и с сумочкой, а в спортивном костюме, кроссовках и с рюкзаком, из которого подозрительно выпирало что-то длинное, по форме напоминающее трость.

Я была так счастлива, улыбалась всем: прохожим, незнакомым и знакомым людям, студентам, преподавателям. Наконец-то, думала я, наконец-то предоставилась такая возможность – тряхнуть стариной, побыть собой, а не притворяться примерной ученицей и цивилизованным человеком, что мне приходилось делать на протяжении вот уже второго года обучения.

Я – человек, привыкший решать конфликты либо физической силой, либо, что реже – силой страха и запугивания. Чаще всего это работало в совокупности. Последний раз я била человека в школе, в одиннадцатом классе – уже чертовски давно, но такие навыки не стираются временем. Да, я в нужном возрасте попала в нужную компанию, и я горжусь этим, как и своими принципами.

Валера понял все без слов и сказал, чтобы я рассчитывала на него, а вот Ольгу пришлось успокаивать.

– Оль, да мы просто поговорим, чего ты так нервничаешь? – улыбалась я подруге, взяв ее за предплечье и встряхнув.

– Да? А бита тебе зачем? – прошипела она, стряхивая мою руку.

– Для надежности. Хочешь мира – готовься к войне.

– Яна! Откуда это в тебе?

Я пожала плечами.

– Почему ты такая упертая?

– Скорпион. Этим все сказано – я права, другого варианта нет. И если кто-то вроде Гали думает, что прав он, а не я, то мне приходится его разубеждать, – я любовно погладила натянутую ткань рюкзака.

– Одумайся. Пока не поздно. Господи. Тебя ведь исключат! Если все это раскроется, если узнает декан, тебя вышвырнут! Ты с ума сошла! Неужели ты сдавала комиссию и такого страха натерпелась, чтобы снова оказаться под угрозой, но уже по личной прихоти?!

Ольга надавила на больное.

– Она сама перешла черту. Я не позволю никому так о себе говорить, тем более безосновательно.

– Ну так просто поговори с ней, а? Неужели нужна такая радикальность мер? Может, она поймет, что ошибалась в тебе.

– Эффекта никакого не будет. А если и будет, то только временный. Физическая боль запоминается лучше, чем разговоры. Словами дело не решить.

– Еще как решить. Просто переубеди ее. Наедь на нее, с матами, набычься, как ты умеешь. Запугай. Но не бей! Я тебя умоляю!

– А ты почему так за нее волнуешься? На ее стороне? – я подняла брови.

– Я на твой стороне, Яночка, родная! Как же я буду тут одна, если тебя выгонят? Ради твоего же блага: не надо!

Я обещала подумать, и Ольга надулась на меня. После пары я подошла к Валере и поведала ему свой план, в котором его роль стоять на шухере. Вместо следующей пары мы пошли в пиццерию перекусить, где обсудили все детали, обговорили сигналы.

Учебный день кончился, и мы вдвоем сидели на подоконнике, карауля Галю у женского туалета.

– О, Покидченко! – я соскочила с подоконника, заметив ее выходящей из аудитории. Она увидела меня и остановилась. – Привет. Пошли, поговорим, что ли. Чего застыла.

Схватив ее за локоть, я без труда дотащила анорексичку до двери в туалет, которую любезно открыл, а после и захлопнул за нами Валера. С ходу отшвырнув ее к раковинам, я сбросила с плеча рюкзак и пока что поставила у ног. Вдруг и правда без этого обойдется? В ней кожа да кости, противник никакой.

– Ян, ты чего? – начала было она.

– Знаешь, чего я не люблю в людях? – улыбнулась я, скрестив руки на груди и отрезая ей путь к выходу.

– Чего?

– Когда они говорят гадости у меня за спиной, а не осмеливаются сказать мне их в лицо.

– Ты о чем? – нагло спросила она.

– Не прикидывайся дурой, – скривилась я. – Ненавижу, когда люди делают вид, что не понимают, о чем речь. Давай пропустим ту часть, где ты якобы не знаешь, почему тут оказалась.

У нее заметно задрожали руки. Она увела глаза влево, как делают все и всегда, когда собираются соврать.

– Если ты о той записи, это не про тебя.

– Ну если уж ты сама про нее вспомнила, точно обо мне.

– Нет! Это о… об одном человеке. Я не могу рассказать.

– Да, конечно, – рассмеялась я, нагибаясь к рюкзаку и расстегивая молнию. – Не обо мне, разумеется.

– Ты что? Что там у тебя? Это… – она не договорила и прижалась спиной к стене. – Яна. Это действительно не про тебя.

– Галя, я чувствую ложь. К тому же по твоей роже видно, что ты врешь. Да это было видно еще сразу после комиссии – твои эти взгляды, психи, «не трогай меня»!

– Я просто была расстроена из-за тройки. А взгляды – тебе показалось! Подумай сама, стала бы я писать об этом только сейчас? Почему не написала сразу, если изначально так считала?

– Покидченко, ты себе своими же руками могилу роешь. Потому что все это время ты только подозревала, а на днях, когда услышала их моих уст его фамилию, уверилась в своей теории.

На ее лице мелькнуло то удивление, когда человек неожиданно находит решение загадки, над которой давно и безуспешно бился.

– Что, хочешь сказать, я не права? Да я по глазам твоим бегающим вижу, что все так и есть.