Атомные в ремонте

Когда начальство ушло, Лернер сказал мне: «Ну, ты, Евгений Михайлович, даешь! Еще никто меня так не объезжал на козе».

Весь личный состав аварийной лодки был отправлен в госпиталь в Полярный на обследование, и Балабанову, который лучше всех знал эту лодку, досталось. Ему пришлось входить в 1-ый отсек, который потихоньку затапливался из-за какого-то незакрытого клапана, устанавливать вентиляторы с фильтрами. Потом из лодки стали вытаскивать постели, документацию и прочие вещи. Все это стали сжигать, так как пользоваться ими уже было нельзя из-за радиоактивности. На нашей БТБ начальноком одной из смен был лейтенант Кот. Это был крупного сложения украинец, делавший все медленно, основательно, с размышлениями. Лев Максимович его любил и за глаза называл «кот ученый». Этот Кот спустился в реакторный отсек аварийной лодки, нашел место течи и показал рабочим, где надо отрезать дефектную трубку для дальнейших исследований. Анализ результатов исследований привел к изменению взглядов на пути достижения надежности 1-го контура. Если раньше стремились установить побольше приборов и всяческой сигнализации, то теперь увидели истину в простоте. Было решено для повышения надежности вырезать на 1-м контуре с десяток мелких трубок к приборам.

Через несколько месяцев, после вентилирования, эту лодку перевели в Северодвинск для ремонта, и я там участвовал в постановке ее в док. Зимой она стояла в бассейне, где у нее вырезали реакторный отсек и вварили новый. Попутно была отработана технология сращивания кабелей, ведь при вырезке отсека перерезалось множество кабелей и трубопроводов.

У этой лодки была нехорошая слава, недаром Борис Акулов был так суеверен относительно ее. Еще при постройке на ней была авария активной зоны реактора, потом матрос упал в ракетную шахту и разбился, потом зарезался бритвой доктор на почве ревности… Теперь же за лодкой прочно зацепилось прозвище «Хиросима», я и после описываемых событий не однажды восстанавливал «Хиросиму» после аварий. Когда она уходила в море, женщины в гарнизоне вели себя тревожно, как чайки перед бурей.

Тем временем на нашей лодке дело шло к концу.

Лернер со своими рабочими с нетерпением ждали завершения нашей работы. Во время опрессовки крышки реактора текли многочисленные временные заглушки, установленные рабочими на 1-м контуре до подачи отсека нам. Хотя каждый раз их довольно быстро заваривали, я каждую очередную течь воспринимал очень болезненно и истрепал себе нервы так, что поклялся себе впредь не начинать перезарядку, пока не будет полной уверенности в исправности 1-го контура.

Пока шли гидравлические испытания, мы со Львом Максимовичем писали отчет, физики упаковывали свои приборы. Я поблагодарил северодвинского физика за работу и сказал, что приборы мы ему вернем после горячего пуска реактора. Физик так расстроился, что заплакал. Он сказал, что, если он вернется без приборов, то его уволят. Пришлось составить на завод отношение и подписать его у заместителя министра Ю.Г. Деревянко, который находился в это время на базе по поводу «Хиросимы». Я его отловил на улице, подставил спину, и он на ней подписал бумагу.

С другим представителем завода, Катариным, мы обсудили недостатки ПТБ и перегрузочного оборудования. Появилась мысль, что нужно сделать дополнительно к ПТБ размером со съемный лист лодки, у которого на случай дождя могла бы закрываться крыша, а внутри размещался бы подпиточный насос, помпа для осушения реактора, вентилятор с фильтром и стенд с приборами для физического пуска.

С Левой мы решили, что при БТБ необходимо создать лабораторию физического пуска. Подытожили, кто и как проявил себя на деле, как улучшить организацию службы БТБ. Как крупный собственный промах мы оценили случай с пружиной в крышке. Такие вещи должен обнаруживать не председатель комиссии из Москвы, а лейтенант-начальник смены на месте события и во время события. Впредь осмотрам стали придавать большое значение и оформлять их актами.

