Страница 12 из 18
— А это что же такое? — спросил он ещё.
— Двойку схватил, — ответила за меня мама.
— Двойку? А за что? — спросил отец.
— За письмо, — ответил я.
— Что? Писать до сих пор не научился, что ли?
— Научился, — протянул я.
— Балбес! — сердито сказал отец и замахнулся на меня. Он ещё полистал дневник, и вдруг лицо его несколько прояснилось. — Вот это. Прочитай-ка мне! — сказал он и протянул мне дневник.
Пришлось прочитать вслух:
— «Ваш сын на прошлой неделе собрал лечебных трав больше всех».
— Неужто ты? — спросил отец.
— Да, я, — подтвердил я, кивнув головой, и вдруг почувствовал себя удивительно странно.
— А кто же это написал?
— Учительница.
— Недурно, — сказал отец. — Значит, похвалила она тебя?
— Ну да, похвалила.
— Ну хоть разок тебя за что-то похвалили, — одобрил отец.
Сначала он нахмурился, потом засмеялся.
— А ту двойку ты исправишь! — добавил он построже.
— Исправлю, исправлю!
— Ну, беги!
НА РЕПЕТИЦИИ
Дни стали длинные. Работы у всех в поле и на виноградниках по горло. А когда уже совсем темно, музыканты собираются в пожарке. Одни на носилки садятся, другие устраиваются прямо на земле.
— Милые мои, вы не поверите, как мне сегодня поработать пришлось! — говорит дядюшка Тауберт.
— А кто не работал? Каждый руки натрудил, — говорит дядюшка Рачко, отец Марьены Рачковой.
— Лучше всех Загрушке живётся, тому работать не надо, — в шутку говорит дядюшка Алексин.
— Загрушке? Он своё уже отработал, — отвечает дядя Яно Слинтак, самый старый из музыкантов.
— Честное слово! Спина прямо трещит, будто я буфет целый день таскал.
— Винцек, а ты что делал? — спрашивает дядюшка Тауберт.
— Я?
— Гусей, надо полагать, пас, — говорит дядюшка Алексин.
— Я воду носил, — смущённо отвечаю я.
— Воду? У вас во дворе колодца, что ли, нет?
— Колодец-то есть, да для стирки приходится с Ризика воду носить.
— Для стирки? Это правильно, — говорит дядюшка Рачко.
— И для стирки и для стряпни, — добавляет дядюшка Алексин.
— В Ризике вода хорошая, — говорит дядюшка Тауберт.
— Да-а, в Ризике вода отличная, — соглашается дядюшка Яно Слинтак.
В пожарку входит Рудо Кемёнеш. Рудо парень молодой, неженатый ещё. Все музыканты его любят: он никогда с такта не собьётся.
— А где вы вторые голоса оставили? — спрашивает дядюшка Загрушка.
— А что вам надо от нас? — отзываются с носилок вторые голоса.
— Значит, все в сборе. Ну как, начнём?
— Томашовича ещё нет, — говорит дядюшка Тауберт.
— Томашович не придёт, — сообщает дядюшка Загрушка. — Встанем, братцы! — командует он.
— Грянем?
— Грянем.
— Нет ещё!
— Нет, пока ещё не грянем. И поупражняться хоть немножко надо.
— Так для начала-то можно что-нибудь отхватить!
— Что?
— «Победу».
— Но помягче играйте, — предупреждает дядюшка Загрушка.
— Марш? Нельзя марш играть мягко. Марш громко играть полагается, — возражает дядюшка Алексин.
— Правильно, — поддерживает его дядюшка Яно Слинтак.
— Погромче, но с чувством сыграем, — объясняет дядюшка Загрушка, чтобы успокоить их. — Винцек, ты уже знаешь «Победу»?
— Дело помаленьку на лад идёт, — хвалит меня Рудо Кемёнеш.
Дядюшка Тауберт бьёт в барабан, и мы начинаем. Конечно, сейчас я сумею вам кое-что о музыке сказать, но всё-таки я не специалист.
Самое лучшее будет, если вы послушаете именно наш духовой оркестр. Как знать: может, и нас пригласят когда-нибудь на радио или на телевидение. Дядюшка Загрушка на настоящего дирижёра похож. И жалко, что не все его видят.
— Винцо, а что у тебя с геликоном? — спрашивает один из музыкантов, играющих второй голос, когда мы кончаем марш.
— А что?
— Почему он у тебя дребезжит?
