Страница 2 из 25
— А то, — я откинулась на спинку кресла. — Как тебя сюда-то занесло? У тебя же… аспирантура, помнится? Красный диплом…
Сколько я для этого диплома практических сделала. А его работа? Там же две трети расчетов — мои. Нет, Гришка от работы не отлынивал. Вот тут ему надо отдать должное. Он был цепким. Усидчивым. Но порой этого не хватало. Я же…
Я старалась.
Я видела.
Верила.
И помогала. Ведь женщина должна помогать своему мужчине. Вдохновлять. Возвышать. Что там еще?
— Защитился, но… Игнатьев… полагает, что мне не хватает опыта. На земле.
Ага. И на землю эту Гришеньку приземлил к вящему его неудовольствию. Причем из всех отделений столичной полиции выбрав наше, третье.
Хотя… если подумать.
Мы на хорошем счету. Раскрываемость отличная. Работа с населением поставлена. Да и район чистый, благополучный. Тут если чего и случается, то нечасто.
— Ладно, — о прошлом и нынешнем говорить можно долго, но у меня приемный день, а стало быть, у кабинета уже очередь. И не стоит надеяться, что Великоламская к моему опозданию отнесется снисходительно. Жалобу накатает, тут и думать нечего. — Конкретно, Гришаня…
Он терпеть не мог, когда я его так называла.
И теперь от скривился, словно уксуса хлебанул.
— Конкретно… Машенька очень расстроилась, а Игнатьев сказал, что мне пора самому решать проблемы…
— И ты меня увольняешь?
— Нет, — он покачал головой. — Это было бы совсем бесчестно.
Ага, и благородные предки его бы не поняли.
— Я предлагаю тебе перевестись. С повышением. Начальником участка.
Вот… что-то мне сразу и подозрительно стало.
— Куда?
— Бялкина падь.
— А это где?
Чую не в Москве.
— Ну… — Гришка замялся. — Понимаешь… Машенька в положении… ей нельзя волноваться.
Киваю.
И ком обиды подкатывает к горлу. И в ушах стоит вкрадчивый Гришкин голос.
…куда нам сейчас ребенка? Я не доучился, ты тоже… ни жилья, ни работы… это, конечно, тяжело, но надо думать головой. Мы просто не можем позволить себе…
Мы.
А он вполне вот может. Сейчас.
— Это не так далеко… под Смоленском.
Ага.
Странно, что не за Полярным кругом. Там бы, глядишь, драгоценной Машеньке вовсе было бы спокойно.
— Хороший участок. Город имеется. Хутора. Вокруг — заповедные земли. Природа отличная. И снабжение по особому протоколу, — Гришка все же опустился в кресло.
Кожаное. С высокою спинкой, мало от трона отличающееся.
— Оклад двойной, регулярные премии. Да и само по себе место тихое. Давно ничего особого не случалось.
Дыра. Но комфортная.
— Займешься делами своими… наукой… ты же хотела в аспирантуру поступать? Вот и подготовишься… а я помогу?
— Да неужели? — не удержалась я.
Нет, верю, что он сейчас вполне искренен.
— Не в Москву, конечно, но в ту же Тверь или Новгород… там можно поспособствовать. Тем более ты и вправду талантлива… — он слегка замялся и выдал. — Машенька… мальчика ждет.
Угу.
И она. И генерал.
— Игнатьев… человек специфический, но толковых уважает. Напиши пару-тройку статеек. Доклад какой к конференции. Выступишь, а там уж я помогу.
Он.
Ну да… еще немного и совсем поверю.
— А если откажусь? — интересуюсь больше проформы ради, потому как уже понимаю, что не получится.
— Тогда все одно переведу… скажем, в Жаморьино. Там давно ведьму просят. Шахтерский городок, публика… специфическая. И климат не особо. За повышенную вредность, конечно, надбавка пойдет…
— Засранец ты, Гришка, — говорю.
— Стало быть, согласна? — расплылся он в улыбке. — Поверь, Яна, тебе там понравится…
С Афанасьевем чаю мы выпили. Был он горек, а пирожки успели остыть, и яблочное повидло казалось каким-то кислым, что ли.
Но я ела.
Нахваливала.
Он вздыхал и шевелил косматыми бровями. И во взгляде Афанасьева чудился укор. Мол, опять сдалась. А надо было возразить.
Пригрозить…
И то лучше, вовсе вступить в неравный бой за личное счастье. Только…
— Завтрева я тебе соберу, — сказал Афанасьев. — Чего положено… и не боись, Ласточкина, хорошая ведьма нигде не пропадет.
Так то хорошая.
А я…
Я не ведьма. Так, недоразумение одно… невезучее до крайности. Но бабки мои огорчатся. Особенно Великоламская, которая вон, поутру уже жалобу написала. И на меня, и на Афанасьева, и на соседей своих, которым вздумалось по квартире ходить, а паркет у них скрипучий…
Впрочем, теперь это не мои проблемы.
Я ей посоветовала по поводу паркета и соседей сразу к начальству идти. И понастойчивей. Может, детство и мелкая пакость. Хотя… настойчивости Великоламской не занимать.
Так что…
— Ладно, — я встала. — Мне еще вещи собирать.
— Так быстро?
— А то…
Машенька ведь в положении. Понимать надобно. И не нервировать своим присутствием, что в участке, что в городе.
— Погодь, — Афанасьев тяжко встал. Старый он. И давно уже может на пенсию по выслуге лет уйти. Ему и предлагали. Но Афанасьев отказывался. И вовсе не потому, что пенсия маленькая, скорее уж дело в том, что вся-то его жизнь, по собственному Афанасьева признанию прошла вот тут.
В участке.
И дома, в однокомнатной квартирке, полученной еще лет двадцать тому, его никто не ждал.
Он ушел куда-то в кладовку, которой давно заведовал на общественных началах, где и шубуршался, долго так, с душой. А я… сидела.
Смотрела.
На стену, на которой снова начала трескаться краска. Светло-зеленая в этом году. Её клали поверх старой, а потому и пары недель не проходило, как краска вздувалась пузырями. Пузыри лопались, а потом краска начинала слезать.
На портреты.
Смешно. Сразу у входа доска с особо опасными и разыскиваемыми. Чуть дальше — другая, уже почета. Правда, не обновлялась она уже лет пять как. И фотки выцвели. И физии, что на одной, что на другой доске, чем-то неуловимо походили друг на друга.
— Вот, — Афанасьев вышел, подволакивая ногу. Никак опять суставы разболелись. А я ж мазь ему делала. — На.
На стол бахнулся сверток.
— Что это?
— А ты поглянь, — он подвинул ко мне. Старая ветошь, бечевка, которую долго приходится пилить ножом. Он у Афанасьева тупой, только масло резать и годится.
Вощеная бумага, которой на почте пакуют посылки.
И…
— Это… — я убрала руки. — Это же…
— Бабки моей, — сказал он печально. — В не так давно отошла.
И перекрестился.
Это он зря.