Страница 23 из 23
Глава 10. Вор собственного имения
Солнечный лучик теплой лапкой погладил лоб. Посветил в глаза — горячая краснота под веками заставила только прикрыть лицо локтем. Тогда нахальный лучик заполз в нос.
— Ааапчхи! — Митя содрогнулся всем телом.
— Буууунг! — ответил под ним старый рояль.
— О Боже! — не открывая глаз, Митя попытался нырнуть обратно в сон.
— Бамс! Буууунг! — на стук затылком об крышку рояль отозвался снова.
Митя глухо застонал и глаза все же открыл, уставившись в высокий, некогда белый, а теперь серый от пыли потолок с узорной лепниной. Он лежал на рояле, отчаянно болела спина и бока и… испытывал совершенное довольство человека, чьи мрачные ожидания полностью сбылись. В этой провинции жить попросту невозможно! Митя еще полежал, разглядывая заржавленный крюк, торчащий из лепного плафона в потолке. Каких же размеров была сама люстра и где она висит теперь? Ломота в лопатках стала вовсе невыносима, пропотевшее за долгую дорогу и тяжкую ночь тело чесалось, так что он сбросил сюртук, которым укрывался, и сполз с рояля.
Темная груда на составленных в ряд стульях зашевелилась, и отец тоже сел, уронив сюртук на захламленный пол. От каждого его движения с облезлой обивки стульев поднималась пыль и сыпалась побелка. Нагибаясь и потягиваясь, чтоб размять стонущие мышцы, Митя только порадовался, что сам выбрал рояль.
— Надеюсь, хотя бы водопровод здесь работает.
— Да колодец-то еще, поди, поломай.
Отец сполз со стульев.
— Ко… колодец? — начавший приседать Митя так и застыл на полусогнутых ногах и с вытянутыми вперед руками.
— Не ожидал же ты и впрямь найти здесь водопровод? — ехидно хмыкнул отец. — В имении, да еще заброшенном?
— У Белозерских есть, — мрачно буркнул Митя. Бабушкино имение на Волге — единственное, где ему случалось бывать.
— Раньше, небось, ведра прислуга таскала. От колодца. Должен быть там, — прикинул отец и, не затрудняя себя походом к дверям, просто вылез в освобожденное от глухих ставен и тоже разбитое окно.
— Дикари… Совершеннейшие дикари… Со слугами. А мы — еще и без слуг. — Митя оглядел собственные подштанники, почти всерьез задаваясь вопросом, станут ли они грязнее, если уйти пешком в Петербург.
Из распахнутого окна донесся отчетливый звон колодезной цепи и плеск воды. Митя тяжко вздохнул — что приходится терпеть! — откопал в саквояже зубную щетку, порошок и полотенце и тоже полез в окно.
Он торчал из окна как раз наполовину, когда в физиономию ему полетела выплеснутая из ведра вода.
— Папа! — захлебнувшись от неожиданности, будто в стремнину попал, заорал Митя.
Коварно притаившийся под стеной отец, гремя ведром, кинулся удирать.
— Детство какое! — вытирая лицо, неодобрительно проворчал Митя. — Будто это ему пятнадцать, а не мне!
Сохраняя солидность, Митя выбрался из окна. Чопорно поджав губы, оглядел уже наполненную отцом бадью, брезгливо, двумя пальцами, подхватил второе ведро, зачерпнул… и с размаху выплеснул на подкрадывающегося отца.
— Аглуп! — Отец замер, как суслик, выхваченный из мрака светом паро-конских глаз. — Какое коварство! Стоишь тут с видом альвийского лорда перед человечьим нужником, а сам! Ну сейчас я тебя… — он попытался прорваться к бадье.
Митя прыжком махнул через бадью, подхватил из травы дырявый ковш и встретил отца целым водным залпом. И было нечестно с его стороны все-таки прорваться, окунуть ведро в воду, несмотря на все попытки отнять, и вылить сыну на голову. Крайне дурной тон: сперва заманил Бог весть куда, теперь еще и обливается.
— Ну во-от… опять надулся! — протянул отец, глядя вслед нахохленному, как мокрый воробей сыну.
Хотелось ответить, что он вовсе и не сдувался, но уж больно глупо звучало. Поэтому Митя просто забрался обратно (может, двери заколотить за ненадобностью?) и, не оборачиваясь на запрыгнувшего следом отца, принялся разыскивать в саквояже сменную пару белья. Он даже успел натянуть чистые подштанники…
Входные двери грохнули, точно в них ударили тараном. Засов вылетел, со звоном ударился об пол. Двери распахнулись, с размаху врезавшись в стены. По коридору затопотало множество ног…
— Ось воны, ворюги! — завопил ворвавшийся в залу кудлатый мужик. — Зовсим знахабнилы, по панскому дому голяка вештаются!
Следом за ним, грохоча сапогами, вломилась… толпа. Зверообразные мужики с палками кинулись к отцу. Впереди мчался мужичонка посубтильней, зато с шашкой наголо.
— Стоять! — голос отца, вроде негромкий, перекрыл и хриплое от азарта дыхание, и топот.
Разогнавшиеся налетчики немедленно остановились. В первую очередь тот, с шашкой, уже вскинувшей ее над головой отца. Ну а как не остановиться, от такого-то непререкаемого приказа, да эдаким командным тоном, да еще паро-беллум, упершийся в грудь налетчика с шашкой тоже… способствует. Может, и поболее командного голоса. Точно поболее.
Мужик с шашкой замер, аж покачиваясь на носочках, как неловко выставленный портняжный манекен. Медленно опустил взгляд, будто желая убедиться, и впрямь ли паро-беллум глядит ему в грудь. Рука его заметно задрожала, и поднятая шашка слегка стукнула своего владельца по голове, вызвав еще большую дрожь.
— Ну чого встав, мов укопаный? Руби его! — завопил оттертый к стене кудлатый.
И только теперь Митя сообразил, что это их запертый в чулане пленник! То есть, не запертый уже, выходит…
— Заткнись, Юхимка! — не отрывая глаз от паро-беллума, процедил мужик с шашкой. — А ну как стрéлит?
— Да не стрелит он, морда бандитская, забоится! — приплясывая от нетерпения, выкрикнул кудлатый сторож.
— Якщо морда-то бандитская, чого б ему и не стрельнуть? — рассудительно предположил мужик с палкой.
Их оказалось не толпа, а всего-то двое.
— Гнат Гнатыч! Бандюги-то вооруженные! — Юхимка завопил, как обиженный ребенок, вызывающий на помощь родителя.
— Кинь пистоль, бисов сын! — в залу тяжеловесно, как носорог, ворвался полицейский урядник. От его рыка загудели струны в недрах старого рояля, мужики с палками присели, а отцов пленник снова стукнул себя шашкой по голове. На отца рык впечатления не произвел, что явно обозлило урядника. — На каторгу захотел, ворюга? Кидай, кому сказано!
— Что вы делаете в моем доме, милейший? — очень холодно, очень веско, очень раздельно поинтересовался отец.
— Как ррразговариваешь, мерррзавец? — побагровевший от ярости урядник принялся лапать кобуру на поясе.
— От и мне таку байку рассказывал: та я ж, звычайно, не слухав! Так они давай вдвоем меня бить, що у-у-у-у! — Юхим принялся раскачиваться, подвывая от жалости к себе. — И руками, и ногами, почитай, до смерти забили, ироды кляти!
Конец ознакомительного фрагмента.