Год активного солнца

Я не помню наизусть номера своего телефона и лезу в карман за визитной карточкой. Обмениваться телефонами глупо. Видеться с ними еще я не в состоянии. Во что бы то ни стало я постараюсь уклониться от завтрашней встречи. Но бумажную салфетку с Гивиным номером я тщательно складываю и не моргнув глазом кладу в карман.

Гиви поднял рюмку, по очереди чокнулся с каждым из нас и выпил. Я без слов последовал его примеру.

Эка быстро встала, видимо желая предупредить дальнейшее продолжение разговора.

— Всего вам доброго! — Гиви с сожалением отодвинул свое кресло и нехотя встал.

Эка ласково улыбнулась Нане, вежливо кивнула мне и направилась к выходу. Гиви поцеловал Нане руку, потом крепко пожал мою, сделал поклон и пошел вдогонку за Экой. Я стоял до тех пор, пока массивная дубовая дверь не закрылась за ними.

— Какая прекрасная женщина! — сказала Нана.

Я, словно и не слышал Наниных слов, обернулся и стал искать глазами официанта. Все, что угодно, лишь бы Нана не видела выражения моего лица.

Оркестр заиграл на полную мощность.

— Потанцуем? — спрашивает меня Нана.

Мне не до танцев, но отказываться нельзя.

Нана прижалась ко мне. Я с тоской ощутил теплоту ее гибкого тела, но былого волнения уже не возвратить.

Неужели Нана не почувствовала всего, что произошло?

Неужели она ничего не заметила? Неужели я так хорошо владел собой, что ничем не выдал своих переживаний и чувств? А Гиви Рамишвили? Неужели и он не почуял чего-то неладного?

Одна лишь Эка догадалась, что творится в моей душе. Но ведь и ей самой было несладко!

В горле застрял горький ком.

Нана…

Нана Джандиери.

Полузакрыв глаза, она самозабвенно танцует. Каштановые волосы рассыпались по ее плечам. Ее упругая грудь, туго обтянутая черным ролингстоном, высоко вздымается.

Как ей идут тяжелый серебряный браслет, крупный дагестанский перстень и массивные японские часы.

Невольно сравниваю ее с Экой. Эке не подошли бы такие экзотические украшения. Она более изысканная и нежная, более камерная, что ли.

А вот у Наны спортивный тип. Иногда она напоминает мне чистокровного английского скакуна, нетерпеливо перебирающего ногами, с ноздрями, подрагивающими от затаенной и ищущей выхода энергии… Теперь она целиком во власти ритма, и глаза ее полуприкрыты в истоме.

Неужели она ни о чем не догадывается?

Неужели мне удалось провести всех? Но у женщин есть шестое чувство, которое редко их подводит. Может, она просто делает вид, что ничего не заметила?

Нана Джандиери…

По типу ей больше подошли бы рок или шейк, а не этот плавный блюз.

Представляю, как засверкают ее глаза при сумасшедшем ритме, как блеснут ее крупные белые зубы, как страстно дрогнут ее полные губы, какими энергичными и четкими сделаются движения ее сильного тела!

Неужели она действительно ни о чем не догадалась?

— Какой снег! — кутаясь в шубу, говорит Нана. — Хочешь, немножко прогуляемся?

Она берет меня под руку, и мы не спеша идем по улице Горького.

Уплотнившийся морозный воздух, покалывая, обжигает мне лицо.

Мы согласно молчим.

Снег приятно поскрипывает под нашими ногами.

Как счастлив я был еще каких-нибудь три часа тому назад! А теперь я отчетливо ощущал, как мое окаменевшее сердце подернулось толстой ледяной коркой.

Мне вдруг страстно захотелось остаться одному, как-то разобраться в себе и в перипетиях сегодняшнего вечера, все основательно взвесить…

«Взвесить?» Но что взвешивать, когда все уже давным-давно измерено и отрезано! Ведь это я сам решил навсегда расстаться с Экой. Так почему же сегодня все перевернулось и пошло вкривь и вкось? Отчего у меня так потяжелело сердце! Куда подевалось счастливое возбуждение, которым я был переполнен до краев?

Может, на меня подействовало чувство вины, которое я испытал по отношению к трем людям сразу — к Нане, к Эке и Гиви?

Нет, нет и еще раз нет!

Мною двигали совершенно другие чувства, нечто другое причинило мне невыносимую боль. Но что?

