Страница 59 из 88
Глава 22. Еврейский допрос
— А все же… куда книжки-то подевались? — азартно прошептали у Мити над ухом.
Митя нехотя обернулся на так и оставшегося безымянным конопатого гимназиста. Глаза у того горели, веснушки аж светились в полумраке камеры.
Аккуратно выставленной ладонью Митя заставил его отодвинуться:
— Вероятно, туда же, куда и ваш здравый смысл, сударь. — холодно сказал он и… рявкнул. — Не было отродясь!
— Ну что вы… — обиженно проворчал конопатый. — Тут же никого чужих, только наши…
Митя обвел страдальческим взглядом камеру в участке, где сейчас сидели все — и гимназисты, и Тодоров, и парочка поднадзорных. Барышень заперли отдельно — Митя искренне надеялся, что в одном из кабинетов, не вовсе же полицмейстер разум утратил. Еще брата и сестру Гиршей сразу же увели.
— Во-первых, убедительно прошу меня к вашим «нашим» не причислять. Вроде бы я не давал никаких оснований. А во-вторых… — он выразительно кивнул на груду лохмотьев у двери камеры. Только если присмотреться внимательно, можно было понять, что это привалился к стене человек.
— Так он же спит! — вскинулся конопатый.
— Естественно, спит. Если бы не спал и явственно подслушивал, может, даже вы не стали бы болтать глупости. — меланхолично заметил Митя.
— То есть, он специально тут? Чтоб нас подслушивать? — конопатый выразительно сжал кулаки.
— Сядь. — буркнул ему Петр и поглядел на Митю иронически. — Надо же, разбираетесь! Жаль только, так сказать, с другой стороны решетки.
— Мне — нисколько не жаль. — отрезал Митя.
— Не ссорьтесь. Сейчас-то мы все по одну сторону решетки. — тихонько попросил гимназист.
Адолго ли? — скривился Петр.
Вдалеке увесисто хлопнула дверь, послышались голоса — рокочущие мужские, надрывные, почти плачущие женские…
— Родители. — тоскливо сказал конопатый и переглянулся с приятелем Васечкой.
— Дети. — усмехнулся Иван. — Как есть дети — боятся, что папенька с маменькой заругают.
— Это самое «детство» не мешает вам втягивать их в ваши дела. — процедил Митя.
— Не наши. Общие. — очень серьезно сказал Иван, а Петр, наоборот, ухмыльнулся. — Кто ж если не мы — «племя младое, незнакомое»? Не питерское старичье, те отечество только до края довести могут!
Раздался звук шагов, к дверям общей камеры торопливой почтительной побежкой примчался давешний городовой. Дверь распахнулась…
— Хорошо провел вечер?
— Познавательно. — ответил Митя, направляясь к выходу.
— Потерпите, юноши, скоро вас заберут родители. — выпуская Митю из камеры, кивнул отец гимназистам.
— А нас? — нахально поинтересовался Петр. Под ледяным отцовским взглядом невольно отшатнулся… и тут же качнулся обратно, явно злясь на себя за испуг.
— Для вас нынешним разом тоже все обойдется лучше, чем могло. Вы нашли удачное прикрытие. — холодно бросил отец.
— Это… Это не они! — Тодоров вскочил. — Это я пригласил Дмитрия, нам было интересно… познакомиться.
— Рад, что сын нашел себе приятелей. — все также холодно бросил отец и дверь камеры с лязгом захлопнулась у него за спиной.
В тусклом коридоре участка обнаружился нервно теребящий перчатки ротмистр Богинский. Жандарм открыл было рот — поздороваться хотел, или еще что… но натолкнулся на безучастный отцовский взгляд и сомкнул губы со звуком отчетливого хлопка.
В молчании они зашагали по коридору — отец впереди, ротмистр с Митей следом. Оправдываться Митя не собирался. Он не знал, что на вечеринке будет эта парочка неблагонадежных — Иван и Петр, не знал, что полицмейстер вломится с обыском, не знал… Отец мог бы его оправдания и принять, а вот общество… Светское общество — не полиция и не закон, оно не знает жалости и не прощает ошибок, наивности и непредусмотрительности. Для него «не знал» — не оправдание. Единственная причина, по которой можно попасть в тюремную камеру без ущерба для репутации — дуэль. А в Митиной нынешней ситуации были лишь стрельба и угроза жизни. А вот дуэли… дуэли не было, а значит и оправдываться — бессмысленно. Завтра о нем будет судачить весь город.
Они поднялись по лестнице, и отец распахнул дверь, не затрудняя себя стуком.
— А откажетесь — в тюрьму ваши пащенки пойдут, оба! На каторгу! — донесся ор полицмейстера, и женский плачущий голос выдохнул:
— Брат! Умоляю, они же дети!
— И к чему это вас Ждан Геннадьевич так убедительно склоняет, господин… Шнеерсон? Шмуэль Бенционович, верно? Это ведь вы во время набега виталийцев големов к пристани направили? — отец вопросительно поглядел на довольно молодого, и даже щеголеватого раввина, сидящего напротив полицмейстера на рассохшемся казенном стуле.
— Азохн вэй, такой большой начальник помнит бедного каббалиста с чугунки! Я был уверен, что как надобность закончится, ваше высокоблагородие не то что Шнеерсона, но даже «йосек» моих глиняных в лицо узнавать перестанет. — каббалист поднялся навстречу. — Вот, явился по просьбе сестрицы старшей, поскольку имею такое себе счастье быть дядей этих двух юных оболтусов. — он кивнул на приткнувшихся на лавке Захара и Сару Гирш. По обеим сторонам от них, то ли стражей, то ли наоборот, охраной, сидели мужчина и женщина. Были они оба немолоды и довольно бедно одеты. По тому, как гимназист Гирш мрачно не поднимал глаз на мужчину, Митя предположил, что это и есть тот самый отец-сапожник. На всякий случай покосился на обувь и разочарованно хмыкнул — надежда найти в кабинете полицмейстера еще одного маэстро, вроде Йоэля, только по сапожному делу, рассыпалась прахом. Обувь на всех членах семейства была грубовата.
Тем временем полицмейстер тоже соизволил подняться — неторопливо и вальяжно, явно не торопясь приветствовать начальство:
— А у вас, я гляжу, Аркадий Валерьянович, и знакомства весьма либеральные… — он насмешливо покосился на каббалиста. — И сынок в нигилисты подался… Сочувствую, весьма… Чтоб у главного полицейского губернии… — этот титул полицмейстер не произнес, а скорее прошипел, казалось, слова жгли ему гортань. — …сын с неблагонадежными вязался! Тайные сходки, нелегальная литература… — полицмейстер с торжеством показал на сваленную у него на столе гору нелегальщины, раза в два больше, чем настоящая стопочка брошюр из квартиры Тодорова.
Митя захлебнулся бешенством. Ах ты ж хитрый мерзавец…
Не дрогнув ни единым мускулом, отец поднял тонкую книжечку сверху стопки:
— Надо же… «Значение политических убийств»? — он бросил на Митю холодный, нечитаемый взгляд.
— Это не наше! Нам всё подкинули! — пронзительно завопил Захар. — Вы подле…
Хлопком широкой ладони Гирш-старший запечатал ему рот.