Её звали Лёля

Ещё мне захотелось ей сказать, как сильно я её люблю. Как горжусь, как жалею, что мы никогда не виделись, поскольку я родился намного позже. Как прабабушка Валентина, которую застал немного, плакала, глядя на фотографию младшей сестры. Это было 9 мая, когда она перебирала снимки, а я сидел рядом и тыкал пальчиком – «А это кто? А это?»

Ничего я теперь не мог сделать. Ничего Лёле рассказать.

– Вас будут искать, товарищ сержант, – сказала вдруг она, и мне пришлось собраться с мыслями.

– Ольга, – сказал я ей, и голос мой дрогнул. – Я вас буду помнить. Всегда.

Развернулся, аж каблуки хрустнули, и побежал к своим, едва сдерживая слёзы.

Когда вернулся, Исаев меня отчитал за самовольную отлучку. Но не слишком сурово. Так, для порядка. И потом, мне показалось, он заметил моё настроение. Ну, а через полчаса вернулся Балабанов и сообщил, что нас направляют на позиции батальона народного ополчения в качестве подкрепления. И рады бы отпустить в тыл, на переформирование. Но обстановка уж очень тяжелая. Немцы скоро будут здесь, и придётся держать оборону – позади Сталинград, до него остались считанные километры.

Глава 93

Я места не мог себе найти. Бродил по окопу туда-сюда, вызывая недовольные взгляды наших бойцов и ополченцев. Мне всё время хотелось вернуться на позиции зенитного полка, снова увидеться с Лёлей, ободрить её как-нибудь, сказать что-то хорошее. Была даже шальная мысль рассказать о том, что я из далекого будущего. Как мы победим в Великую Отечественную, что 9 мая станет нашим самым великим государственным праздником. Что наша семья… Но я отбросил эту идею.

Нет, эффекта бабочки не боялся. Что вернусь назад в будущее, а там всё стало совершенно другим, поскольку я своим нахождением здесь нарушил пространственно-временные связи. Будь оно так, всё случилось бы после моего первого же погружения в прошлое. Но я несколько раз совершал путь туда и обратно, и ничего там, в моём мире, не изменилось. Я думал о том, что своими рассказами могу внести в душу Лёли страшную сумятицу, от которой она не сможет избавиться до самого конца. Так поступать с ней было бы слишком жестоко.

Этот вывод меня успокоил. Я уселся на дно окопа. От нечего делать стал прислушиваться к разговорам вокруг. Захотелось поболтать с кем-нибудь.

– Эта история произошла осенью 1941 года под Москвой, – раздался неподалёку чей-то голос. Я подошёл поближе. В закутке у пулемёта сидели несколько бойцов, и один из них, возрастом лет под 40 примерно, рассказывал. Усевшись рядом, я стал слушать.

– Я не сам там был, а брат мой младший. Он на пяток годков позже народился. Так вот, шли они из окружения под Вязьмой. Пробирались к своим лесами, чтобы на немцев не нарваться. Голодные, патронов почти не осталось. Бредут, и выходят к небольшой деревушке. Послали разведку. Те посмотрели, вернулись и говорят. Так, мол, и так: немцев нет, местных жителей тоже. Видать, разбежались кто куда и в лесу прячутся. Думали, может, что мы – это фашисты, придут и всех сожгут. Было такое, рассказывали. Командир их говорит: надо темноты дождаться. Немцы днём только ездят, а как стемнеет, сидят по домам и на позициях. Значит, ночью не сунутся.

В общем, когда стемнело, зашли они в деревню, расположились на ночлег, посты выставили, всё как полагается. И был у них во взводе, а может и теперь ещё живой, один боец, из разведчиков, который в деревеньку ходил. Он до войны пекарем работал на хлебозаводе. Говорит товарищам: «Мужики, а хотите, я вам блинов напеку? Я тут поскреб по сусекам, нашел продукты». Мы ему: давай, конечно! Сколько времени блинков-то не пробовали! Да ведь изголодались страшно.

Принялся он за дело. Часа за два высоченную стопку напёк. Поставил тарелку на стол. Стоят блинки, парок идет. Аромат такой — головы кружатся, слюни текут. Заварили чайку, собрались было поесть… Как вдруг слышат: «Тревога!». Похватали оружие, выскочили из избы, бросились позиции занимать. Оказалось, все-таки фрицы пожаловали. Видать, не успели засветло добраться до нужного места, вот и решили ночлег найти. Ну, и нарвались на наших. Бой был короткий и не в нашу пользу. У наших-то что? Винтовки да пяток ППШ, а патронов с гулькин хрен. Отстреливаясь, отступили в лесок.