Идет снег.

Скрип снега под ногами преследует меня как наваждение.

— Мне холодно. Пойдем назад! — говорит Нана.

У входа в гостиницу мы долго стряхивали снег, облепивший одежду и шапки. Теплая струя воздуха ударила в наши замерзшие лица.

— Когда зайти за тобой? — спрашиваю я Нану.

— Когда? — переспрашивает Нана.

— Ну да. Завтра…

Молчание.

Я закуриваю.

— Не надо за мной заходить ни завтра и вообще никогда, Нодар!

Зигзаг молнии пробежал по моему телу.

— Нана…

— Прошу тебя, не говори мне ничего! Все и без того ясно. Разговоры тут не помогут…

И опять молчание.

Потом Нана печально улыбнулась.

— Ты хороший парень, Нодар, очень хороший. Я рада, что не ошиблась в тебе. Рада, что такие, как ты, все еще существуют на свете… Будь счастлив! Прощай!

Нана повернулась и ушла.

Не сводя глаз с удаляющейся Наны, я как истукан застыл на месте. Дверь лифта захлопнулась. Нана даже не обернулась.

Почему я не побежал за ней? Почему не догнал, не схватил за руку, почему не объяснил, что лишь одну ее и люблю я на целом свете?

Я прямо в одежде лежу в постели лицом к стене. Рядом с кроватью я поставил стул с пепельницей, коробкой сигарет и зажигалкой. Не помню, как я проделал все это. Не помню и того, как добрался до гостиницы. Смутно вспоминается лишь, что я шел пешком и что у Малого театра какой-то мужчина попросил у меня закурить.

Интересно, сколько времени прошло с того мгновения, как я расстался с Наной? Часы у меня по-прежнему на руке, но свет зажигать не хочется. Стоит только ему зажечься, и в комнате нас сразу станет двое — я и я. В минуты переживаний мой безжалостный двойник усугубляет мое и без того тяжелое состояние.

Да, лучше лежать в темноте, чтобы не видеть собственного тела, в отчаянии распятого на постели.

Комната едва освещена светом с улицы, проникающим в окно.

Я поворачиваюсь лицом к окну.

Нехотя закуриваю.

Который все-таки час?

Я глубоко затягиваюсь.

Желтый шершавый дым царапает стенки легких.

Теперь, наверное, не меньше половины второго. А может, и больше. На улице тишина, нарушаемая шумом редких автомашин.

Я долго шарю рукой по стене и наконец зажигаю бра. Свет резанул меня по глазам. И сразу исчез мир, в котором я обретался до самой последней минуты.

Десять минут четвертого.

Я вновь гашу свет.

Как могло пройти столько времени?

Поразительно!

И ничего-то вроде я не надумал, точнее, ничего не взвесил и не решил. Стайки мыслей легко вспархивают и уничтожают друг друга, совсем как частицы и античастицы.

Конечно же Нана обо всем догадалась, догадалась с того самого мгновения, как при виде Эки у меня окаменело лицо. Как же я не понял этого? Как же я поверил, что Нана не сумела вычитать историю моей любви к Эке по моим потерянным глазам?

Целый день я избегал ходить по улицам, где, бывало, не раз прогуливался с Экой. Даже память о счастливых и волнующих днях, проведенных здесь вместе с Экой, я усиленно старался заглушить и подавить в себе… Но ничего не поделаешь, волей-неволей мы с Наной то и дело оказывались то на улице Горького, то на Манежной площади, то в Столешниковом переулке… А Эка постоянно оказывалась между нами. И я ничего не мог поделать с этим — память утишить никак не удавалось.

Я нарочно избрал «Националь», где ни разу не бывал вдвоем с Экой, и на тебе, надо же такому случиться…

Эка.

И опять я шарю по стулу в поисках сигарет.

Да, я всячески избегал ресторанов, где все еще мог встать призрак нашей с Экой любви, где мы сидели с Экой, весело чокались бокалами с бодрящим вином, где мы танцевали, тесно прижавшись друг к другу, и я целовал нежные руки Эки, ее милые, родные глаза, светящиеся любовью ко мне, ее легкие волосы, прикосновение которых к моему лицу рождало в душе сладостное чувство восторга. Я чувствовал, как дрожит и дышит в моих руках ее тело, и нежность захлестывала все мое существо. И как я мечтал тогда остаться наедине со своей любимой…