И вот испытания успешно завершились. Перезарядка закончилась 13 июля, на два дня раньше срока. Мы пустили в отсек рабочих, а Лернеру я сказал: «Вы у меня украли три дня, а я вам два дня подарил. Чувствуете разницу?» Лернер заявил, что теперь он мой должник по гроб жизни. Он посадил нас на свою самоходную баржу, которую отправлял в Мурманск. Баржа шла 8 часов. Было желание лечь и отоспаться, но что-то не спалось. Одолела недомогание, болела голова, поташнивало, накатывала какая-то слабость. Было впечатление, что это реакция отпущенных, наконец, нервов.

По приезде в Москву узнал от Разумова, что Главком доволен перезарядкой и хочет нас поощрить. Я сочинил приказ, в который включил побольше старшин и матросов и поменьше офицеров. Перепало поощрение и мне. Я ушел в отпуск и поехал в дом отдыха «Горки». Там продолжал находиться в том же гнусном состоянии почти до конца отдыха. Видимо, дело было не только в нервах.

Илья Яковлевич Бурак блестяще реализовал идею с домиком, лобораториями физического пуска, стендами для приборов, оформив соответствующие решения, приказы и договоры.

Когда закончился ремонт лодки, Главком снял взыскания с Горохова и Караганова. Караганов, в свою очередь, поощрил работников завода. Лернеру он вручил двустволку. И когда я представляю, как Лернер целится, прищуривая стеклянный глаз, я не могу удержаться от смеха.

АВАРИЯ ПРИ ПЕРЕЗАРЯДКЕ РЕАКТОРА

В конце 1964 года ко мне здорово пристала стенокардия. Появились сильные боли под лопаткой, в шее и в самом сердце. Однажды я так сильно разболелся, что впервые пришлось лечь в госпиталь. Госпиталь находился в Сокольниках, он состоял из нескольких больших деревянных зданий. Говорили, что раньше он был морским, а теперь стал филиалом госпиталя им. Бурденко. Сейчас на этом месте стоит шикарный госпиталь ПВО. Основным лечением были инъекции витаминов и лечебная физкультура. От этих процедур я ожил и через три недели был выписан домой. Впрочем, и после госпиталя все время приходилось брать у врача освобождение от работы.

В это время в Северодвинске шла перезарядка реакторов ремонтирующейся лодки, и там случилось что-то нехорошее.

Пока я сомневался, не продлить ли мне очередное освобождение, нам с Ильей Яковлевичем приказали срочно выезжать в Северодвинск, чтобы разобраться в происшедшем и навести порядок. В поезде я то и дело прибегал к валидолу, сердце болело, как никогда. Илья поглядывал на меня с беспокойством и говорил, что не надо было мне ехать. Он к этому времени приобрел большой опыт перезарядок и нисколько мне в этом не уступал. За его плечами была частичная перезарядка, навязанная Е.Батем, аварийная перезарядка, где пришлось вытаскивать оборвавшуюся активную часть канала, и несколько рядовых перезарядок.

Одновременно с нами в Северодвинск прилетели с Севера Лев Максимович Беляев, Гелий Матвеевич Потанин (начальник химической службы Северного флота), доктор Женя Величкин и другие товарищи.

Перезарядкой руководил Иван Григорьевич Грешняков – молодой, но совершенно лысый, с лицом как у Квазимодо, громогласный капитан-лейтенант. Происшедшее его потрясло, он был возбужден и дерзок. Понять (но не оправдать) его можно было: после столкновения с ядерной стихией все другие неприятности выглядят как мелочи жизни. Допытаться у него, что же произошло, было невозможно. Механик лодки, Семен Вовша, мог только пожимать плечами.

Пришлось скрупулезно изучать журнал перезарядки, опрашивать начальников смен, крановщиков, дозиметристов, физиков. Выяснилось, что в начале перезарядки произошел большой всплеск активности. Грешняков сразу же все привел в исходное положение и стал ждать нашего приезда.

Мы зафиксировали активность в реакторном отсеке 40 рентгенов в час. Это очень много.

Обсудив ситуацию, мы предположили, что шток привода компенсирующей решетки каким-то образом заклинило в крышке реактора, и при подрыве крышки она приподняла решетку, отчего и произошел выброс нейтронов. Записи об установке упора для штока привода в журнале перезарядки не было, хотя все утверждали, что упор устанавливался.