Страница 13 из 76
— Ты что — не узнаешь?
— Узнаю.
— Ну, здравствуй! Откуда ты?
Федя в ответ только усмехнулся, а в глазах у него блеснула какая-то жесткость.
— Смотрю, вроде знакомый, — улыбнулся Володя. — Как живешь? Снова на стройке?
Федя помедлил, зыркнул глазами по сторонам, ответил коротко:
— Нет.
— Где же?
— Между небом и землей.
— Не хочешь говорить?
— Почему. Говорю так, как есть.
— Где-нибудь работаешь? Говори толком.
— А чего говорить. Все очень просто. Убрали меня со стройки как опасный элемент. В лагерь на север увезли. А я убег.
— Убежал?
— Да.
Володя заморгал глазами:
— Как же так! Ведь тебя могут опять…
— Ничего. У меня справка есть. Ничего.
Федя поправил на голове кепку, откинулся на спинку лавочки, огляделся.
— Пойдем к нам.
— Нет. — Он посмотрел Володе в глаза: — Спасибо. Сейчас никак не могу.
— Почему?
— Уезжаю.
— Далеко?
Федя хмыкнул:
— Какой ты дотошный! В Астрахань еду. — Он поморщился, помолчал. — Ну вот и время подошло, пора.
Он встал.
— Я тебя провожу.
Федя пожал плечами, дескать, как хочешь. Немного спустя, идя как-то боком и косясь на Володю, спросил:
— А ты как живешь? Играешь на скрипке?
— Играю.
— И музыку сочиняешь?
— Я, Федя, недавно ездил в Москву. С осени совсем туда уеду. Учиться.
— Здорово!
— Конечно, здорово. А сегодня мы Алексея в армию проводили.
— На службу, значит, — Федя оживился. — Я тоже жду не дождусь срока: возьмут в армию, тогда отмыкаюсь.
— Тебе плохо?
— Ничего. Люди добрые везде есть — живу.
Вышли на набережную. Около старой, покосившейся пристани покачивал растопыренными боками колесный буксир с громким названием «Нептун».
— Вон мой пароход, — показал Федя.
— Это же буксир.
— Ну и что! Я с командой. — Федя, прищурившись, посмотрел на Володю, губы его дрогнули. — Ты дальше не ходи, я один… Спасибо тебе за все.
— Может, напишешь?
— Напишу, если хочешь. — Голос у него стал тихим. — До свиданьица, Вовка, поклон матери, братишке…
Володя смотрел на Федю и чувствовал, как в груди у него накатывалась какая-то тяжесть. Почему этот парень должен скитаться по чужим людям? За что?
— Обязательно дай знать о себе, Федя. Как устроишься, сообщи. Если плохо будет, приезжай.
— Спасибо!
Федя махнул рукой и побежал вниз по лестнице. Кургузая кепка мелькнула в проеме пристани. Володя ждал: оглянется. Не оглянулся.
Вечер. Из кухни глухо доносились голоса: мать рассказывала соседям, как провожали призывников. Особенно запомнился ей духовой оркестр: бухал и бухал без передышки.
— Наплакались на целый год.
Одно удручало ее. С военкоматовского двора призывников повезли на грузовиках, да так быстро, что она не успела разглядеть, в какой машине ехал Алексей. Гвалт стоял жуткий, все махали руками, и на машинах тоже махали, да еще оркестр наяривал вовсю.
Соседи заверяли мать, что все было очень хорошо, проводили нормально, и переживать не надо — год-другой пролетят незаметно, и вернется Алексей домой. И еще что-то хорошее говорили, хваля Алексея, и дважды как бы вскользь упомянули об Алексеевой зазнобе, но мать оставила это без внимания.
Володя сидел задумавшись, вспоминая прошедший день. Снова и снова прикидывая, как они будут жить без Алексея. Захотелось все волнения выразить в музыке.
Мелодия не получалась. Он писал и перечеркивал на нотном листе, потом взял в руки скрипку — и зазвучала тихая мелодия. Сумерки в комнате сгустились, замолкли голоса на кухне. Володя смотрел в окно на темное, без звезд, небо и играл.
Тихо, пустынно было в доме, как будто все покинули его, а ведь уехал только Алексей.