— Это «фа» дребезжит. Когда я ещё в армии был и выдувал «фа», всегда керосиновая лампа тухла. Капельмейстер-то говорил мне не раз: «Ты, Рудо, полегче дуй, когда «фа» играешь, не репетировать же нам из-за тебя в темноте».
— Правда?
— Правда. Винцек, и ты не так сильно, дуй, когда «фа» тебе надо сыграть.
— Теперь сыграем «Ракоши-марш», — предлагает дядюшка Алексин.
— Как же «Ракоши» играть? Ведь нот-то у нас нет, — говорит дядюшка Рачко.
— Видали? А ты играл когда-нибудь «Ракоши» по нотам? — смеются над ним вторы.
— Старайтесь-ка вы получше вторить, — обрывает их дядюшка Яно Слинтак.
— Вторы должны греметь, — говорит дядюшка Алексин, вытряхивая слюну из кларнета.
— Внимание! — восклицает дядюшка Загрушка и подаёт знак дядюшке Тауберту ударить в барабан.
Я слушаю те вещи, которые ещё не умею играть. При этом я наблюдаю, как Рудо перебирает пальцами и как губами шевелит при каждом звуке. Хороший, очень хороший геликонист Рудо Кемёнеш!
КОНЕЦ УЧЕБНОГО ГОДА
А вот уже и конец учебного года. Все ученики в школу идут нарядные, как в праздник. Те, кто должен получить награду, несут учительнице цветы. В прошлом году и Милан Футко тоже принёс букет, но, узнав, что он награды не получит, домой его взял.
Сегодня в школу кое-кто из родителей пришли. Дядюшка Фиа́ла, отец Анчи Фиаловой, произнёс длинную речь, хотя в начале и пообещал говорить очень кратко. Он сказал, что пришлось, к сожалению, из-за этого выступления уйти с работы на молотилке, но иначе поступить он не мог. Он должен, мол, сказать о тучных колосьях, которые уродились на грушковецких полях. Где землю получше обработали и удобрили, там и урожай был богатый, а где урожаю мало внимания уделяли, там и на уборке всё справедливо сказалось. Вот так и с табелями получается: кто лучше учился, у того и отметки лучше, а у тех, кто лентяйничал, и отметки плохие — двойки, а то и единицы. Что такое единицы? Для школьников единица — это не что иное, как пустой колос.
То же самое сказал в прошлом году и дядюшка Ру́мел. И о колосьях, и о табелях. Сначала мы подумали, что он пришёл звать нас в бригаду, а когда речь кончил, мы поняли, что в школе, как и повсюду на свете, царит справедливость, и он хотел нам это доказать. Потому и речь он свою сказал.
Речи кончились, и учительница стала раздавать награды.
— Да́гмар Аугусти́ничева, — вызвала учительница.
— Ка́рол Ба́кош…
И тут дело пошло очень быстро. Послышалась фамилия Лацо, а там вскоре и моя. Мы разложили свои табеля на партах и долго рассматривали отметки. У Лацо была одна двойка. У меня оказалось три тройки. Всё-таки мы не совсем осрамились и были этим очень довольны. Марьена Рачкова получила награду, но мы ей не завидовали. Всякому ведь известно, что у неё весь год никаких других забот не было — знай учись только! Её родители всегда хвалились, что у Марьены в дневнике одни пятёрки.
Учительница пожелала нам весёлых каникул, и мы с криками выбежали из школы.
НЕВЗГОДЫ ИЗ-ЗА ГЕЛИКОНА
Как только всходит солнце, сна в доме у нас как не бывало. Петухи горланить начинают ещё в темноте, кур будят. Те давай кудахтать, словно девчонки на автобусной остановке, когда учительницу ждут. Но куда ещё ни шло — куры. После них гусям черёд приходит. Отец постоянно забывает закрыть калитку в загородке, где у нас гуси ночуют. И потому никто им не мешает перейти через двор и остановиться у самых дверей в кухню. Подождали бы тут! Так нет! Как начнут долбить носами в дверь, словно очередями из автомата сыплют. Но самое скверное — это мухи. Едва солнышко покажется, как мухи уже над головой жужжат, будто самолёты, хоть ты тресни! И откуда только эти мухи берутся? Хоть каждый день их изничтожай, всё равно они откуда-то летят и летят. Больше ещё скажу: муха из всех насекомых самая назойливая. Вот именно так! Муху можно сто раз прогнать, сто раз от неё рукой отмахнуться, а муха опять прилетит. Вот какие мухи назойливые! Ну не-ет! Не позволю мухам себя донимать!