Объект закрытого доступа

– Вот это дело! – одобрил Пташка Божья.

Когда Али вышел из душа, мясо, сыр и лимон были аккуратно нарезаны и красиво разложены по тарелкам. Бутылку Пташка Божья поставил в центр стола – очень уж она была красива, приземистая, матовая, с длинным узким горлышком, – любо-дорого посмотреть.

Али окинул взглядом стол и удовлетворенно кивнул:

– Молодец, старик. Сделал все, как надо.

– А как же, – с подобострастной улыбкой ответил Пташка Божья, предлагая гостю стул. – Как говаривал Антон Палыч Чехов, в приличном доме все должно быть прилично: и жильцы, и стол.

Али сел на стул и взял со стола бутылку. Отвинтил крышечку, глянул на стол и нахмурился:

– А стаканы забыл, старик?

– Ох ты, черт! – хлопнул по колену Пташка Божья. – Мигом исправлю!

Через несколько секунд стаканы были на столе, и Али наполнил их ароматным золотистым коньяком.

– Давай по первой. Как там у вас говорится... чтоб не в последний раз, так?

Не дожидаясь ответа, Али залпом опрокинул коньяк в глотку.

– Точно. Дай Бог, не последняя! – кивнул Пташка Божья и поспешно последовал его примеру. Поставив опустевший стакан на стол, он закусил мясом и спросил своего жильца: – Сам-то ты откуда будешь?

– Я-то? – Али прищурил черные, насмешливые глаза. – Из Новороссийска. Бывал там когда-нибудь?

– Не-а. Но много слышал. Там у вас вроде море недалеко?

– Недалеко, – согласился Али. Он снова наполнил стаканы, на этот раз доверху, и зябко передернул волосатыми плечами. – Что-то нехорошо мне, старик. Знобит. Сквозняк тут у тебя, что ли?

– Есть немного, – согласился Пташка Божья и тут же заботливо поинтересовался: – А ты, часом, не простыл? С дороги-то всякое бывает.

– Да, – кивнул горбоносый Али. – Простыл. Наверное, простыл. Давай за дружбу народов.

Он поднес стакан к губам и пил, не отрываясь, пока стакан не опустел. И тут же наполнил его снова.

– Так пьешь, будто за тобой гонятся, – с укором сказал Пташка Божья.

Али стрельнул на старика черными глазами и сипло сказал:

– Простыл я. А это... – он кивнул подбородком на стакан, – мое лекарство. Понял?

– Понял, как не понять.

– Тогда твое здоровье. – И странный гость снова присосался к стакану с коньяком.

Бутылка опустела очень быстро. Допив остатки коньяка, гость посмотрел на Пташку Божью из-под нахмуренных рыжеватых бровей и сказал:

– Есть что выпить?

– Так это... – Пташка Божья хотел было соврать и сказать «нет», но черные глаза гостя смотрели так пристально и пронзительно, что он, к своему собственному изумлению, сказал правду: – Было вроде где-то. Сейчас посмотрю.

Пташке Божьей не осталось ничего другого, как достать из холодильника заначку – литровую бутылку мутной желтоватой самогонки.

После первого же стакана глаза гостя подернулись пеленой.

– Ну что, старик, – сказал он, еле шевеля языком, – страшно тебе на свете-то жить?

Пташка Божья пожал плечами:

– Да нет. А чего мне страшиться?

– А взрывы? Террористы, говорят, совсем обнаглели. Что ни день, то взрыв.

– Это точно, – согласился Пташка Божья. – Но, слава Богу, я черножопым не нужен. Сам посуди, зачем меня взрывать?

– Черножопым, говоришь?

– Ой, извини. Я хотел сказать...

– Знаю, – прервал его Али. – Знаю, что ты хотел сказать, старик. Только взрывают не только черножопые. – Он криво ухмыльнулся и поднял волосатый палец. – Скоро тут у вас все затрясется, заволнуется, понял? Вся Москва! И не черножопые будут трясти, а свои... такие же, как ты, старик. Братья, мать их, славяне! Давай-ка за них и выпьем... за братьев славян!

Али потянулся за самогонкой, но рука его соскользнула с бутылки.

– А, шайтан! – выругался он и тряхнул хмельной головой. – Давай ты, старик... Я что-то устал...

Пташка Божья разлил самогонку по стаканам, и они снова выпили.

– Так, говоришь, русские будут русских взрывать? – с сомнением в голосе спросил Пташка Божья, закусив самогонку сыром. – Разве такое возможно?

Али пьяно кивнул:

– Возможно, старик.

