Страница 32 из 95
Паро-конь скакал вдоль центрального проспекта — булыжники мостовой тускло блестели, когда на них падал свет из глаз автоматона. Мостовую сменили дощатые мостки, а то и вовсе раскисшая от дождей земля. Под копытами густо и влажно зачавкало, Мите пришлось сбросить скорость, он пустил автоматон шагом, объезжая строящийся вокзал. От идущей позади паро-телеги слышались жалобные стоны болтающегося в кузове городового.
Митя вцепился в рычаги, обводя автоматон мимо строительных ям, набросанных в беспорядке балок и кирпичей. Приходилось все время глядеть, куда ступает паро-конь, так что Митя даже не сразу понял, что кажется ему таким непривычным в недостроенном вокзале. И лишь потом сообразил. Две почти законченные башенки, делавшие Екатеринославский вокзал похожим на боярский терем, черными стрелами возвышались на фоне темного неба… но рядом не было привычных фигур големов. И оттого казалось, что вокруг просторно и как-то дико.
Вокзал остался позади, перед Митей развернулась лента железнодорожной колеи. Недавно уложенные рельсы маслянисто поблескивали даже в слабом свете звезд, дорога уходила за горизонт — вдоль нее Митя и поехал. Земля у железнодорожной насыпи была изрядно перекопана и исковеркана, ход пришлось сбавить еще. Послышался топот многочисленных копыт и обозленный Петр Шабельский нагнал отцовского паро-коня, что словно привязанный следовал за Митей.
— Аркадий Валерьянович, я требую, наконец, объяснений! Куда мы скачем? Почем я должен гнать моих солдат за… странно ведущим себя мальчишкой? Если вы не поняли — я сына вашего имею в виду!
— Не беспокойтесь, поручик, я понял. — процедил отец. — Можете возвращаться.
Шабельский даже икнул от неожиданности — или просто конь неловко ступил?
— Скажете своему полковнику, что просто выехали ночью прогуляться, потом заскучали и вернулись. — закончил отец.
— Но вы же сами! — раздался возмущенный вопль.
— Я — гражданское лицо, у меня даже приказа губернатора не было. — невинно сообщил отец.
Звуки их свары отдалились, Митя снова ускорил автоматон. Пожухшая трава в прорезанной железнодорожным полотном степи ложилась под паро-конские копыта… внутренности вдруг начало скручивать в узел от разлитого в воздухе ужаса.
— Все, с меня довольно, я возвращаюсь! — заорал чуть ли не над самым ухом Петр Шабельский.
— Туда! — одними губами шепнул Митя, выжимая рукоятку — и снова погнал автоматон в галоп.
— Митя, стой, ноги коню переломаешь! — закричал вслед отец.
— Вот именно! — выпалил Шабельский. — А у наших они даже и не железные!
Но Митя уже не слушал, да толком и не слышал — он мчался навстречу густому, тяжелому, забивающему ноздри запаху крови. Атоматон забуксовал, взлетая на железнодорожную насыпь — закачался, балансируя на трех ногах, но снова пыхнул паром, выправился и таки вскарабкался. Митя выскочил из седла и припал на одно колено, коснувшись пальцем темных брызг на деревянных шпалах.
— Ну, что там? — гнать паро-коня на насыпь отец не стал, оставил внизу и поднялся пешком. За ним следовал Свенельд Карлович и угрюмо пыхтел поручик.
— Кровь тут… — принюхиваясь к пальцам, хмуро ответил Митя.
— Пятна вот эти? — поручик повозил по шпалам подошвой кавалерийского сапога. — Да с чего вы взяли? А даже если кровь — мало ли что могло статься? Стройка все же…
— Стройка. — согласился Митя. Вскочил и огляделся. — Где големы? Тут должны быть големы.
— Каббалисты Полякова мне доклады не шлют! Откуда мне знать, куда эти… инородцы… — судя по паузе, поручик хотел употребить совсем иное слово. — …своих глиняных кукол гоняют? Вы не находите, что это уже слишком, господин Меркулов? Не знаю, что вашему сыну мерещится в нервических припадках, но гоняться за его миражами — с уланами?
— Нога, ваше-бродь, тут нога! — вдруг пронзительно заорали из-под насыпи. — Нога скачет!
— Какая еще… — поручик обернулся.
Из тьмы прямо на него выскочила нога. Огромная, глиняная, она проскакала вверх по насыпи и ринулась прямиком на поручика. Шабельский заорал и рухнул с насыпи, кубарем покатившись вниз. Нога с грохотом обрушилась как раз на то место, где он только что стоял, оставив вмятину в шпалах и только чудом разминувшись с Митиным автоматоном. Снова подпрыгнула, поскакала вниз по насыпи и скрылась во мраке.
Над насыпью поднялась голова Шабельского с расширенными и выпученными, как у жабы, глазами:
— А что… — прохрипел он.
— Бух-бух-бух! — нога выскочила из мрака с другой стороны, перемахнула насыпь и снова скрылась в темноте. С воплем Шабельский сорвался с насыпи и опять покатился вниз.
— Ваши благородия, а тут еще и рука есть! — закричали внизу.
— Тоже прыгает? — рупором сложив ладони у рта, отозвался отец.
— Не-ее… — голос отчетливо дребезжал. — Тихо лежит… Оторванная… Человечья…
Отец кинулся на голос, гибким движением разминувшись со скачущей глиняной ногой. Когда Митя, наконец, спустился, то увидел только спины, кружком сомкнувшиеся вокруг чего-то на земле. С высоты автоматонного седла глянул поверх голов — на земле лежала рука. Бледная, совершенно обескровленная мужская рука в недавно белом, а теперь грязным от земли и крови рукаве мундира городового. Пальцы глубоко ушли в землю, будто она отчаянно пыталась удержаться, а потом… тело оторвалось от нее, а рука так и осталась цепляться за землю.
— Митя? — отец поднял на него глаза.
Митя в очередной раз вылез из седла, шагнул между расступившимися уланами, присел на корточки и… аккуратно, почти бережно зажал уже одеревеневшую мертвую ладонь между своими.
За его спиной одного из уланов стошнило.
— Ну, что ж ты, Гончаренко, прям как баба… — пробормотал подошедший Шабельский, и тут же с хлопком запечатал себе рот ладонью и нырнул обратно во тьму.
Митя сильнее сжал ладони. Последние ошметки угасшей жизни толкнулись ему в пальцы — он увидел квартирку на верхнем этаже новенького доходного дома, с новенькой, блестящей лаковой мебелью, круглым обеденным столом, и креслом-качалкой у окна. Начищенный до блеска самовар напоследок сверкнул перед мысленным взором как сияющее в зените солнце, Митя потянулся вслед за мертвой рукой дальше, дальше, дальше… цепенящий холод охватил его тело и сознание и… он медленно открыл тяжелые, как валуны веки… не свои веки.