Страница 14 из 76
— Мама, ты чего? — с тревогой в голосе спросил Володя.
Она обернулась, посмотрела куда-то в пространство:
— Война, Володя…
— Какая «война»?
— С немцами война.
По щекам матери текли слезы.
— Ты чего плачешь?
— Да ничего, Володя, так… Проходи, умывайся.
Из окна послышался голос Клавдии:
— Тетя Даша! Бежим скорее в магазин, соли да мыла надо купить!
— Иду, Клавдия, иду, милая, — ответила мать, утирая мокрое от слез лицо уголком платка.
Постояла, подумала, торопливо причесалась, достала из комода деньги и направилась в магазин.
Из-за шкафа, свесив ноги с топчана, выглядывал Коля.
— Что за шум?
— Молчи, — буркнул Володя. — Война началась.
— Война? — Коля тер кулаком глаза. — Какая еще война?
Володя досадливо махнул рукой и вышел из комнаты. Постоял немного на кухне, уставившись в пространство. О войне как-то не хотелось думать. Война. Ну и что? Была война с самураями — закончилась победой. Финны тоже в конце концов уступили, и Маннергейм ихний не помог. Наша армия — самая сильная в мире. Но, конечно, лучше жить без войн. Кому охота погибать? Алексей теперь в армии, и возможно, его пошлют на фронт бить немцев.
Володя спустился с крыльца во двор. На улице трое мужиков энергично жестикулировали. Слышались выкрики, брань: «Ну, Гитлер, сукин сын! Ну, сволочь, получишь по первое число!» Мужики решали, сколько может продлиться война. Выходило, судя по разговору, недолго. Володя миновал сквер и небольшой пустырь за ним, где обычно ребята с утра до вечера гоняли футбольный мяч. Сейчас на пустыре никого не было.
Где-то вдали глухо пропела труба. Один раз, другой… Володя прислушался и ускорил шаг, пересек для быстроты один двор, другой, переулками выбежал к шоссе и увидел толпу людей. Одни стояли и махали руками, другие шли за строем красноармейцев. Гулко ухал барабан, сотни ног ударяли в такт, хрипловато пели трубы, словно рассказывали, что предстоит совершить красноармейцам. Людская толпа текла по тротуару и по мостовой, поблескивали на солнце стволы винтовок. Володя тоже пошел вместе с толпой. Улица, дома — все было прежним. Прежними, хорошо знакомыми были вывески: «Парикмахерская», «Часовая мастерская», «Хлебобулочные изделия», и все же чем-то тревожным веяло от старых домов, от мостовой, по которой в молчании шагали красноармейцы, от пыльных тротуаров, заполненных людьми. Еще сильнее эта тревога ощущалась в том, как люди говорили, как смотрели друг другу в глаза.
Усталый и посерьезневший, возвратился Володя домой.
— Где ты пропадал? Целых два часа! — в сердцах воскликнула мать. — Стыда нет: ушел и пропал.
Володя стал рассказывать, что видел: про красноармейцев, которых повезли в Москву, про людей, толпившихся около столба, на котором был установлен громкоговоритель — сообщали сведения с фронта.
— Немцы внезапно напали на нас. У нас же договор с ними был, а они нарушили и напали, как из-за угла, — торопливо объяснял Володя.
Мать внимательно посмотрела на него и после паузы спросила, где Коля. Володя пожал плечами.
— Вы хоть не расстраивайте меня. Такое время, а вы оба исчезли. Помощники называется…
Володя понял: камешек в его огород пущен — он теперь старший.
— Я ведь, мама, пошел только посмотреть.
— Ты ушел, и Николай убежал. А я думай, что хочешь. В окне показалась голова Сереги Щеглова. Он был сильно выпивши, в руках — неизменная гитара.
— Ну что, тетя Даша? Пойдем бить фашистов! — Щеглов с силой ударил по струнам и попробовал запеть: — Но раз-з-зведка доложила точно… Мы им покажем, как с нами шутить!..
Щеглов утром был в военкомате и получил назначение в полк.
— Загоним Гитлеру кол… — кричал он разухабисто.