Вошла мать, зажгла свет. Окинула глазами комнату, поглядев чуть дольше на диван, где обычно спал Алексей. Первый вечер без старшего сына. Непривычно, грустно. Мать стала доставать из корзины белье: рваные носки, майки, рубашки. Принялась за штопку. Ее рука в набухших венах сноровисто ходила вверх-вниз. Изредка она смотрела на сына, который продолжал играть. Раньше она почти не обращала внимания на его занятия — мудреной казалась музыка. А тут вдруг прислушалась. Чисто поет скрипка, будто человеческий голос, протяжно и проникновенно, только вот слов нет, хотя все ясно и понятно: скрипка рассказывает о человеческой жизни, в которой и боль бывает и печаль, но все равно надо идти вперед, преодолевая все боли и печали.
Когда Володя опустил смычок, мать спросила, откусывая нитку:
— Что это ты сейчас играл?
— А что? — оживился Володя. — Не понравилось?
— Очень даже понравилось. За душу берет. И играл ты хорошо. Только раньше я не слышала этой музыки.
— Где же услышать. Я недавно ее сочинил.
— Ты! — Она быстро взглянула на Володю и покачала головой: — Смотри-ка какой молодец! По учебе, что ли, у вас требуют сочинять?
— По учебе, — соврал Володя.
— А если кто не может?
— Кто не может, у того спрашивать не будут.
В комнату вбежал Коля с криком:
— Мама, наш Лешка будет находиться в Нерехте.
— Тихо ты, что орешь! — остановила его мать. — Говори спокойно.
— Говорю, — повторил Коля, — наш Леха будет находиться в Нерехте.
— Кто тебе сказал?
— Зазноба Лехина.
— Тебе? — удивился Володя.
— Нет, не мне, Кожевниковым.
— Болтовня, наверно, — решил Володя. — Разве можно узнать, где будет стоять воинская часть? Это военная тайна.
— Не знаю, не знаю, — повторил Коля, пораженный словами «военная тайна». — Говорю, что слышал. Тетя Маша Кожевникова собирается ехать к Мишке.
— Я бы тоже съездила. Далеко ли до Нерехты — пустяки, — сказала мать и стала складывать в корзину тряпье. — Ты бы, Володя, узнал все получше.
— Завтра же схожу к Кожевниковым, — пообещал Володя.
Все на какое-то время примолкли, обрадованные возможностью свидания с Алексеем. Мать стала соображать, какие гостинцы повезти сыну. Братья попытались представить Алексея в военной шинели с винтовкой…
— А знаешь, мама, кого я сегодня видел! — вдруг воскликнул Володя. — Помнишь, к нам Федя приходил со стройки. Отец у него помер в Сибири, а он здесь работал, потом его забрали…
— Ну как же, помню.
— Встретил сегодня на бульваре. В Астрахань едет на буксире, говорит, с командой.
— Вышел, значит. Освободили.
— Не знаю, — ответил глухо Володя. — Со справкой какой-то живет, справка эта вместо документа ему, что ли, не понял я; не больно он разговорчив. Приветы всем пера-давал.
— Спасибо. — Голос у матери дрогнул. — Без отца, без матери растет парень. Кто поможет, кто пожалеет?
— Звал к нам. Не пошел. Времени, говорит, нет…
Спал Володя в ту ночь на новом месте — на диване, где до той ночи находилась постель Алексея. Спал плохо. Приснился ему сон. Будто стоит во дворе у них Федя в залатанном пиджаке и порванных ботинках и просит Володю поиграть на скрипке. Володя согласен, но никак не может найти свою скрипку, ищет по всей комнате, во все углы заглядывает, но скрипки нет, пропала, и такой страх вдруг охватывает Володю, что готов закричать. Измученный этим сном, он проснулся. Было рано. Из окна едва сочилась серая муть. Володя встал, осторожно ступая, прошел к шкафу, за которым прятал футляр со скрипкой. Скрипка была на месте. Володя успокоился и снова заснул.
Воскресенье. Ходики на стене показывали десять часов без нескольких минут. Солнце било в окна, заливая комнату золотым светом. Постель матери у противоположной стены была не убрана. Куда, интересно, она так заторопилась? Уж не к Кожевниковым ли?
Володя подошел к окну, распахнул створки — повеяло свежим воздухом, солнцем. День обещал быть хорошим, жарким. Володя пошел на кухню умываться. Мать сидела на табуретке, по-старушечьи сгорбившись и положив руки на колени. Старое платье пузырилось на спине и по бокам, голова была не причесана.