Страница 11 из 12
– Не понимаю, мам… О чем ты сейчас?
– Да все о том же. Дура я была, когда отца твоего выгоняла. Тоже, как ты, узнала тогда про другую женщину… Не надо было выгонять-то, перетерпеть надо было. Мудрость бабью включить, удержать глупую гордыню. Теперь вот плачу за все одиночеством… Не зря же говорят, что за все надо платить. А ведь можно сделать так, чтобы и не платить… Ты хоть сейчас не наделай тех же глупостей, Маш! Будь умнее меня! Ведь любишь Олега, правда?
– Да, люблю… Очень люблю. Но…
– Конечно, любишь. Чего я спрашиваю-то? Сама, что ль, не вижу, как любишь? Да ты же пропадешь без него, высохнешь, самоуничтожишься! И выправиться не сможешь, характер у тебя не тот! Это в книжках только такое пишут – якобы после развода у женщины новая жизнь начинается. Может, у кого-то и начинается, не спорю… Но не у тебя, Маш. Не такая. Нельзя тебе Олега отпускать, нельзя!
Наверное, можно было поспорить с мамой. И даже сказать что-нибудь горделивое – мол, я не хуже других! Да только не сказала она ничего. Сил недостало. И смелости. Не смогла перешагнуть через эту внутреннюю подавленность, которая хозяйничала в ней с того самого времени, как услышала тот разговор Олега с «малышом»…
Он приехал через три дня. Даже не поздоровавшись, деловито спросил с порога:
– Татьяна Петровна дома, Маш?
– Нет… Они с Павликом гулять ушли… – растерянно проговорила Маша, не зная, как себя с ним вести. То ли обрадоваться его возвращению, то ли никаких эмоций не проявлять. Подумаешь, мол, из командировки приехал. Обычное дело, в общем.
– Ты голодный? Есть будешь? – спросила тихо.
– Нет. Я не голодный. Я… Погоди, я сейчас…
Олег вздохнул, будто собираясь с мыслями, и проговорил довольно решительно:
– Нам поговорить надо, Маша! И лучше сейчас, пока их дома нет! Я думаю, ты и сама понимаешь, о чем надо поговорить…
Она молча кивнула, повернулась, пошла на кухню. Чувствовала, как обмирает все внутри, как поднимается и бежит по телу нервная дрожь, как стало холодно в животе, а через секунду будто вспыхнуло жаром.
– Послушай меня, Маш… – так же решительно проговорил Олег, садясь на стул, и она перебила его испуганно:
– Ой, подожди… Подожди, я сейчас…
Схватила графин, дрожащей рукой налила себе воды, припала к стакану жадно. Показалось, жар в животе немного утих, вроде дышать легче стало. Села напротив Олега за стол, прошелестела едва слышно:
– Говори, я слушаю…
– Да что говорить, Маш… – выдохнул Олег, отводя глаза. – Ты ведь сама поняла, что я хочу сказать, правда? Чего ж я буду тянуть кота за хвост… Ходить вокруг да около. Да, Маша, да… У меня есть другая женщина, я ее люблю. Так получилось, Маш, прости. Поверь, мне очень жаль. Но согласись, что так продолжаться больше не может! Мы оба больше не можем жить в этом обмане, правда?
– Да, мы оба… Не можем… – автоматически повторила она за ним, проглатывая концы слов. И спросила вдруг, сама себе удивляясь: – А если бы я не знала, Олег? Если бы случайно тот разговор не слышала и не узнала… Ты бы не ушел, да?
– Не знаю, Маш. Не знаю… Да и зачем сейчас рассуждать, что было бы, если бы да кабы… Как получилось, так получилось. Значит, так тому и быть. Вещи мне поможешь собрать, ладно?
Она опять молча кивнула, с трудом соображая, о чем он просит. А Олег продолжил деловито:
– Я ничего не возьму, только свои личные вещи, Маш. С одним чемоданом уйду. Надеюсь, ты не сомневалась в моей мужской порядочности, правда? И квартиру тоже делить не буду, не переживай.
– Квартиру? – удивленно переспросила она, наморщив лоб. – Так это же мамина квартира, как бы мы стали ее делить…
– Ну что ж! Если соображаешь в этом щекотливом вопросе, значит, все в порядке с тобой! – насмешливо проговорил Олег. – Вот и живи дальше с мамой в ее квартире! С мамой не пропадешь… Считай, что лишний балласт сбросила, от нахлебника избавилась! Правда?
– Я никогда не считала тебя нахлебником, Олег…
– Да ладно! Я что, не понимаю? Денег я мало в дом приносил, подарков дорогих тебе не дарил, теща меня дармоедом считает, я знаю!