В огороде с пучком лука стоял Кукин. Лицо у него было красное, он возбужденно рассказывал что-то стоявшим рядом женщинам. Щеглов увидел Кукина, заспешил к нему. Разговор в огороде стал громким: мужчины грозили кулаками в пространство, хлопали друг друга по спине. Мать из окна смотрела на них и темнела лицом — тяжелое предчувствие томило ее, может, она вспоминала Алексея, к которому еще вчера собиралась ехать…
В средине июля Володя получил повестку из военкомата и уехал служить в запасной полк. Служба его оказалась недолгой: морозным декабрьским днем матери пришла похоронка: «Погиб смертью храбрых…»
Такова история жизни юного композитора Володи Метелева — одна из миллионов молодых жизней, отданных за Родину.
А его «Песни без слов» исполняют теперь студенты музыкального училища, в котором Володя когда-то учился. Недавно я услышал их в переложении для фортепиано: чистая, юная, прекрасная музыка.
В ДЕНЬ ПЕРВОЙ ЛЮБВИ
Шли всю ночь — лесными дикими тропами, бездорожьем.
На рассвете увидели избы на взгорке… Небо чистое, тихое, кроны берез — точно сторожевые башни. Деревня в этот ранний час выглядела такой неправдоподобно спокойной, будто и войны не было…
Когда до ближайшей избы оставалось метров тридцать, Ивакин попросил остановиться: он хочет передохнуть. Двое сопровождавших его бойцов молча встали. Опираясь на их плечи руками и склонив голову, Ивакин глядел вперед: на светлевшее в вышине небо, на огороды и луг, отлого спускавшийся в туман.
Рассвет только занимался. Бледная полоска на горизонте чуть вздрагивала, и по ней ползали розоватые блики. Неожиданно Ивакин снял руку с плеча одного из спутников и, припав на колено, провел ладонью по траве, как бы пробуя, есть ли роса. Острая боль в ноге чуть не повалила его. Он закрыл глаза, но тут же усилием воли овладел собой, преодолел слабость и встал.
— Ну что? — спросил Гвоздев, пожилой солдат в помятой фуражке с лаковым козырьком. — Сюда, что ли, толкнемся? — Он показал глазами на крайнюю избу.
Изба была большая, с терраской. Густой ухоженный палисадник прикрывал окна с резными белыми наличниками. На коньке в безветрии замер флюгер.
— Может, лучше в соседнюю? — сказал Ивакин.
Гвоздев быстро взглянул на него и ничего не ответил. В соседнюю так в соседнюю — какая разница. Откуда Гвоздеву было знать, что Ивакин все еще надеялся. Всю дорогу, пока они шли сюда, он ждал: вот сейчас, вот теперь что-то случится, что-то произойдет такое, что все изменится, и ему не надо будет оставаться здесь одному. Он ждал чуда.
Но чуда не произошло.
Оглядываясь по сторонам, они не спеша приблизились к старому, расшатанному крыльцу. Глиняный кувшин на перекладине вместо рукомойника, покосившаяся, с железной ручкой, дверь в избу. Ивакин вдруг длинно выругался: довоевался, черт побери…
Все тот же суховато-деловитый Гвоздев открыл калитку и направился в огород. Шаги его гулко прошуршали в картофельной ботве. Раздался стук в окно. Через минуту-две створка приоткрылась, и старушечий голос глухо спросил:
— Кого тебе, родимый?
— Выдь на минутку, бабушка, — позвал сиплым голосом Гвоздев. — У нас раненый…
— Сичас, сичас, родимый, — ответила старуха.
«Кажется, люди хорошие, — подумал Ивакин, прислушиваясь к шагам в избе. — Только бы люди были хорошие…»
Прошло еще несколько минут. Внутри дома хлопнула дверь одна, другая, щелкнул отодвигаемый засов, и на крыльцо вышла низенькая старушка в белом, туго повязанном платке. Подслеповато щурясь, она оглядела пришедших. Позади нее в проеме дверей солдаты увидели старика в длинной ситцевой рубахе навыпуск и в валенках.
— У нас раненый, — повторил Гвоздев, глядя в упор на старика. — Нам бы положить его пока… Ненадолго. Пока мы сходим в полк… — Он не договорил и опустил глаза.
— Сичас, сичас, — заохала старуха, испуганно кося глазами на грязный, в кровавых подтеках бинт на ноге Ивакина. — Ах ты, господи! Ах ты, родимый! В горницу давайте, там удобно… Ах, напасть какая!