Страница 180 из 208
Могильники лидовской культуры пока не найдены.
Хозяйство лидовцев реконструируется как многоотраслевое, включающее охоту, рыболовство, собирательство и мотыжное земледелие, возможно, при ведущей роли последнего. О земледельческих занятиях говорит ряд прямых и косвенных данных: каменные мотыги, песты, сегментовидные куранты, обломки зернотерочных плит, «жатвенные» ножи, остатки просовидных злаков. Наличие грузил из галек с боковыми выбоинами свидетельствует о рыболовстве. Охота документируется наконечниками стрел, скребками и другими орудиями. Данные о животноводстве не обнаружены — возможно, из-за плохой сохранности костного материала.
В целом лидовская культура датируется более поздним временем, чем синегайская и маргаритовская, и в значительной своей части относится к переходному периоду от бронзового века к железному. Об этом говорит, в частности, то, что в лидовских материалах, прежде всего в керамике, много черт, получивших развитие в эпоху железа. Лидовская культура, по В.И. Дьякову, существовала в X–V вв. до н. э., а ведущий памятник этой культуры поселение Лидовка I относится к VII–VI вв. до н. э. Рассматривая вопросы генезиса лидовской культуры, В.И. Дьяков склонен связывать ее происхождение с Амуро-Уссурийским регионом (Диков, Бродянский, Дьяков, 1983, с. 64).
Памятники бронзового века Приамурья. Сведения о бронзовом веке Амура крайне скудны и отрывочны. Как и в Приморье, здесь известны случайные находки бронзовых изделий и каменных шлифованных предметов, копирующих бронзовые оригиналы (рис. 139). В Нижнем Приамурье на оз. Эворон и в его окрестностях выявлена группа памятников, являющаяся генетическим и хронологическим продолжением памятников местной поздненеолитической вознесеновской культуры. А.П. Окладников и А.П. Деревянко (1973, с. 202) датировали упомянутую группу эпохой бронзы и отнесли ее к особой эворонской культуре. Впервые комплекс этой культуры был обнаружен при раскопках неолитического поселения в с. Кондон на межжилищном пространстве. Вместе с каменными ретушированными предметами здесь найдены шлифованный, прямоугольный в сечении топор, пест, цилиндрические бусы из белого камня, а также бронзовые изделия: рыболовный крючок, обломок ножа, двухлопастный наконечник стрелы с насадом. Глиняные сосуды грубые, с сильно отогнутым наружу венчиком, украшенным по внешнему краю вдавлениями, а ниже — нитевидными оттисками. Орнамент на стенках — округлые или овальные вдавления либо нечеткие отпечатки гребенки (Окладников, Деревянко, 1973, с. 201–202). О других памятниках эворонской культуры есть лишь краткие упоминания в связи с археологической разведкой.
В этом же районе была выявлена не характерная для Нижнего Приамурья круглодонная посуда (здесь с неолитического времени господствовала плоскодонная керамика). Упомянутая посуда найдена в нескольких километрах от с. Кондон и недалеко от пос. Сарголь. Сосуды были украшены налепными валиками, косыми насечками, оттисками ногтя, ямками. Эта керамика напоминает по облику неолитическую и глазковскую посуду Прибайкалья. Керамику сопровождал каменный инвентарь: ретушированные листовидные наконечники стрел, языковидные скребки, шлифованные наконечники стрел, ножи, прямоугольные в сечении тесла (Окладников, Деревянко, 1973, с. 202).
Круглодонная керамика обнаружена и на Среднем Амуре — в пади Степаниха недалеко от Благовещенска. На месте временного жилища типа чума найдены небольшой бронзовый нож, несколько прямоугольных в сечении шлифованных топоров и тесел. Вместе с ними были круглодонные сосуды, характерные для таежной зоны Прибайкалья (Деревянко, 1969а, с. 98). На другом поселении, расположенном при впадении р. Анго в р. Зею, возле очага встречена бронзовая карасукская бляшка вместе с ножевидными пластинами и каменными орудиями. На поселении Березовка в бассейне р. Зеи обнаружен плавильный очаг, видимо, конца II тыс. до н. э. (Окладников, Деревянко, 1973).
