Страница 38 из 95
Глава 15. Маца из полицмейстера
— Повесить! Обоих! — кулак губернатора Дурново Ивана Николаевича с грохотом обрушился на стол. Дубовая, толщиной в руку столешница крякнула, хрустнула, и разошлась широченной трещиной, оплавленной по краям.
— Сильны, ваше превосходительство! — прогудел Потапенко и даже приподнялся, одобрительно разглядывая слегка дымящуюся трещину. Стул, шире и вдвое крепче обычного, специально припасенный в губернаторском кабинете для казацкого старш
— Что? — рыкнул губернатор и только тогда посмотрел на дело рук своих. Точнее, одного кулака. Пару мгновений он рассматривал трещину, даже погладил кончиками пальцев края, и наконец шумно выдохнул, явственно успокаиваясь. Наконец, провел по ней ладонью уже с явным удовольствием, и пророкотал. — Простите, господа, Силу не рассчитал. — в голосе массивного и немолодого Кровного Внука Велеса-Змея прозвучало самое настоящее кокетство — как у барышни, сумевшей невзначай показать желанному кавалеру безупречную лодыжку в прелестной туфельке.
— Ну, так Кровь же Молодая, вот и играет! — протянул глава железнодорожных жандармов Мелков и льстиво захихикал.
— Ты уж скажешь, Феофан Феофанович! — почти зарделся губернатор. Под бородой и не разглядишь, может, даже и впрямь залился смущенным румянцем.
«Молодая Кровь за полтысячи лет достаточно состарилась, чтобы бережно хранить и лелеять все доказательства своей молодости. Не удивлюсь, если губернатор прикажет не убирать испорченный стол, и даже велит развернуть его трещиной к посетителям, чтоб все видели.» — подумал Митя. Его вместе с Шабельским отец привел на совещание к губернатору, как свидетелей ночной баталии. Теперь они тихо сидели в углу на банкетке: Шабельский был явно взволнован и преисполнен важности, сам Митя — задумчив. В гостиных Петербурга он провожал мечтательным взглядом важных сановников, зная, что для вхожих в высокие начальственные кабинеты, и двери светских гостиных распахиваются с охотой. И вот он в одном таком — пусть еще не в царском, но в губернаторском дворце, и… Ничего не испытывает, кроме желания поспать, да еще избавиться от плавающих в его сознании ошметков чужой памяти. Подхваченные от мертвецов воспоминания были откровенно… мерзкими, причем он и сам не понимал, кто вызывал у него большую гадливость — налетчики или полицмейстер. Налетчики — грязное простонародье, такими они родились и так прожили, а полицмейстер… дворянин, продающий свою честь по-дешевке! Какой… дурной тон. Хуже лебезящего Мелкова!
— Сокрушительный гнев Велесовой Крови, правый гнев! — не обращая внимания на то, что даже губернатор уже косится неодобрительно, а остальные откровенно морщатся, продолжал заливаться соловьем Мелков. — Это ж надо, до чего дошли иноверцы в зверствах своих над православными! Убить нашего Ждана Геннадьевича, этого честнейшего, светлой души человека! И трех городовых с ним — государевых людей!
— И четырех преступников, которых эти самые государевы люди должны были охранять. — меланхолично добавил отец, и Мелков замер с открытым ртом.
— Что вы хотите этим сказать, Аркадий Валерьянович? — губернатор откинулся на спинку массивного кресла и переплел пальцы на обширном чреве. Расчесанная ласточкиными хвостами борода его воинственно подрагивала.
— Что тут скажешь, ваше превосходительство. — отец тяжко вздохнул. — Вчера вечером, когда я покидал свой кабинет, в полицейском участке на Тюремной площади находились четверо арестантов. Двое налетчиков, напавших прошлой ночью на Моисея Карпаса…
— Еще и этот! Да тут целый еврейский заговор виден! — по-бабьи всплеснул руками Мелков.
На него посмотрели — все. Отец так наиболее выразительно.
— Нет? Не виден? — неуверенно переспросил Мелков. — Молчу…
— Напавших на Моисея Карпаса и представителя Путиловских заводов господина Гунькина. — продолжил отец. — А также двое господ, высланных в губернию под надзор полиции — Иван Акимов, сын священника, и Петр Мельников, из крестьян, арестованные полицмейстером на гимназической вечеринке.
— Этих-то почему из участка в тюрьму не отправили? — неприязненно пробурчал губернатор.
— Из-за непродуманных действий господина полицмейстера вменить этим двоим мы можем разве что противозаконное питье чая.
«На самом деле из-за меня, у полицмейстера как раз все было продумано. Может, и хорошо, что я отцу до сих пор ничего о себе не рассказал? И врать ему не приходится.» — подумал Митя.
— Господин Меркулов, про неприязнь меж вами и Жданом Геннадьевичем известно всем. — процедил Лаппо-Данилевский.
Что пусть богатый, но обычный помещик и один из многих гласных городской думы, делал в кабинете губернатора, когда туда срочно явился отец с главами полицейских ведомств, было непонятно, но губернатор Лаппо-Данилевского оставил и остальные вынуждены были промолчать, а Мелков так и вовсе льстиво улыбался. Вот кому следовало бы родиться оборотнем — был бы у него хвост, было бы чем вилять.
— Но уж сейчас, после его мученической смерти от рук инородцев, можно было бы проявить… приличествующую сдержанность. — продолжал Лаппо-Данилевский. — De mortuis aut bene, aut nihil.
— …nisi verum[1]. — не поворачиваясь, бросил отец, и продолжая глядеть только на губернатора, продолжил. — Однако мне многое показалось странным в этом деле о вечеринке, и я воспользовался их поднадзорным положением, оставив этих двоих под стражей в участке для дальнейшего разбирательства.
«Хорошо, что Ингвар не слышит.» — меланхолично подумал Митя.
— По жандармскому ведомству эти двое давно под подозрением. Я уверен, что у них где-то тут подпольная типография. И за зимними волнениями вокруг рабочих бараков наверняка стоят они! — Богинский стиснул холеные руки в кулаки.
«А того, что в бараках попросту мерзко — недостаточно?» — Митя вдруг захлестнуло чувство острой неприязни к ротмистру, изрядно удивившее его самого.
— В участке на ночь оставались четверо заключенных. Городовой на посту у камер, городовой в самом участке, и третий в сторожевой будке.
— И как вся эта разношерстая публика оказалась у железной дороги? — проворчал губернатор.
— Простите, ваше превосходительство, за вмешательство… — вкрадчиво начал Лаппо-Данилевский. — Но хотелось бы сперва понять, а как там очутился сам Аркадий Валерьянович? Нагнать убийц проклятых, когда те еще теплые трупы тащили прятать — за такое орден давать надобно, Станислава, к примеру! — голос Лаппо-Данилевского прозвучал с такой издевательской восторженностью, что у Мити аж во рту кисло стало.