– Ну зачем ты так, Олег? Ты же знаешь, что это неправда. Мама никогда тебя ничем не обидела, по-моему. Наоборот…
– Ладно, извини. Может, я не прав. К твоей маме у меня нет претензий. Да и к тебе тоже… Если уж и есть у меня какие претензии, так только к самому себе.
– А что же я Павлику скажу, Олег? И как я это ему скажу?
– Да нормально, как… Я ведь его не бросаю, он всегда будет моим сыном. Так ему и объяснишь…
– Может, ты сам ему объяснишь?
– Да. Конечно, объясню. Я думаю, мы будем часто с ним видеться. Потом объясню… А сейчас я просто уйду, Маш. Пусть Павлик думает пока, что я из командировки не вернулся. Я потом ему все объясню… Так поможешь мне вещи собрать, ладно? И как-нибудь… Побыстрее? Вдруг Татьяна Петровна вернется? Начнет тут над нами рыдать-причитать… Где у нас большой чемодан, Маш?
– На антресолях в прихожей.
– Да, точно. Пойду достану…
Потом они молча собирали ему чемодан. Маша аккуратно складывала рубашки и брюки, сосредоточившись на этом занятии. Будто от этого зависело что-то важное. Будто имело значение, останутся ли складки на рубашках и брюках, когда неведомая разлучница станет их разворачивать у себя дома и устраивать в свой шкаф…
Она даже вышла в прихожую, чтобы проводить Олега. Не плакала, только смотрела будто в пустоту. И не слышала, что он ей говорил. Ведь говорил же что-то! Наверное, то же самое, что и давеча… Что они не могут жить вместе после всего случившегося… Что любит другую, а ее больше не любит. И правда, лучше не слышать, не надо! Пусть уходит уже…
И потом, когда за Олегом закрылась дверь, тоже не плакала. Сидела, думала горестно, как же она скажет обо всем Павлику. И маме…
Когда в прихожей хлопнула дверь, направилась туда как сомнамбула, натянув на лицо вымученную улыбку. Мама, глянув на нее, только охнула и прикрыла в ужасе рот ладонью – разве маму обманешь!
– Павлуша, иди ко мне в комнату, включай телевизор… – проговорила мама чуть слышно. – Иди… Скоро ужинать будем, я тебя позову…
На кухне она грузно осела на стул, спросила слезно:
– Олег приходил, да? Я ж по лицу твоему вижу, что он приходил… Ну не молчи, не мучай меня, Маш!
– Да, мам, он приходил. Чтобы вещи забрать. Он ушел, мам.
– Все-таки ушел… Надо же, а я думала… Да как же так-то, Маш! Как же так-то, а? Почему ты его отпустила? Надо было на пороге упасть и не пускать…
– Мам, ну не надо, пожалуйста! Не говори сейчас ничего! Мне так тяжело, мам… Я просто жить не хочу…
– Ну ладно, ладно, рано еще отчаиваться! Я думаю, он еще сто раз одумается, Маш! Подожди, он скоро еще вернется, еще в ногах твоих будет валяться, вот увидишь! Ты только жди… Так и будет, вот увидишь! Ой, да куда он от нас денется, сама подумай? Устанет от вольной жизни и вернется! Быстро устанет, я думаю… Я даже уверена в этом, на сто процентов уверена!
Маша улыбнулась довольно слабо – на сарказм по отношению к маминым словам сил уже не хватило. Повернулась, вышла из кухни. Хотела было зайти в комнату, где сидел перед телевизором Павлик, да не решилась. Потом с ним поговорит, потом… Когда в себя немного придет.
Все-таки хорошее это выражение – прийти в себя. То есть предполагается, что ты сам себя на какое-то время покинул, а потом сам себя в себя же и загоняешь. Глупости какие, ей-богу. Потому что нельзя ничего сделать силой, нельзя себе приказать. Раненая душа приказов не принимает, плевала она на них. Рана болит и кровоточит, и душа истончается постепенно. Какое там… в себя прийти.
Но ведь жить все равно как-то надо. Пусть и с кровоточащей раной в душе. И в черно-белых жизненных красках. Надо жить ради Павлика. К тому же надо ведь как-то объяснить ему, что случилось. И завтра на работу пора выходить… Кончились каникулы. И прежняя жизнь тоже кончилась. Все, все кончилось…
Очень трудно привыкать к «законченной» жизни. Осознавать ее трудно. Потому что нельзя приказать себе – живи снова! И нельзя приказать – разлюби…