Истоки охарактеризованных выше культур восходят к местному неолиту. Последующий культурно-исторический период на юге Дальнего Востока (эпоха раннего железа) в свою очередь является генетическим продолжением местного бронзового века. Так, янковская и кроуновская культуры начала железного века в Приморье выводятся исследователями из культур бронзы этой территории. На местной основе развиваются и культуры раннежелезного периода бассейна Амура — урильская, а затем польцевская (Андреева, 1977, с. 132, 133; Бродянский, 1969, с. 18; Деревянко, 1973, с. 298–300; Окладников, 1959б, с. 29–36).
Выше уже говорилось, что бронзовые вещи и их каменные подобия, встреченные в комплексах синегайской, маргаритовской и других культур юга Дальнего Востока, во многих случаях типологически близки бронзовым изделиям Забайкалья, Южной Сибири и Центральной Азии, где в это время сложился и существовал ряд богатых и колоритных культур. Отмеченное типологическое сходство говорит о том, что, начиная с середины II тыс. до н. э. население юга Дальнего Востока было достаточно тесно связано с южносибирским и центральноазиатским миром, а через него — с древними народами Средней Азии и Восточной Европы (Окладников, Деревянко, 1973, с. 206). Наряду с влияниями были и прямые проникновения. Археологические данные свидетельствуют о приходе во II тыс. до н. э. отдельных групп населения из Забайкалья и Прибайкалья в бассейн Амура (Деревянко, 1969а, с. 99).
В действительности сфера связей, контактов и проникновений была, видимо, еще шире. Так, влияние андроновской культуры отмечено в шаньинских бронзах Китая (Киселев, 1960, с. 264–265). Позже карасукские бронзолитейные традиции наложили печать на иньские бронзы Китая (Новгородова, 1970, с.176). Следы влияния культур Забайкалья. Южной Сибири и Центральной Азии прослеживаются на бронзовых изделиях Южной Маньчжурии: кельты и пуговицы, отлитые здесь, по форме и орнаменту аналогичны карасукским (Окладников, Деревянко, 1973, с. 206). Каменные кинжалы бронзового века Корейского полуострова типологически сопоставимы с сибирскими образцами, а бронзовые пуговицы имеют карасукский облик (Won Jong Kim, 1967; Хван Ги Дек, 1963). Отголоски влияния карасукских бронз угадываются в поздненеолитическом инвентаре Японии. В разгадке этого явления может иметь значение факт наличия отдельных элементов сходства поздненеолитической керамики Японии с зайсановской или синегайской глиняной посудой (Чан Су Бу, 1977, с. 20–21).
Юг Дальнего Востока издревле был ареной контактов предков нынешних палеоазиатских и тунгусо-маньчжурских народов. Поэтому этногенез и этническая история аборигенных групп восточноазиатской части нашей страны не могут быть поняты без изучения приамурских и приморских древностей. Однако накопленный к настоящему времени археологический, антропологический и лингвистический материал еще недостаточен для сколько-нибудь надежных этногенетических выводов. Тем не менее, некоторые предположения могут быть высказаны уже сейчас.
Обращают на себя внимание обозначившиеся с неолита существенные различия между культурами Верхнего и Нижнего Амура. Можно предполагать, что Верхнее Приамурье входило в ареал формирования северных тунгусов. Этому не противоречит антропологический материал эпохи неолита из Шилкинской пещеры. Приморье в неолите и бронзовом веке, видимо, явилось районом сложения южных групп тунгусов, во всяком случае местные культуры железного века, тунгусская принадлежность которых считается доказанной, генетически увязываются, через бронзовый век, с локализовавшейся на этой территории зайсановской культурой эпохи неолита (Левин, 1953, 1958; Окладников, 1961, 1968а; Окладников, Деревянко, 1973 и др.).
Неолитические культуры Нижнего Амура с керамикой, украшенной богатым набором специфических криволинейных узоров, а также возникшие на их основе местные культуры бронзового века, вероятнее всего, связаны с предками современных нивхов и нанайцев. Для нивхов и нанайцев, по наблюдениям А.П. Окладникова, «и в наше время характерна та же криволинейная орнаментика. Основными элементами, фундаментом ее по-прежнему остаются спирали и амурская плетенка». И далее: «Еще ярче связи древней культуры и современной, этнографической, выступают в петроглифах Амура и Уссури, продолжающих художественные традиции неолитического времени. Так, ближайшей аналогией маскам-личинам петроглифов Сакачи-Аляна могут служить расписные личины погребальных идолов — вместилищ душ умерших у нанайцев» (Окладников, 1979, с. 15).