Там залегли, заняли оборону. Немцы заняли деревню. Видать, решили, что русских было мало, они их выгнали, и те от страха обделались и обратно не вернутся. Командир отправил опять разведку. Та подобралась поближе, посмотрела. Так ведь фашистов-то хрен да маленько! Около полутора десятков, а наших вдвое больше. У страха глаза велики! Приказал отбить населенный пункт!

Поднялись в атаку. Выбили немцев. А мысль у бойцов, кто из того самого дома выбежал, одна была: до блинов бы добраться. Там, на войне, блины для них стали… чем-то вроде кусочка мирной жизни, родного дома. Так хотелось ощутить это всё. В общем, перестреляли немчуру, те попрыгали на свои мотоциклы и рванули по дороге. Не все, а которые живые остались, конечно. Ну, наши опять успокоились. Посты расставили. Опять собрались было чаёвничать – снова немцы. Вернулись с подкреплением.

До самого позднего наши с ними бились. Потом посчитал кто-то: трижды ту деревеньку освобождали! Хата, в которой блинки пожарили, чудом уцелела. Хотя бой вокруг был страшный. Правда, хорошо, без артиллерии обошлось. Но мин немцы набросали много – несколько домов сгорели дотла. От деревни в итоге мало что осталось. И немцы, все наши удивлялись, до блинов не добрались. А уж когда бой окончился уже под утро, бойцы наконец-то поели как следует. Поделились со всеми, ясное дело. Брат пишет, он в жизни вкуснее ничего не ел.

– Блинное сражение, – сказал я в повисшей тишине.

Слушатели сначала повернули ко мне головы, а потом рассмеялись. Первым рассказчик, потом остальные. Я тоже присоединился. На душе стало как-то полегче. Я вдруг понял, что всё идет так, как предначертано свыше, и как ни старайся, ничего изменить нельзя. Скрижали судьбы давным-давно сотворены в отношении каждого, кто находится в этом окопе, на этой войне, на этой планете. Особенно это меня касается. Иначе бы я прямиком отсюда рванул в Москву, добился бы встречи со Сталиным и рассказал ему о будущем мироустройстве.

Эх, сколько бы ошибок удалось избежать! И не стал бы предатель Хрущёв главой советского государства. И не втоптал бы в грязь память о Сталине, а потом не началось бы гниение государственной рыбы с головы, приведшее в итоге к развалу СССР. И не пришлось бы потом… Да, ну не стану углубляться. Что толку? Ничего изменить не получится, да я тут и не затем вовсе, а чтобы… И вот тут я задумался крепко.

А зачем я здесь? Для чего та невидимая мощная сила, способная управлять временем и пространством, отправила меня из своего времени сюда, в 1942 год, в сталинградскую степь? «Чтобы я на собственной шкуре прочувствовал, каково здесь было. Чтобы проникся и осознал», – пришёл ответ. Ну, а раз так, то буду воевать дальше. Стоило так подумать, как вдалеке бабахнуло, и над нашими головами со свистом пронесся снаряд. Он взорвался в сотне метров позади позиций, и кто-то хмуро сказал: «Перелёт». Я уже знал по своему небольшому опыту: немцы начали пристрелку. Берут нас в «вилку», чтобы потом накрыть плотным огнём.

Так и получилось. Фашистские корректировщики сделали поправку, и потом их артиллерия загремела по всей линии фронта, забрасывая нас снарядами. Мы попрятались в окопах, сжавшись и вздрагивая, когда очередной снаряд вздымал землю неподалеку, засыпая всё горячими осколками. Этот стальной град продолжался примерно десять минут, а потом кто-то закричал:

– Танки! К бою!

Все, кто остался жив и не был ранен, поднялись и стали прицеливаться. Враг бросил на нас танки и пехоту. Не щадя снарядов и патронов, немецкая лавина двинулась на нас, и мне показалось, что на этот раз выстоять не сможем. Артиллерии ведь у нас нет. Но вдруг один из танков, что подобрался ближе всех, вспыхнул, словно спичка. Из люка вырвалось тугое пламя, а потом башня подскочила, оторвавшись от основания, и плюхнулась обратно, окутанная огнём и дымом.