– И зачем же, к примеру, им друг друга взрывать?

– Зачем, зачем... Зачем ты меня к себе жить пустил? Вот затем и они. – Али прищурил мутные черные глаза, вытянул руку и потер пальцем о палец. – Деньги, старик... Деньги решают все. Мани! Долларс! Понял?

– Да разве ж им кто-нибудь за это заплатит? – прикинулся дурачком Пташка Божья.

– Найдутся люди, – глухо отозвался Али.

– Тоже русские?

Горбоносый с хрустом сжал пальцы в кулак. На губах у него зазмеилась усмешка.

– Ха! – хрипло выдохнул он. – Русские... Откуда у вас, русских, деньги? Ты вон всю жизнь вкалывал, а есть у тебя деньги? Нету! Кроме сраной бутылки самогону, никакой собственности не нажил.

– Почему же сраной? – обиделся Пташка Божья. – Хорошая самогонка. Я ее у Просвирихи брал. Да она чище водки!

– Ты прав, – кивнул Али. – Самогонка хорошая. Извини, старик, я не хотел тебя обидеть. Ты хороший человек. Давай выпьем за тебя.

На этот раз гость не смог допить стакан до дна, а принялся икать, и икал до тех пор, пока не сжевал разом три дольки лимона, вложенные ему в руку стариком. Прожевав лимон, Али сморщился и тягуче сплюнул в тарелку с остатками мяса.

– В мясо-то зачем? – негромко сказал Пташка Божья и хотел убрать тарелку, однако горбоносый схватил ее и придвинул к себе:

– Не трожь! – Он снова сплюнул в тарелку и посмотрел на Пташку Божью. Али был так пьян, что не мог сфокусировать взгляд. Голова у него слегка подергивалась, однако на стуле он сидел прямо.

– Слышь, Али, – негромко и дружелюбно окликнул его Пташка Божья, – а где хоть взорвут-то? Ты скажи, чтоб я в тот район не совался. Умирать-то кому охота?

– Не знаю, старик, – произнес Али заплетающимся языком. – Знал бы – сказал... Нравишься ты мне, хоть и дурак. Не обижайся, старик... Лучше выпей еще... за мое здоровье.

– Это можно, – кивнул Пташка Божья. – Тебе-то, что ли, освежить?

– Чего? – не понял Али.

– Я говорю, долить самогонки? Ты сейчас на полдороге к счастью. Но нужно слегка догнаться.

Али тряхнул головой:

– Н-не надо, старик... у меня... свой догон. – Он полез в карман брюк, вынул картонную коробочку и шлепнул ею об стол. – Вот!

Он вытряхнул из картонки серебристую упаковку, выдавил пару таблеток пальцем и закинул их себе в рот, проглотил, судорожно дернув кадыком, и закрыл глаза.

Вскоре губы Али растянулись в блаженную улыбку. Он открыл глаза, посмотрел на Пташку Божью и сказал слабым голосом:

– Возьми... угощаю...

Он показал глазами на пакетик с таблетками. Пташка Божья сморщился и покачал головой:

– Нет, паря, извини, но меня от этого вашего зелья с души воротит. Я, чтоб ты знал, принадлежу к поколению табака и алкоголя. И предпочитаю наркотической ломке простое человеческое похмелье.

– Как хочешь... – вымолвил Али, снова закрыл глаза, посидел так немного, потом качнулся вперед и упал щекой прямо в тарелку с остатками мяса.

– Тьфу ты, мать твою, чухна кавказская, – выругался Пташка Божья. – Совсем пить не умеет. А с виду такой крепкий. Ладно, паря, хочешь спать – спи, насильно поить не буду.

Пташка налил себе самогонки, выдохнул через плечо, залпом осушил стакан и, крякнув, занюхал сыром.

– Ну вот, – сказал он, жуя сыр и поглядывая на спящего жильца. – А ты говоришь – таблетки. Вон тебя как с таблеток-то твоих сморило. А самогонка силы из человека не сосет, она ему сил прибавляет.

Али хрипло вздохнул и пробормотал что-то сквозь сон. Пташка навострил уши. Побормотав несколько секунд, Али снова замолчал. Пташка еще немного послушал, но, кроме легкого храпа, перемежаемого носовым свистом, ничего не услышал.

– А ведь я с тебя, милок, свой барыш еще поимею, – задумчиво проговорил Пташка, поглядывая на спящего гостя. – Бог даст, побольше, чем твоя полусотенная. Если ты, конечно, правду мне говорил.

Пташка Божья повертел в руках стакан, продолжая раздумывать. Потом покачал головой и сказал сам себе: