Страница 55 из 88
А вот дом Мите неожиданно… понравился. И подумать не мог, что ему может понравиться квартира над лавочкой, но здесь было непривычно мало мебели и много простора. Занавеси из легкой ткани вместо привычного пыльного бархата колыхались под ветерком, пол выложен светлой доской, и блестел от воска. А редкие безделушки отличались изяществом и были расставлены так, что мгновенно приковывали взгляд. У кого-то в этом доме отличный вкус, столь необычный для простолюдинов.
— Смотрите, какой сюрприз! — завопил Тодоров, почти вталкивая Митю в комнату.
В небольшой гостиной воцарилось каменное молчание. Сидящие вокруг круглого стола под лампой с солнечно-золотистым абажуром юноши и барышни — всего человек семь — начали медленно поворачиваться к ним.
— Неприятный. — хмуро буркнул гимназист Гирш.
Сидящий рядом парень постарше, здоровяк, похожий на принарядившегося грузчика, ахнул, переводя взгляд с Тодорова на Митю:
— И вправду Христо сынка полицейского начальника пригласил! А я думал — шутишь!
Сидящие начали переглядываться, прокатился шорох… Троица барышень за столом придвинулись друг к дружке поближе, будто опасаясь от Мити нападения.
— Дмитрий — мой гость. — внушительно объявил Тодоров.
— Тодоров сошел с ума. — меланхолично сказала девица в блузе с пышными рукавами и широкой юбке. Таких, кажется, называют «лампочками».
— Дети… Пейте чай и не ссорьтесь! — мама Тодорова поставила на стол еще одну чашку, и одарив всю компанию строгим взглядом, вышла.
— Ну что ж… Присаживайтесь. Не будем сердить мадам Тодорову. — здоровяк-«грузчик» со скрежетом отодвинул стул за спинку. И усмехнулся, разглядывая Митю будто мешок, который предстояло закинуть на склад. Желательно, на самый верх штабеля.
Митя молча повернулся к позабытой всеми Аде и… повел к стулу ее. Усадил. Ада потупилась, но сидела очень прямо, чувствуя скрестившиеся на них взгляды.
— Цирлих-манирлих! — фыркнула «лампочка». — Еще руку поцелуйте!
Митя протянул раскрытую ладонь, предлагая девице подать руку. Одна ее соседка, пухленькая и белокурая, ахнула, то ли восторженно, то ли возмущенно, вторая, худенькая барышня с остреньким личиком, лукаво усмехнулась.
— Вот недоставало! — гневно запищала «лампочка», пряча руки за спину, будто Митя мог схватить ее силой. — Вы девушкам руки целуете, потому что за людей не считаете! Думаете, мы настолько вам не ровня, что вас это даже не унизит! Как… как животное приласкать!
— Сударыня, я еще ни одному коту не целовал лапы. — серьезно объявил Митя.
Худенькая барышня звонко расхохоталась:
— А мне поцелуете? — почти подпрыгнула она на стуле. — Мне никто рук не целовал, все за человека считают! Так и помрешь равноправная и не целованная! — она покрутила перед собой растопыренными ладонями, и сунула руку в отметках чернил Мите под нос.
— Сара! — прикрикнул на нее Гирш.
Едва не захлебнувшийся воздухом Митя быстро взял себя в руки — фигурально выражаясь, а ладонь барышни — буквально, и склонился как в лучших домах Петербурга.
— Вот так вот! Видали! — прижимая ладонь к груди с торжеством вскричала барышня. И скорчила остальным рожицу.
— Эта егоза — Сара, сестрица Гирша, противница целования рук — Ривка Лифшиц, ее отец в еврейском училище преподает, и Наташа Сидорчук, кассирша из магазина «ВЂнскiй шикъ» — вмешался Тодоров.
«Помилуйте Предки…» — только и мог безнадежно подумать Митя. Право же, какое чудное общество.
— Гирша знаете, тут Петр и Иван… — Тодоров кивнул на соседа здоровяка — очень худого юношу с лицом, будто со средневековых фресок.
— Сосланы в Екатеринославскую губернию под гласный надзор полиции. — любезно сообщил здоровяк. — Может, хватит уже разыгрывать малый прием императорского дворца? После познакомитесь, если надо будет. Давайте уже к делу!
Митя невозмутимо кивнул и уселся. Кроме чайных чашек и пары скромных блюд со сладостями вокруг самовара были сложены в стопку брошюрки. Митя скользнул взглядом по корешкам, отметив ту же «Сказку о четырех братьях», «Хитрую механику» и даже несколько подпольных изданий «Работника».
— Все запрещенные. — любезно сообщил здоровяк Петр. — Расскажете папеньке своему, пусть конфискует!
— Благодарю, у него есть. — равнодушно ответил Митя. — И даже издания получше.
На самом деле равнодушие давалось ему нелегко. Книги на столе относились к безусловно запрещенным. Сын начальника Департамента полиции на сходке с запрещенной литературой! Такое и отцу карьеры может стоить, а самому Мите… это не фрондировать перед Лаппо-Данилевским, строя из себя либерала. За такое не только тетушка Людмила Валерьяновна, но и дядюшка Белозерский может в захолустное юнкерское училище законопатить. На перевоспитание!
— Мы их продаем, в поддержку ссыльных. — с энтузиазмом сообщил Тодоров.
Час от часу не легче — теперь еще и распространение нелегальщины. Самое разумное, что он мог сделать — встать и уйти. Он покосился на предвкушающие лица Ивана с Петром, на барышень, представил, как станут они хохотать, когда за ним захлопнется дверь: «Полицейский сынок сбежал от страха перед стопкой книжек!»… Невыносимо!
— Мы собрались, потому что император издал указ, чтоб бедных студентов не принимать в гимназию. — изрядно конопатый паренек в гимназической форме вскочил, нервно заправляя складки тужурки сзади за ремень. И забубнил, глядя в стол и то и дело меняя местами ложечки. — А еще сегодня приезжал попечитель учебного округа. И наши товарищи… они, в общем, подслушали, что директору велено от недостаточных[3] учеников избавляться. Чтоб если кто как отличник получает пособие — валить на экзаменах и пособия лишать. Первым делом тех, которые… — он виновато покосился сперва на Гирша, потом на Сару. — Иудейского вероисповедания. Потому что из гимназии они в университет поступают, а там иудеев должно быть не больше пяти процентов.
— Почему пяти-то? — почти шепотом спросила Сара.
— Деньги на университеты от податей идут. Евреев в империи пять процентов, значит, и податей с них на пять процентов. Только вы от природы учиться любите, а мы, росские, ленивые…
Еще один гимназист вскочил с воплем:
— Я лучше Гирша учусь!
— Так не я ж это сказал, Васечка, это они в разговоре Победоносцева цитировали! — конопатый покосился на Митю и торопливо исправился. — Господина Победоносцева, обер-прокурора Святейшего Синода. Что евреи, если их свободно пускать, все места в университетах займут, потому как умные, а нам места не останется!